[1]

Страна как проблема

Сегодня много говорят о евразийстве, в обществе циркулирует идея империи. Всякий имперский проект, в том числе и евразийский, сейчас для России — путь иллюзорный, однако проблемы российского пространства вполне реальны. Несмотря на свой мифологизм — или даже благодаря ему, — евразийство отвоевывает все большее идеологическое пространство и становится культурно значимым проектом. При этом наблюдается существенное структурное сходство между евразийским образом России и моделями самоописания регионов России. Видение и России и ее регионов исходит, прежде всего, из двух факторов: размера, площади территории, и географического положения, значение которого неоправданно гипертрофируется. Страна (регион) — пространственно велика, занимает особое место в центре и/или на границе объемлющего целого, играя в нем особую роль. Россия видится центром на границе Европы и Азии, десяток городов и регионов, в свою очередь, считают себя центрами России[2]. То, что Россия и ее части самоопределяются сходным образом — отнюдь не случайно.

Россия — вольно или невольно — мыслит себя преимущественно по-евразийски, т. е. как империю и империю самобытную, и то и другое имеет глубинный смысл и статус. Именно поэтому необходимо внимательнее вглядеться в само евразийство.

Правота евразийства — в сюжетах и темах, за которыми стоят вопросы и скрыты проблемы. Сами вопросы столь осмысленны (и болезненны!), что кажутся верными и евразийские ответы, тем более что иных ответов обществу, увы, не предлагается. Евразийство, как любое почвенничество, содержит и транслирует значимые вопросы, даже их утрирует, и оттого что ответы на них иллюзорны, сами вопросы не становятся менее важными. Но у почвенников нет реальных ответов на собственные вопросы. Для «западников» подобные вопросы бессмысленны, тривиальны или вынесены за рамки дискурса в силу следования отечественной версии политкорректности. Для почвенников Россия — страна самодостаточная, уникальная; в модернизационно-вестернизационной парадигме она просто «такая как все», «одна из многих».

Гранатовый камень
Гранат есть темнокрасный и довольно прозрачный драгоценный камень. Находят
его разных родов и различной красоты, которыя определяются по высокому цвету,
правильному образованию и другим свойствам.

В том и другом случае реальная специфика пространства страны не находит отражения и не обсуждается всерьез: в первом случае этому мешает гипертрофированное представление об уникальности страны, что исключает ее сопоставимость, соотносимость с иными странами; во втором случае — игнорирование качественной, существенной специфики страны как таковой, все различия сводятся лишь кразнице значений общего набора статистических переменных. Реальность как бы проваливается в пропасть умолчания. Страна оказывается проблемой.

Каково же именно пространство России — на этот вопрос нет ответа; т. е. нет ответа как такового, есть много отдельных, разрозненных, частных, односторонних, несоотносимых фактов, суждений, спекуляций. Россия не знает своего пространства. Многие страны обходятся без целостной концепции своего пространства, — но тогда ее отсутствие компенсируется зрелым многообразным полицентричным обыденным сознанием[3]. Что же является предметом общественного умолчания?

Страна Россия и империя Россия

Утверждение «Россия – империя» тянет за собой целый пучок вопросов, в частности, об особенностях нынешнего пространства России, производных от имперских функций и доминант. При отказе от этих доминант пространство просто обязано измениться, «всплыть» после снятия имперского груза. В действительности существенные особенности пространства страны, ее пространственные атрибуты— это атрибуты Российской империи, а не самой России. Прежде всего, это: огосударствление пространства;  конструирование мест, регионов, этносов, а не саморазвитие; непрерывная смена статусов практически всеми местами; бесконечное изменение роли прежних мест; рентно-ресурсная ориентация экономики; моноцентризм ивысочайшая централизация страны в целом, ее институциональных частей (регионов); чрезвычайно высокая роль внешних и внутренних границ.

