Каждый ландшафт — это идеальное тело
для духа особого рода.
Новалис

Современный человек, в сущности,
даже любит ландшафт…
В. Каганский. Культурный ландшафт
и советское обитаемое пространство

Уже давно обещают конец пространства; в последнее время глобализация, занявшая центральное место в общественных дебатах, еще более усиливает пафос этих пророчеств. Однако они — (пока еще?) несостоятельны: значение пространственного фактора, напротив, усиливается с глобализацией, «гений места» продолжает действовать. Большая или меньшая включенность в глобальные потоки накладывается на региональные и местные условия, образуя каждый раз неповторимую, особенную ситуацию в пространстве.[1] Тем не менее, пространства-территории-регионы-места возможно типологизировать; типы выстраиваются в особом иерархическом порядке (неравенство мест очевидно!) — в данном случае речь идет остепени центральности места, ее убывании от центра через провинцию и периферию к границе.

Выделение этих типов мест не следует линейной логике «развитый — отсталый»; каждый занимает только свое, особенное место внутри больших пространств. По словам Владимира Каганского, «большой город — не замена малому, а малый — это не недоросший большой. <…> Все нужны друг другу».[2]

При этом очевидно, что каждый тип не однороден: периферия может подразделяться на внутреннюю или ближнюю, где заметно влияние импульсов из центра, и внешнюю или дальнюю, которая остается к этим импульсам практически безучастной. В отношении центральных мест можно говорить о выделении группы «лидеров среди лидеров». О «миграциях» этих типов, иными словами, о том, как центр становится периферией, а периферия провинцией, писал, в частности, Фернан Бродель[3].

Существуют ли провинция и периферия в Западной Европе? Положительный ответ на этот вопрос очевиден для любого европейца (скорый на суждения американец, возможно, назовет провинцией всю Европу). История развития государств Западной Европы (стран с разнообразными региональными ландшафтами), бесконечные миграции границ формировали крайне сложный пространственный социально-экономический рисунок.

Предметы нашего интереса — провинция и периферия, которые суть разные типы территорий. Провинция — это базовая и наиболее типичная зона. Это — «самодостаточная обыденная среда системы»[4], гарантия ее сбалансированности, благословенное царство повседневности. Центр может быть агрессивен, провинция — никогда. Центр — изменчив и симулятивен, провинция, напротив, — телесна, ощутима.

Провинция инертна, малоподвижна в силу крайней своей устойчивости, поэтому «сама в себе и для себя» может развиваться и существовать всегда. Хороший пример: город Бонн. Вырванный из провинциальной дремы 10 мая 1949 года, город, основная гордость которого была в прошлом связана с наличием университета, за сорок лет столичной жизни так и не стал столицей. На выбор Бонна в качестве столицы послевоенной Западной Германии повлиял ряд обстоятельств весьма практического свойства: город был относительно мало затронут бомбардировками и к тому же находился в непосредственной близости от дома Конрада Аденауэра, первого канцлера новой республики. Наконец, Бонн почти идеально отвечал задаче властей — выбором провинциального города в качестве столицы нового государства продемонстрировать (в ожидании будущего воссоединения всей страны) его временный характер; первоначально город именовался не столицей ФРГ, но«местом расположения федеральных органов власти». Что же теперь? Столичный статус утрачен, и провинциальная стихия вновь овладевает городом. «Im Bonn am Rhein, da moecht Ich sein…»В Бонне на Рейне, вот где я хотел бы быть…»), — по-прежнему поют студенты боннского (хорошего!) университета. Так что внезапный зигзаг не изменил судьбы города, сюжета его существования.

Существенными признаками провинции являются полицентричность ифункциональная взаимодополняемость центров. Еще пример: граница Баден-Вюртенберга и Баварии, регион Боденского озера, «немецкая Ницца». Вокруг озера разбросаны небольшие города, тесно связанные друг с другом. При этом каждый из них имеет свою особенность: Констанц называют «маленьким Гарвардом на Боденском озере», Фридрихсгафен — это город промышленности (и граф фон Цеппелин!), Равенсбург — это не только «швабский Нюрнберг», но и известнейший в Германии производстводитель детских развивающих игр. Подобных примеров — множество.

Совсем иное дело — периферия. Периферия — окраина, резерв. Зависимый источник ресурсов. Неоднородное, раздробленное пространство со стертыми чертами[5]. Периферийные территории отличаются относительно низким доходом на душу населения, относительно высоким уровнем безработицы, пониженной долей населения с высшим образованием, высоким процентом занятых в сельском хозяйстве — все это принято считать свидетельством относительно низкой способности к усвоению инноваций и устойчивому хозяйственному росту. Периферийные районы, как правило, зависят от внешних центров, в них преобладает так называемая «безголовая» экономика: принятие решений осуществляется в штаб-квартирах, что находятся в центрах, а на месте лишь филиалы фирм.

