Миссия университета

*

IV. То, чем современный университет должен быть
в первую очередь. Университет, профессия и наука

Рассмотрим следующие положения:

А. Университет, в первую очередь, представляет собой высшее образование, которое должен получить средний человек.
В. Среднего человека нужно сделать, прежде всего, человеком культурным, поместить его вровень со временем. Таким образом, первичная и центральная функция университета — это преподавание главных культурно-значимых дисциплин.

Эти дисциплины, области знания:

1. Физическая картина мира (физика).
2. Основополагающие темы органической жизни (биология).
3. Историческое развитие человеческого рода (история).
4. Структура и функционирование общественной жизни (социология).
5. План мироздания (философия).

С. Нужно сделать из среднего человека хорошего специалиста. Наряду с обучением культуре, университет — средствами, интеллектуально более трезвыми, непосредственными и эффективными — учит студентов быть хорошими медиками, хорошими судьями, хорошими преподавателями математики или истории. Но специфика профессионального образования не обозначится, пока мы не обсудим следующий тезис, обозначенный под буквой D.

D. У среднего человека нет никакой причины становиться ученым, он не обязан посвятить себя науке. Скандальный вывод: наука в прямом смысле слова, т. е. научное исследование, не является прямой и базовой функцией университета, и без особой причины и не должна являться таковой. Тем не менее, в некотором смысле университет неотделим от науки и, следовательно, должен включать также и научное исследование — в этом мы убедимся позже.

Скорее всего, это неортодоксальное мнение повлечет за собой поток глупостей, которые, как большая туча, всегда появляются на горизонте любой проблемы. Не сомневаюсь, что у читателя мои высказывания вызовут серьезные возражения.

Университетская программа (plan universitario) предполагает, что лектор добровольно решается не смешивать три довольно-таки разные вещи: культуру, науку и интеллектуальную деятельность. Мы не должны допустить, чтобы все кошки нам казалось пантерами, в таком случае нас могли бы обвинить в неумеренной любви к темноте.

Прежде всего, отделим профессию от науки. Наука (sciencia) — это не все что угодно. Купить микроскоп или торчать в лаборатории - еще не наука, не будет ею и объяснение или изучение того, что является содержанием науки. В первоначальном понимании наука — это только исследование: формулировать проблемы, биться над ними и приходить к решению. Как только достигнута эта цель, все остальное наукой уже не является. Поэтому не является наукой изучение науки или преподавание, ее применение и использование. Может получиться и так (сейчас мы увидим, с какими оговорками), что человек, которому поручено преподавать науку, будет ученым. Но, строго говоря, это необязательно. Были и есть потрясающие преподаватели, которые не являлись исследователями, т. е. учеными. Довольно уже того, что они знают свой предмет. Но знать не означает исследовать. Исследовать — значит открывать истину или ее противоположность, находить ошибку в предшествующих поисках. Знать — это просто понимать эту истину, владеть ею una vez hecha lograda.

У истоков науки, в древней Греции, когда еще не было сформированной науки, не было и угрозы спутать ее с тем, что ею не является. Поэтому слова, с помощью которых она определялась, обозначали в строгом смысле чистый поиск, творческую работу, исследование. При этом современник Платона и даже Аристотеля обходился без термина, который точно или хотя бы приблизительно соответствовал бы нашему слову «наука». Слова historia, exetasis, philosophia означали — с тем или иным оттенком — занятие, практику, исследование, движение, но не область знания. То же название «философия» возникает в связи с намерением не смешивать житейскую мудрость с тем видом новой деятельности, которая заключается в поиске знания[1], но не дает права осознавать себя в качестве знающего.

Наука — это одна из самых возвышенных вещей, которые человек создает и производит. Поэтому она выше университета, в котором только учат. Наука — это творчество, а педагогическая деятельность только стремится обучать этому творчеству, передавать его и обеспечить его усвоение. Наука — вещь столь возвышенная и тонкая, что просто не дает приблизиться к себе среднему человеку. Она ждет избранных. Ученый представляет собой своеобразного инока.