Проблема поразительно мало осмыслена и исследована; не происходит мыслительного освобождения России от бремени империи, научной или хотя бы публицистической реконструкции неимперской России. Россия принимается как империя «по умолчанию» и не вычленена из своей имперской скорлупы. Непроизведено растождествление страны России и России=империи. Ругать империю образованная публика готова, но представить Россию не империей — не осмеливается. Даже города для изображения на новых денежных знаках избраны так, чтобы нести и транслировать идею империи[4].

Сомнений в данности России как империи нет, независимо от того, является ли империя прошлым или настоящим страны, структурой сегодняшнего пространства или остаточно-реликтовым социальным и идеологическим способом обустройства жизни, реальностью или только действующим символом (недействующие символы — не символы) в дискурсе и ментальности.

Проблема империи для сегодняшней России — это реальная проблема трансформации страны в ходе неизбежной (желательной или ужасающей) утраты колоний и переустройства всего пространства и всей жизни. Признание темы империи значимой неизбежно привело бы к осознанию необходимости управлять трансформацией империи, формированием постимперского пространства, в том числе и посредством деколонизации собственной территории (а происходит — ее вторичная автоколонизация[5]). Делать вид, что Россия не имеет значимых имперских структур, — безответственность или невменяемость, как и прожект превращения России в национальное государство, при том что не существует доминирующей этнической группы, как нет ведущей профессии или конфессии.

Единое пространство?

Евразийство вопрошает о роли пространства в истории России и о роли культурно-географической границы между Европой и Азией в единой России. Для России существенно, определяет она границу извне или структурирует изнутри — ландшафтно-географически и/или символически. Евразийство акцентирует проблему взаимодействия европейских и азиатских начал, вообще осмысленность и актуальность для России противопоставления «Европа — Азия», выработанного в иной ситуации, для иного материала и с иной позиции. Тем не менее это противопоставление превратилось в клише и, что весьма важно, стало источником культурного и экономического статуса. Даже для многих городов и регионов России эта граница является важным символическим ресурсом — почти весь Урал эксплуатирует данный образ.

Как же увязывается единство России с наличием в ней качественно  различных территорий вплоть до разных частей света (Европы и Азии), которые символически нагружены? Какова внутренняя ценность и цельность огромного (или предстающего таковым) пространства? Обладает ли оно функциональным, прагматическим единством и единым смыслом? Что значит для России статус территориально крупнейшей континентальной державы? Все эти вопросы только обострились вследствие распада СССР и медленной, но очевидной трансформации структур советского пространства — советского общества=пространства=государства (в этом смысле совершенно евразийского).

Проблема единства пространства страны тем более важна, что территория России (в любом смысле и объеме) исторически, начиная с XVI века, включает всебя существенно различные природно и культурно области, к тому же имеющие или имевшие (реально или потенциально) не только внутренние, но внешние центры тяготения. После включения (покорения, присоединения, воссоединения) Казани и Астрахани (Поволжья), тем более Сибири, Россия уже имела имперскую и полипериферийную геокультурную, геополитическую, геоэкономическую структуру, сохранившуюся и по сей день.

Таким образом, игнорируется реальная и острая проблема единства пространства полипериферии (периферии, тяготеющей ко многим разным внешним центрам при перекрытии зон их влияния), каковой, по нашему мнению, и является основная часть территории РФ. Эта проблема может быть решена не в плоскости декларативного самоопределения, но в процессе практического обустройства этого пространства, включая и символическое. Вся (или почти вся) территория нынешней Европы была некогда периферией, а часть территории Европы сегодня преодолевает этот статус; он вполне совместим с историческим величием или имперским прошлым, как, например, в случае Ирландии и Португалии.