Для нужд структурной политики и политики сплочения в Европейском Союзе разработан индекс периферийности: районы, лежащие вне центра ЕС, валовый внутренний продукт которых на душу населения составляет менее 70 процентов среднего по Союзу. Эти периферийные районы делятся на две большие группы. Так, Ирландия и большинство районов Испании и Италии близки к отметке70процентов. Вторую группу районов составляют территории Греции и Португалии, где ВВП на душу населения не превышает 50 процентов среднего по ЕС. Помимо относительно бедности, периферийность почти всегда означает неадекватную, устаревшую инфраструктуру. К районам, где проблема неадекватной инфраструктуры, проблема физического доступа стоит достаточно остро, относятся греческие острова, западные территории Ирландии, районы юга Италии.

Как и для провинции, для европейской периферии характерно отсутствие моноцентричности, однако разбросанные небольшие центры могут разделяться лакунами и быть слабо связанными между собой. Нижний Рейн, самый северо-западный угол земли Северный Рейн — Вестфалия, — типичная аграрная периферия, центры округов, похожие друг на друга и имеющие одинаковую специализацию, естественным образом ориентированы не на внутренние связи, но вовне региона.

Хрестоматийный пример периферийного района — Восточная Фризия, расположенная на территории земли Нижняя Саксония в Германии. Это один из наиболее периферийных районов страны — малонаселенная и изолированная низина, выходящая к морю. В Германии восточные фризы пользуются репутацией упрямцев и тугодумов и являются героями анекдотов, практически дословно повторяющих российские с участием чукчи. Основной доход этой территории приносит туризм. Сегодня фризское побережье от Гронингена до Вильгельмсгафена — излюбленное место отдыха немцев, здесь они наслаждаются уникальными нетронутыми ландшафтами, «чистой» природой. От Эмдена до Куксгафена простирается национальный природный парк. Многочисленные туристы (репутация «глухого угла» придает Восточной Фризии дополнительное очарование) посещают семь островов, вытянувшихся цепочкой вдоль побережья, и колоритные фризские городки — Норден, старейший город региона, Эмден, получивший из-за своих многочисленных каналов название «Северная Венеция», Эвер — старинный, известный на всю страну центр пивоварения.

Европейские провинция и периферия вызывают не негативные, но теплые, ностальгические чувства. В последние годы появился новый вид туризма, суть которого заключается в том, что туристу предоставляется возможность пожить в настоящей глуши, скажем, в настоящем деревенском доме, на настоящей, действующей ферме.

Совершенно различное действие на провинцию и периферию оказывает европейская интеграция. Если в устойчивой провинции ее роль не слишком ощутима, то для периферии ее влияние подчас громадно. В первые годы существования ЕЭС не вызывало сомнений, что развитие интеграции автоматически приведет к выравниванию диспропорций между периферийными и центральными районами (в СССР такая же роль отводилась социалистическому способу производства). Однако в начале 70-х годов Западная Европа вступает в полосу хронических кризисов, территориальные перекосы в уровнях развития резко возрастают, и прекрасная теория «автоматического выравнивания» оказывается явно нерелевантной.

Сегодня совершенно очевидно, что углубление интеграции обостряет конкуренцию между районами ЕС. В этих условиях чрезвычайно важным для регионов становится наличие быстрых и эффективных транспортных и коммуникационных систем, квалифицированной рабочей силы, уровень местных учебных и научно-исследовательских институтов, сеть деловых услуг, наконец, социальная и культурная среда в районе. Между тем, интеграция per se не в состоянии существенно повысить конкурентоспособность периферии, напротив, она может «взорвать» (и взрывает) ее так называемую «защиту расстоянием», что ведет к оттоку капиталов и лучших кадров из этих районов. Западноевропейский опыт показывает, что интеграция — это сильнодействующее средство, в принципе рассчитанное на передовые, продвинутые, иными словами, на центральные районы. «Пристегнуть» периферию (особенно внешнюю) к интеграционным процессам возможно лишь через систему специальных механизмов, требующих огромных финансовых затрат и, в силу инерционности территориальной структуры, дающих отдачу далеко не сразу.

Пожалуй, особенно сильно интеграция влияет на приграничные районы. На приграничных территориях ЕС, протяженностью более 6000 километров, проживает около 10 процентов его населения. Районы, расположенные по внутренним границам Союза, прежде — самая что ни на есть провинция, «ничья земля» в своей стране, до которой у центрального правительства никогда не доходят руки, внезапно оказываются центральными в Евросоюзе. Такой «сдвиг» может резко поменять судьбу региона, всю логику его развития.