Стремиться к тому, чтобы нормальный студент был ученым, — это пока что нелепая претензия, которая только свидетельствует о скрытом пороке утопизма, характерного для предшествующих нам поколений.

Наука — вещь возвышеннейшая, но не единственная. Есть другие достойные рядом с ней, и нет повода думать, что она полностью поглотила умы человечества, вытесняя другие, не менее интересные занятия. И что важно, наука — вещь высокого уровня. Наука, но не ученый. Человек в науке — это один из способов человеческого существования, столь же ограниченный, как и любой другой, и даже более. Я не могу и не хочу сейчас заниматься анализом того, что представляет из себя человек науки. Боюсь сказать что-нибудь лишнее и вредное. Сделаю только насущное замечание: часто настоящий ученый является, по крайней мере до настоящего времени так было, человеком юродивым, маниакальным, едва ли не помешанным. Ценно и прекрасно то, что этот самый ненормальный в мире человек производит. Важна жемчужина, а не устрица. Но не стоит «идеализировать» ученых мужей и представлять их в качестве таинственного и прекрасного образа, не учитывая все условия — одни чудесные, другие мрачноватые, — которые обычно и создают ученого[2].

Необходимо разделить профессиональное образование и научное исследование. Без сомнения, профессиональное обучение включает в себя, главным образом, получение систематизированных знаний. Значит, речь идет о содержании, а не об исследовании. Общий тезис таков: студент или нормальный ученик не обучаются науке. Врач должен научиться лечить и не должен учиться чему-то сверх этого. Он должен знать классическую физиологию, но он не должен быть физиологом или мечтать об этом. Не надо пытаться объять необъятное. У меня вызывает отвращение это страстное желание создавать себе иллюзии (можно их иметь, но не надо увлекаться построениями, с ними связанными). Нам грозит мания величия, этот утопизм, упорствующий в почитании недостижимого за достижимое, если мы пойдем на поводу у своих иллюзий. Утопизм связан с педагогикой.

Добродетель ребенка — это желание, и роль ребенка — мечтать о выполнении этого желания. Напротив, добродетель мужчины — это стремиться, и его роль — делать, осуществлять[3]. Императив действовать, эффективно достигать чего-либо нас принуждает ограничивать себя. Это самоограничение является правдой, сутью жизни. Если бы наше существование было неограниченным в формах и продолжительности, не было бы того, что мы называем судьбой. Юноши, жизнь которых состоит в радостном принятии неумолимой судьбы — нашей неизменной ограниченности, — «находятся в состоянии благодати». Кто в действительности принял однажды свою судьбу, свою ограниченность, кто сказал им «да», тот неуязвим — Impavidum ferient ruinae!

Тот, кто имеет призвание врача и ничего более, кто не флиртует с наукой, да будет на своем месте. Довольно уже и того, что он — хороший врач. То же самое скажу о преподавателе истории в системе среднего образования. Разве не будет ошибкой терзать его в университете, заставляя думать о глобальных исторических проблемах? Чего мы тем самым добьемся? Заставляя его терять время на овладение навыками, необходимыми для исторического исследования, но бессмысленными для преподавателя истории, мы тем самым отказываемся от ясной и простой идеи сделать его хорошим учителем.

Пагубной была тенденция заниматься в университете исключительно исследованиями. Это привело к исключению культуры как базисной основы человеческих знаний и обучению специалистов ad hoc. На факультетах медицины стремятся к сверхточному преподаванию физиологии или суперферролитической химии, но, возможно, нигде в мире никто не обдумывает всерьез, что представляет из себя сегодня хороший врач, каким должен быть образцовый медик. Но вред, что влечет за собой эта путаница, является двойным. Наука также страдает от этого утопичного подхода к специальности.