Научная география, история и культурология все еще пребывают в плену у своих объектов (или их самоописаний), заимствуя и научно санкционируя дихотомии «Европа – Азия» и «Запад — Восток», вместо того, чтобы их проблематизировать. Но ведь отвергнуто же считавшееся несколько тысячелетий аксиомой представление о трех климатических поясах — умеренном, жарком и холодном, также имевшее немалую ценностную нагрузку; астрономия выработала свои расчленения звездного неба, отбросив или отодвинув культурно чрезвычайно значимые представления о созвездиях etc.

Размер и форма страны

Почвенническое видение России апеллирует к размеру страны. Действительно ли размер пространства столь значим для страны, и неужели нашу страну Страной делает именно ее величина? Действительно ли страна имеет столь большой— интенсиональный, содержательный, смысловой — размер? Размер страны также необходимо проблематизировать.

Подобно тому, как предикаты «находиться между» или «состоять из» тривиальны только в вырожденной, упрощенной — и значит, искусственной — ситуации, признак «иметь размеры» прост также исключительно в упрощенном искусственном случае. Размер как величина (в отличие от количества) — признак целостного образования, системы. Вопрос о размере России оборачивается проблемой ее целостности. Чисто механическое наращивание числа несвязанных частей не увеличивает размера. Размер (в отличие от величины) — мера единого связного образования, целостности, системы[6] и зависит не столько от числа фрагментов территории, сколько от ее связности и единства. Тогда удаление несвязанного фрагмента увеличивает тем самым связность и указанный аспект размера, что свидетельствует и пример Аляски. 

Но малосвязанные части страны могут находиться не снаружи, а внутри, будучи бессвязной внутренней периферией. Размер тесно связан с внутренней формой страны. Наращивание государственной территории может вести к сокрушительному сокращению ее интенсионального размера, что, по-видимому, и имело место. Недавно стало ясно, что за последний век «прорехи» возникли даже  «в староевропейском ядре, где расселение превратилось из равномерного в “пятнистое”»[7]. Большое пространство — это не пространство большой топографии, а пространство многих разных частей, несводимых друг к другу. Если пространство просматривается из одной точки, то пространство либо небольшое, либо оптика никуда не годится.

Что же важнее: обустраивать такую территорию государства, какую можно удержать, — или считать это бессмысленным в том случае, когда не происходит совпадения государственной территории и страны. Если же некоторые части страны значимы, прежде всего символически, то не оказывается ли страна заданной одновременно в нескольких (многих) пространствах или аспектах, которые могут крайне нетривиально проецироваться на территорию или не проецироваться вовсе? Так, град Китеж — а территориальный атрибут страны России; Киев остается частью России, какой бы ни была ее государственная территория, как и Арарат — особой частью Армении. Тогда смысловое проживание единства страны как цветущего многообразия частей не предусматривает непременно включения соответствующих мест в территорию государства.

Проблема единства государственной территорииэто вопрос о закономерности пространственной формы государства. Поиск «закона» пространства страны, основанного на единстве внешней пространственной формы (географическое положение) и внутренней формы (структура территории), выливается в проблему выбора пути или следования по конкретному пути, исходя именно из гипотетической закономерности.

Вопрос об органической форме государственной территории имеет глубинный смысл. Если нынешняя РФ — фрагмент целостной территориальной системы, как считают реваншисты-почвенники, то тем самым поставлена проблема существования государства при реальном несовпадении, диссонансе территории государства и органично-целостной формы страны. Может быть, Россия имеет и иные формы, приближение к которым возможно отнюдь не путем увеличения. Вопрос о естественном или оптимальном соответствии государственной территории и страны имеет потенциально много ответов. Не окажется ли прочно обустроенная Россия — совсем иной территориально, чем нынешнее государство?

Возьмем в качестве исторического примера вариант, когда «естественная форма» страны реализуется несколькими государствами. Помимо «объединенной Германии» существует несколько преимущественно или полностью германских государств (включая Австрию, Люксембург, Швейцарию и Лихтенштейн — пять); некогда очевидно германские территории ныне составляют существенную часть Польши, Чехии, Франции, России, Дании, Литвы, некоторую часть Бельгии и Италии. Перестала ли быть Германия Германией, утратив огромные территории, — или смогла решить мучительную проблему обретения такой территории, которая отвечает устойчивости германского государства?