Попробуем подтвердить сказанное на примере. Земля Саар в Германии — самая западная периферия страны. Территория, которую в Германии называют «исторически пассивной»; с XVI века это спорная земля, поле ожесточенной борьбы между Францией и соседними германскими княжествами. На протяжении ХХ столетия жители Саарланда пять раз (!) меняли гражданство. Тяжелая промышленность, основа экономики земли, уже в конце XIX столетия переживала первые структурные кризисы. Казалось бы, провинциальный Саарланд давно уже находится «на задворках» в Германии.

Создание Общего рынка привело к тому, что земля внезапно оказалась в высшей степени центральной. Приграничность и довольно широкое распространение французского языка привели к тому, что Саарланд сегодня формирует одну из частей еврорегиона Саар-Лор-Люкс, другими составляющими которого являются прилегающие части Франции и Люксембург. Саар-Лор-Люкс — удачное «дитя» интеграции, классический, излюбленный европейскими экспертами пример того, когда объединение прежде провинциальных территорий, лежащих поразные стороны границ, действительно дает синергический эффект, резко ускоряет развитие территорий. «На своем жизненном примере жители Саарланда показывают нам, как можно быть хорошим саарцем, хорошим немцем, хорошим европейцем и хорошим соседом», — красиво и складно сказал бывший президент Германии Рихард фон Вайцзекер.

Провинция и периферия — повторюсь, это разные типы территорий. Тем не менее на территории Германии располагается крупный регион, сочетающий в себе черты и провинции, и периферии, и приграничья. Речь идет о новых федеральных землях, территории бывшей ГДР. Объединение страны, которое еще накануне казалось несбыточным большинству экспертов, произошло в одночасье, и, когда первая волна энтузиазма пошла на убыль, оказалось, что слияние воедино двух столь различных частей одной нации проходит далеко не так безболезненно, как предполагалось. То, что раньше было своего рода официальным мифом для Западной Германии, внезапно превратилось в колоссальную практическую задачу.

Одним из серьезным препятствий для ее решения оказалась новая, «гэдээровская», идентичность, которая создавалась на восточных территориях с двоякой целью — доказать мировому сообществу, что ГДР имеет право на существование, а также повысить лояльность жителей страны режиму. Спорт, культура и история призваны были объединить восточных немцев. Имена и наследие немецких классиков (Баха, Гете, Шиллера) использовались не с целью подчеркнуть общегерманское единство, но, напротив, для доказательства того, что подлинная немецкая культура питает исключительно восточногерманскую идентичность.

Надо сказать, что построение новой идентичности во многом оказалось успешным, поэтому сегодня различия в идентичности двух частей нации столь заметны. Много говорят уже не о Берлинской стене, но о «стене в головах»; в Западной Германии лозунг прежних времен «Раскол в единстве» («Spaltung in der Einheit») сменился другим — «Раскол через единство» («Spaltung durch die Einheit»). Невзирая на радикальные сдвиги, территории бывшей ГДР странным образом остались и остаются ближе к прежней неторопливой Германии 20-х годов прошлого века. Изоляция ГДР способствовала закреплению провинциального образа жизни, провинциальной идентичности. Так что новые федеральные земли — это новая провинция Германии, но она же — и новая периферия. А в масштабах Евросоюза — новое пограничье.

Германия демонстрирует миру уникальный процесс, проходящий однако довольно болезненно. Фернан Бродель писал, что всякая государственная граница, будучи однажды проведена, имеет тенденцию сохраняться, увековечиваться.[6] Границы словно превращаются в природные складки местности, неотъемлемо принадлежат ландшафту. Похоже, что в случае с «двумя Германиями» граница, утратившая государственный статус, прeвратилась в границу ментальную. Бесспорно, это бремя для страны, с позиции же путешественника вот такая провинциально-периферийная восточная Германия — интереснейший объект для исследований и размышлений. 

«Разница потенциалов», напряжение между центром и провинцией, центром и периферией неизбежны, как неизбежно и само их существование. Все места не могут быть центральными. И это прекрасно, поскольку провинции и периферии все чаще бывают интереснее центра. Именно они подкрепляют идею разнообразия, идею множественности региональных культурных ландшафтов в Западной Европе. Провинция и периферия подкрепляют и идею уникальности, в то время как центр, напротив, воспринимается как место, противостоящее разнообразию, место, где все унифицируется (для европейцев — страшная перспектива). Европейцы устают в центре и отдыхают в провинции, уезжают подальше, на периферию, а потому справедливо воспринимают их как дар, как благо.



[1] См.: Согомонов А. Ю. Очерк социологии пространственного воображения // Глобализация: постсоветское общество. М.: Издательство «Стови», 2001. С. 60–80.

[2] Каганский В. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство. М.: Новоелитературное обозрение, 2001. С. 38.

[3] Бродель Ф. Что такое Франция: пространство и история. М., 1994. Т. 3.

[4] Каганский В. Указ. соч. С. 65–66.

[5] Там же. С. 65–66, 82.

[6] Бродель Ф. Указ. соч. С. 134.