Педантизм и отсутствие рефлексии — главные агенты пристрастия к «научности». В Испании любой шалопай, просидевший шесть месяцев в лаборатории либо на немецких или американских семинарах, любой дурачок, который сделал «научное» открытие, возвращается на родину “новым богатым” от науки, парвеню от исследований. И не думая и четверти часа о предназначении университета, он предлагает самые нелепые и напыщенные реформы. И при этом он не способен преподавать свой профильный предмет, так как даже не владеет предметом в полном объеме.

Нужно отделить от науки «дерево специальностей», и тогда можно будет обратиться к самим специальностям, преподавание которых сегодня находится на пещерном уровне. В настоящее время все находится на начальной стадии[4]. Изобретательная педагогическая рационализация позволила бы обучать специальностям намного более эффективно, за более короткое время и намного меньшими усилиями.

Но сейчас поговорим еще об одном различии между наукой и культурой.

V. Культура и наука

Если мы резюмируем смысл отношения между профессией и наукой, то придем к некоторым очевидным истинам. Например: медицина не является наукой. Это исключительно профессия, практическая деятельность. Как таковая она выражает точку зрения, отличную от точки зрения науки. Ее цель — лечить или сохранять здоровье рода человеческого. Она выбрасывает из науки наиболее для нее характерное — самодостаточность проблематики. Этого достаточно, чтобы провести различие между медициной и наукой. Наука ставит проблемы, а медицина существует, чтобы вовремя предлагать решения. Если они научные, хорошо. Однако необязательно, чтобы они были таковыми. Они могут опираться на тысячелетнюю практику, которую наука не может ни объяснить, ни даже принять.

Последние 50 лет медицина беспрепятственно нарушала пределы науки и, неверная своему предназначению, не сумела должным образом обосновать свою профессиональную позицию.[5] Она совершила грех, характерный для всей этой эпохи,— грех близоруко не принимать свое предназначение, хотеть быть чем-то иным— в данном случае, хотеть быть чистой наукой.

Став профессией, наука должна дезинтегрироваться как наука, чтобы организоваться согласно другому принципу.

Нечто похожее происходит в отношениях между культурой и наукой. Мне кажется, что различие между ними легко обозначить. Однако хотелось бы не только раскрыть понятие культуры, но и показать его глубинное основание.

Культура — это система жизненных идей, которой обладает каждая эпоха. Или так: это система идей, благодаря которым время живет. Человек всегда живет исходя из некоторых заданных идей, которые составляют твердую почву, поддерживающую его существование. Эти, как я их называю, «жизненные идеи», или «идеи, благодаря которым живут», являются ни больше ни меньше как нашими реальными убеждениями о том, что есть мир.

У нас нет готового списка таких убеждений. Речь идет о неизбежной необходимости, составной части всей жизни человека, какой бы она ни была. Действительность, которую мы привыкли называть «человеческой жизнью», наша жизнь, жизнь каждого, не имеет ничего общего с наукой об органических телах. Биология, как и любая другая наука, является не более чем занятием, которому отдельные люди посвящают свою жизнь. Первоначальный и более истинный смысл этого слова «жизнь» является не биологическим, а биографическим. Оно означает комплекс того, что мы делаем и чем являемся; это тяжелый труд, который каждый человек должен делать самостоятельно, - удержаться в мироздании, быть в ладах с миром и определенным образом вести себя среди вещей и живых существ этого мира. «Жить — уж точно значит взаимодействовать с миром, стремиться к нему, реализовываться в нем, заниматься им»[6]. Если эти действия и хлопоты, из которых состоит жизнь, происходят механически, они не будут человеческой жизнью. Автомат не живет. Серьезность проблемы в том, что жизнь не дана нам готовой, но— хотим мы того или нет — мы должны прожить ее, делая выбор каждое мгновение. Это означает, что жизнь человека является для него вековечной проблемой. Чтобы решить сейчас, что он будет делать и кем станет через мгновение, он должен — хочет того или нет — сформировать план, каким бы простым или детским он ни был. Не потому, что он должен выработать его, а потому, что жизнь, возвышенная или ничтожная, скромная или дурацкая, не может осуществляться без плана.[7] Даже плыть по течению в час безысходности — это тоже позиция, план. Определяя каждое наше действие, мы принимаем решение потому, что нам кажется, что в данных условиях это имеет наибольший смысл. Тоесть вся жизнь нуждается — хочется того или нет— в самооправдании. Самооправдание — это значительный элемент нашей жизни. Таким образом, жить— это вести себя согласно плану, или иначе: жизнь— это бесконечное самооправдание. Но этот план и это оправдание предполагают, что нам заданы «представления» о том, чем является мир, вещи в нем. И наши действия строятся согласно этим представлениям. Итак, человек не может жить, не реагируя на начальный аспект своего окружения, не создавая в воображении его интеллектуальную интерпретацию и свое возможное поведение в мире. Эта интерпретация — список убеждений или «идей» о мироздании и о себе самом, к которому приводит мое рассуждение и которое, сейчас это ясно видно, присутствует в жизни каждого[8].