Страна и государство

Отношение «страна — государство» сложное и отнюдь не однозначное. Величина государственной территории действительно измеряется числом квадратных километров. Для размера же страны сложно не только избрать количественную меру, но даже способ судить об увеличении либо уменьшении этого размера. Размер страны — не только насыщенное образами и коннотациями, символически нагруженное, но еще и чрезвычайно сложное понятие; его сложность — не привилегия объекта «страна», это относится ко всем сложным системам.

Нынешние регионы — субъекты Российской Федерации, доставшиеся ей от СССР, структурные блоки, — слагают государственное пространство. Но они же слагают и страну, преимущественно в представлении, так как страна и государство — онтологически разные образования, которые не могут состоять из одних и тех же частей. Страна вообще не может ни из чего состоять: отношение «состоять из» характерно лишь для искусственных образований. Страна — реальный («естественный», в некотором смысле) макрорегион культурного ландшафта, государство — институциональная конструкция, ее проекцией в пространство является государственная территория. Тогда вряд ли мы признаем, что страна — искусственное образование. Отождествление страны и государства может быть только искусственным, временным и неустойчивым, в чем мы могли совсем недавно убедиться. Это еще и опасно! Не потому ли все великолепные громадные империи (гуннов, монголов, Золотой Орды — евразийцы их считают, как и Россию, последовательными воплощениями одного геополитического целого) были столь недолгими и столь непрочными, даже эфемерными? Растождествление страны и государства, в том числе и их образов, — насущная необходимость для сегодняшней России, кроме того, это трудная непрерывная работа.

Сохранило ли существовавшее до СССР российское пространство внутреннюю связность? Целы ли его «исконные» формы? Связаны ли с ними новые возникающие формы? Пережила ли Россия как страна советскую эпоху? Сохранилась ли сама Россия — пространственное целое, качественно иное и большее, нежели территория одноименного государства? Какова страна Россия? Существует ли Россия независимо от государственной оболочки РФ и какова сейчас степень их совпадения? В прошлом столетии дважды происходило растождествление нашей страны и территории государства; может быть, это действительно разные пространства? Сущностно различные образования, имеющие каждое свой смысл и онтологический статус.

Выбор страны

Распад СССР породил государства (или предгосударства), которые во многих случаях не соответствуют одноименным странам. Россия — не исключение. Нынешняя территория государства РФ явно не совпадает ни с одним из вариантов территории исторической страны Россия; частые же уподобления и даже отождествления РФ и России XVII века — некорректны. Современная РФ не включает такую существенную часть тогдашней России, как Украину с Киевом. Балтика и Кавказ, юг Дальнего Востока были вне тогдашней России. Кроме того, значимость одних и тех же территорий весьма различна в разные исторические периоды, например, север Западной Сибири, игравший незначительную роль в XVII веке, ныне представляет собой ресурсное (тем самым финансовое) ядро страны.

Если Россия действительно сложная система, то это значит, что Россия имеет серию разных потенциальных форм. Если мы растождествляем страну и территорию государства и признаем не случайность территориальной формы страны, то налицо проблема исторического выбора конкретной реализации этой территориальной формы — она заведомо не единственная и не жестко детерминированная. Сохранение страной идентичности возможно разными способами, в том числе территориальными.

РФ — страна вместо СССР или только на месте (части) СССР? Россия — это СССР сегодня? Видит ли себя Россия новым СССР? Относится ли это лишь к политике государства или к обществу и пространству страны также? Каков статус подобных утверждений, можно ли их доказать (опровергнуть) или только принять (отвергнуть)? Что это означает для страны? Един ли образ России в разных частях страны? Сознает ли общественность, что мы оказались в ситуации выбора страны, в том числе ее территориальной формы?