Почти все эти убеждения не производятся «по-робинзонски» отдельным индивидом, а он получает их из своего исторического контекста, из своего времени. В них даются системы очень различных принципов. Одни — пережитки прошлых времен, проржавевшие и ограниченные. Но всегда есть система жизненных идей, которая представляет высший уровень времени, самая современная система. Эта система — культура (образованность, ступень развития). Кто останется ниже ее, кто живет идеями архаичными, тот обрекает себя на жизнь низшую, более тяжкую, печальную и примитивную. Это позиция человека или народа необразованного. Его существование проходит в телеге, в то время как другие рядом едут на мощных автомобилях. Он обладает идеей мира менее точной, чем другие. Будучи человеком ниже жизненного уровня своего времени, он превращается в человека неполноценного.

В нашу эпоху содержание культуры большей частью исходит от науки. Но культура не является наукой. Сегодня более всего верят в то, что все в науке является не научным фактом, но жизненной верой — т.е. убеждениями, характеризующими нашу культуру. Пятьдесят лет назад верили во Вселенские соборы, и содержание культуры в значительной мере основывалось на этой вере.

Итак, культура делает с наукой то же, что и профессия. Есть целые разделы науки, которые являются не культурой, а чистой научной технологией. И наоборот, культура непременно должна — хочет того или нет — владеть целостной идеей мира и человека; ей не позволительно медлить там, где строгие теоретические методы внезапно пасуют. Жизнь не может ждать, пока науки научным образом объясняют Мироздание. Жизнь не может ждать до греческих календ. Самый главный атрибут существования — это его срочность (perentoriedad — конечность, неотложность): жизнь является всегда неотложной. Живут здесь и сейчас. Жизнь — это выстрел в упор. И культура, которая является всего лишь интерпретацией жизни, также не может ждать.

Это подтверждает ее отличие от науки. Опираясь на науку, не живут. Если бы физик должен был жить исходя из идей своей физики, будьте уверены, что он не жеманился бы и не ждал, что через 100 лет другой исследователь дополнит наблюдения, которые он начал. Он отказался бы от полностью точного решения и досрочно дополнил бы приблизительными или правдоподобными предположениями то, чего пока не хватает и чего не будет хватать всегда в доктринальном корпусе физики.

Внутренний порядок научной деятельности не является жизненно необходимым; порядок культуры — является. Науку не тревожат наши срочные нужды, у нее есть свои. Поэтому она бесконечно специализируется и дифференцируется, поэтому она не завершается никогда. Но культура не сдается перед жизнью как таковой и должна быть в любой момент системой целостной, всесторонней и четко структурированной. Она — план жизни, путеводитель по лесу существования.

Метафора идей как путей и дорог (методов) столь же стара, как и сама культура. Вполне понятно происхождение этого тропа. Когда мы неожиданно оказываемся в сложной, неясной ситуации, нам кажется, что перед нами густой лес, запутанный и сумрачный, по которому мы не можем идти, ибо боимся заблудиться. А когда кто-нибудь объяснит ситуацию при помощи удачной идеи, мы чувствуем в себе неожиданное просветление. Это свет очевидности. И путаница начинает казаться упорядоченной. Пусть идут вместе слова метод и озарение, просвещение, Aufklarung. Тот, кого мы сегодня называем «человеком образованным», не более чем век назад назывался «человеком просвещенным», т. е. тем, кто видит пути жизни в ясном свете.

Культура — это занятие, необходимое для всей жизни, составная сторона человеческой экзистенции, а ни в коем случае не декоративное дополнение.

Человек иногда не имеет рук, но тогда он является также не просто человеком, а человеком безруким. Жизнь без культуры — это жизнь безрукая, неудачная и фальшивая. Человек, который не живет на уровне своего времени, живет ниже того, чем является его подлинная жизнь, фальсифицирует либо обманывает свою собственную жизнь, изживает ее.

Сегодня мы живем — вопреки известной самонадеянности — в эпоху ужасного бескультурья. Никогда не было столько поддельного и обманного существования. Почти никто не находится на своем месте, никто не исполняет свое подлинное назначение. Человек обычно живет уловками, которыми обманывает себя самого, выдумывая вокруг мир простой и субъективный, несмотря на то что жизненное сознание громким голосом указывает ему на его настоящий мир, который является чрезмерно сложным, точным и требовательным. Но средний человек сегодня боится открыться этому настоящему миру, который требовал бы много от него, и предпочитает фальсифицировать свою жизнь, сохраняя ее герметичной в коконе своего фиктивного и упрощенного мира.

Отсюда историческая важность необходимости вернуть университету его центральную задачу — «просветить» человека, приобщить его к полноте культуры своей эпохи, открыть ему с ясностью и необходимостью огромный настоящий мир, в который он должен втиснуть свою жизнь, чтобы она стала аутентичной.

Я сделал бы из «факультета культуры» ядро университета и всего высшего образования. Выше была изображена картина его предметов. Каждый носит два названия. Например, «физический образ мира» (физика). Этой двойственностью вназвании хотят показать разницу между культурологической дисциплиной и соответствующей наукой, от которой первая питается. На «факультете» культуры не будет изучаться физика, как она предстает тому, кто собирается стать физико-математическим исследователем. Физика культуры — строгий идеологический синтез образа и функционирования материального мира, которые опираются на исследования физики, наработанные на сегодняшний день. Кроме того, этот предмет будет демонстрировать способ познания, который использует физик, чтобы прийти к своему чудесному сооружению. Такой подход позволит студенту отдать себе ясный отчет в том, что примерно представлял собой «мир», в котором жил человек вчера и позавчера либо тысячу лет назад, и наоборот, получить ясное понимание специфики нашего современного «мира».

Но как может постигнуть современный физический взгляд на материю тот, кто не искушен в высшей математике? С каждый днем математический метод проникает все глубже в тело физики.

Одно из двух: либо надо, чтобы все люди стали бы физиками и посвятили бы себя исследованиям, либо довольствоваться существованием, которое в одном из своих аспектов было бы бессмысленным (перед обычным человеком физик предстает как существо, обладающее магическим и эзотерическим знанием).

Но, к счастью, все не так грустно. С одной стороны, выдвигаемая здесь доктрина заставляет основательно рационализировать методы обучения, от начального уровня до высшего. Именно подчеркивая различие между наукой и обучением науке, возможно разделить первую на части, чтобы сделать ее более легко усваиваемой. «Принцип экономии в образовании» не ограничивается исключением предметов, которые студент не может постигнуть, но также экономит способы преподавания того, что преподается. Студент сможет, в конце концов, выучить больше, чем сейчас[9]. Стало быть, что завтра никакой студент не придет в университет без знания физической математики, достаточного хотя бы для понимания формул.