Нужно научиться выбирать между ценностями страны и ценностями государства. Перед нами альтернатива: сохранение территориального образования, возможно более близкого к очертаниям нынешнего государства, или приведение территории к форме, соответствующей сущности страны. Стоит говорить об оппозиции «государство создает страну — страна выращивает государство». Уже имеется противоречие между иррациональной установкой на сохранение государственной территории и необходимостью сохранить страну. При растождествлении государственной территории и страны выбор, на наш взгляд, совершенно неизбежен, но, к сожалению, ни научная, ни иная общественность не осознает важности подобного растождествления. Географический детерминизм, когда исторический путь, культурная специфика, «институциональная матрица» и другие характеристики страны выводятся из ее внутренней и/или внешней пространственной формы, — эрзац, суррогат пространствопонимания, модный и популярный в силу иллюзии простоты категории пространства и кажущейся очевидной заданности в нем России.

Показательна в этом смысле недавняя бурная дискуссия почвенников и западников на сайте Фонда «Общественное мнение». Эта проблематика там вообще не фигурировала; пространство России не обсуждалось, как и наличие в нем разных частей любого рода. По-видимому, даже онтологический статус России как существенной части некоей цивилизации обеим сторонам просто безразличен. Дискуссия постоянно сползала в поле конкуренции экспертных оценок касательно «национальной души»…

Между тем стоило бы обсудить, какие именно территории существенно сохранить России, какие можно не удерживать, а также связанные с этим геоэкономические и геостратегические последствия. Как уже отмечалось, тут необходимо самое тщательное исследование механизма связи жизни страны и ее пространства. Разрешение этих вопросов важно с точки зрения рациональной политики национальных интересов, поскольку затраты на функционирование института государства зависят от размера и формы государственной территории, не говоря уже о геостратегических аспектах.[8]

Пространственная невменяемость

Почвенники разных толков кричат о самобытности и уникальности России. Но декларациями дело и ограничивается, все сводится к противопоставлению России западному миру или приписыванием ей роли моста между Западом и Востоком. О чем только не говорят вместо обсуждения реального пространства страны… Пространство как сюжет и тема в одних разворотах игнорируется, в других— табуирована, в-третьих — клиширована. Пространство как предмет оказывается самым незаметным — важнейший атрибут России заметен менее всего!

А ведь, строго говоря, Россия — понятие, прежде всего, пространственное. Тем не менее общей картины пространства России не существует. Россию то отождествляют с СССР или с дореволюционной Российской империей, то им же противопоставляют — равно без обоснований. Множатся неадекватные образы страны и спекуляции на тему пути России, прожекты реформ территориального устройства. Общественное сознание дезориентировано и засорено тенденциозно-имперскими мифами — и не только евразийского толка. Беспрерывно дискутируется число «нужных» федеральных округов и субъектов федерации вместо того, чтобы обсудить — какие вообще бывают районы, какие районы специфичны для России, какие именно типы районов существуют и актуально проявили себя в последние 15 лет бурных пространственных изменений? На эти вопросы могут быть даны внятные обоснованные ответы — ведь в России более века активно работает одна из трех мировых школ районистики.

Окаменелость
Испытатели природы называют окаменелостями части растений и животных, превратившиеся в землю или камень. Если тела сие не бывают подвержены перемене. Которая их совсем преображает или минералами делает, тогда просто называют их Ископаемыми. Окаменелости суть посторонния в земле вещи. Они совсем почти претворяются в кремень и дают из себя искры, когда сталью по них ударяют.

Нежелание обсуждать пространственную реальность напоминает подсознательное вытеснение по Фрейду. Например, различение «город — деревня» такое же мнимое и мифическое[9], как и воображаемая условная граница между Европой и Азией. А ведь наряду с регионами разных статусов административно-территориального деления бывшего СССР это различение образует основу статуса и идентификации территорий. Население вынужденно определяет себя в контурах полицейских ячеек и идеологических фикций; власть тем более живет в онтологии мнимого пространства страны.

О содержании обыденного сознания на этот счет ничего неизвестно. Но не востребовано и научное знание касательно огромного реального разнообразия поселений (типология поселений), реального разнообразия мест, территорий, самой страны (комплексное районирование, картографирование культурного ландшафта). Неизвестно, даже с точностью до тысяч, сколько же в стране фактических (не административно-статусных) — городов; и значит, — никто не знает, стало ли их больше или меньше за столетие. По оценкам, численность населения Москвы колеблется от 2 до 15 миллионов человек; количество петербуржцев также возможно определить лишь в диапазоне 50 тысяч — 1 миллион человек (при формальном населении в 5 миллионов человек). Все зависит от понимания, что можно считать городом и кто подходит под определение «горожанин»[10].

Мы живем в реальном пространстве, но мыслим фантомами и фикциями, к тому же очень примитивными. Может быть — находимся в пространстве, проецируемся в пространство, но где же тогда живем? Страна становится все более неведомой. Что только не преподают вместо марксистских наук, — но очень редко географию. Но что только не преподают под видом и названием географии или региональной экономики и социологии, не говоря уж о культурологии или политологии. Что уж говорить об учебниках… институтах… кафедрах… путеводителях…

Главный дефицит России – россиеведение; в стране, гордящейся Большим Пространством, — нет науки о пространстве…

Современные процессы в реальном пространстве

Остаются незамеченными революционные трансформации пространства —реальные события и процессы, происходящие в пространстве и с пространством и имеющие долгосрочные последствия. Назовем лишь некоторые.

«Дачный бум» — быстрая архаизация образа жизни большинства «горожан», раздача самых дорогих и дефицитных в стране пригородных земель, самых освоенных, плодородных и культурно насыщенных (см. статью Бориса Родомана в данном издании). Институциональное выражение этого процесса — массовый переход (возврат) поселков городского типа в статус сельских поселений. Массовый возврат населения к земле и на землю — не означает ли он неэффективность, иллюзорность, даже мнимость советской урбанизации?

Сложный процесс натурализации жизни и хозяйства, связанное с этим возрождение природного ландшафта, экологически позитивный аспект сворачивания производства в стране. Что означает торговля раками повсюду? Или беспрерывные жалобы на бобров? — это же великие экологические симптомы! Страна получает шанс сыграть в мировой драме исключительную роль мирового заповедника.

Процессы поиска, реставрации, конструирования культурной идентичности территорий России. По-видимому, досоветская культурная почва оказалась сохраннее, чем можно было предполагать, и мы непосредственно видим ее ревитализацию. Налицо величайший дефицит культурных идентификаторов и просто имен для мест и пространственных объектов всех видов — хозяйственных урочищ, ферм, хуторов, выселок, селений, городов (их разнообразных частей — районов, массивов, кварталов, городских урочищ, улиц), районов, регионов. Вся территория страны должна пройти топонимическую реанимацию-реставрацию, поскольку многие миллионы фрагментов пространства не являются местами, будучи анонимными и псевдонимными. Пространство становится местом, обретая имя (оним).

Кипящая масса регионального, пока в основном культурного, самоопределения отливается порой в причудливые формы — вроде бурного ренессанса язычества или намечающегося господства религиозного синкретизма на огромных территориях среди огромных масс. Над обширными по площади пустеющими периферийными территориями вот-вот будет утрачен социальный контроль; они постепенно заселяются активными, но малозаметными группами.

* * *

Наше пространство воистину уникально (значит, оно похоже сразу на многое, будучи непохожим ни на что в отдельности). Это плодородная почва не только для нефтяных вышек, но и для новых идей. Анализ только названных пунктиром проблем требует огромных интеллектуальных усилий, но может быть и чрезвычайно продуктивен. Самопознание России без комплексного пространствоведения России не обойдется, а без самопознания и самосознания пространство не может быть/стать/остаться страной. Страна — это большое вменяемое пространство.