Математики немного преувеличивают трудности своей премудрой дисциплины. Математика, хоть и очень обширна, ясна как дважды два. Если она сегодня кажется очень сложной, это потому, что отсутствует деятельность, непосредственно направленная на упрощения ее преподавания. Вот повод, чтобы в первый раз торжественно провозгласить, что если не будет осуществляться этот тип интеллектуальной деятельности, посвященный не столько возвышению науки в привычном смысле исследования, сколько упрощению и выделению ее квинтэссенции, без потери сущности и качества, то будущее самой науки будет катастрофическим.

С другой стороны, я категорически отрицаю, что фундаментальные идеи действительной науки, для того чтобы быть понятыми, нуждаются в определенных технических навыках. Верно обратное: по мере того как в пределах одной науки происходит приближение к идеям, которые неизбежно требуют технического навыка, эти идеи в той же мере продолжают терять свой фундаментальный характер и становятся только вопросами межнаучными, т. е. инструментальными. Владение высшей математикой необходимо для того, чтобы заниматься физикой, но не для того, чтобы понимать ее «по-человечески».

К тому же, на счастье или на беду, нация, которая сегодня славно и неоспоримо осуществляет руководство наукой, — это немецкая. Ладно, немец вместе со своим удивительным талантом и серьезным отношением к науке тянет за собой врожденный и трудноискоренимый недостаток — педантичность и эгоцентричность. Это его врожденное качество. Одно из дел, которое Европа должна вскоре осуществить, — это освобождение современной науки от ее ритуалов и чисто немецких пристрастий, освобождение ее сущностной части.

Нужно гуманизировать ученого. Нужно, чтобы человек науки перестал быть тем, кем он с плачевной частотой является сейчас — варваром, который много знает о некотором предмете. К счастью, первые фигуры поколения настоящих ученых чувствовали себя вынужденными, по внутренней необходимости своей собственной науки, дополнять свою специализацию всесторонней образованностью. Остальные неизбежно пойдут по их следам. Стадо всегда следует за бараном-вожаком.

Это заставляет предпринять попытку новой интеграции знания, которое сегодня продолжает делить мир на части. Но этого невозможно достичь, пока нет методологии высшего образования, по меньшей мере такой же, какая уже существует на других ступенях образования. Сегодня отсутствует полностью, хоть это может показаться клеветой, университетская педагогика.

Если наука навела порядок в жизни, сейчас необходимо будет навести также порядок в науке, организовать ее. Поскольку невозможно ее регламентировать, надо сделать возможным ее здравое сохранение. Для этого нужно наполнить ее жизнью, т. е. придать ей форму, совместимую с человеческой жизнью, которая ее создала и для которой она была создана. В противном случае не стоит опираться на праздный оптимизм, наука сублимируется, и человек не будет интересоваться ею.

В общем, все это заставляет нас видеть в университетском учреждении орган спасения самой науки.

Необходимость проводить жизнестойкий синтез и систематизацию знания для преподавания их на «факультете» культуры разовьет тип научного таланта, который до сих пор возникал только по воле случая — таланта интегрирования. Люди, наделенные этим подлинным талантом, будут намного ближе к тому, чтобы быть хорошими преподавателями, чем те, которые погружены в традиционное исследование. Поэтому-то одним из зол, принесенных смешением науки и университета, была практика отдавать кафедры на произвол исследователей, которые почти всегда являются худшими преподавателями, поскольку воспринимают образование как кражу рабочего времени, которое можно было бы провести в лаборатории либо в архиве. Так случилось со мной во время учебной стажировки в Германии: я жил бок о бок со многими самыми значительными людьми науки той эпохи, однако не встретил ни одного хорошего учителя И мне будут говорить, что немецкий университет как учреждение является образцом!?!