[1] Анализ проблемы пространства России на основе теоретико-географического подхода, путешествий и комплексной экспертизы ряда мест, анализа концепций, образов и идеологий пространства России. Все упоминаемые конкретные места России исследовались, а иногда описывались автором.

[2] На роль (статус) «вторая столица России» претендуют по крайней мере семь городов: Екатеринбург, Казань, Н.Новгород, Новосибирск, Пермь, Самара, С.Петербург; ряд городов, близких к различно определяемым центрам, претендует на роль «Центр России»: Екатеринбург, Казань, Красноярск, Н.Новгород, Новосибирск, Омск, Пермь, Самара, Томск, Тобольск, Тюмень. Остра борьба за роль столицы Поволжья: Н.Новгород, Казань, Самара, Саратов. Резервы такого самоопределения велики, на роль центра может претендовать центр срединного макрорегиона страны, которых несколько: Среднее Поволжье, Урал, Юг Западной Сибири — Челябинск, Уфа. Коль скоро сейчас ТЭК (топливно-энергетический комплекс) — финансовое ядро экономики и государства, то и столица ТЭКа может претендовать на роль внутренней ресурсной столицы: Ханты-Мансийск, Салехард, Сургут, Уренгой, Нижневартовск.

[3] Задам вопрос: чем отличаются все проспекты, улицы, линии, переулки Санкт-Петербурга от всех улиц Москвы? Ответ прост. Если ответ дан, то вспомните все города, которым посвящены банкноты Банка России (и изображения на них); если не удастся — обратите внимание, что самый массовый образ страны вам неведом, и вы этого не сознавали.

 Теперь обещанные ответы на вопросы. В Москве нумерация домов левосторонняя, дом № 1 и все нечетные номера стоят на левой стороне улицы, если смотреть от начала улицы, от первых номеров, то в Санкт-Петербурге — правосторонняя, дом № 1 и иные нечетные стоят на правой стороне улицы. Банкноты: Новгород — 5 рублей, Красноярск —10 рублей, Санкт-Петербург — 50 рублей, Москва — 100 рублей, Архангельск — 500 рублей,
Ярославль – 1000 рублей; до деноминации был Владивосток — 1000 рублей.

[4] Эти и подобные сюжеты рассмотрены: Каганский В. Л. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство. М.: Новое литературное обозрение, 2001.

[5] Родоман Б. Б. Внутренний колониализм в современной России // Куда идет Россия?.. III. Социальная трансформация постсоветского пространства. М.: Аспект пресс, 1996.

[6] Строго говоря, размер — мера величины собирательной системы, атрибутом которой является единство и связность, см.: Каганский В. Л. Классификация, районирование и картирование семантических пространств. I. Классификация как районирование // Научно-техническая информация, сер. 2, 1991, № 3; Чебанов С. В., Мартыненко Г. Я. Семиотика описательных текстов. Типологический аспект. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999.

[7] См.: Город и деревня в Европейской России: сто лет перемен: М.: ОГИ, 2001.

[8] Здесь следует отметить значительную беспечность: игнорируются столь значимые вопросы, как размещение космодромов на дальней периферии и страны, и государства: в ином государстве (Байконур) либо на своей, но проблематичной в будущем, территории (Свободный на юге Дальнего Востока, рядом с границей Китая), в то время как на территории ядра России есть два космодрома (в Архангельской и Астраханской области); такое периферийное размещение автоматически означает затраты (растраты) ресурсов на удержание указанных мест, в большинстве аспектов не являющихся частью страны «Россия».

[9] См. статью Б. Родомана в этом номере.

[10] Городом по статусу у нас может быть череда угольных копей, поселков, отвалов, заводов в 70 километров длиной, связанных не между собой, а с большим городом, к которому эта череда прильнула (Копейск); несколько отдельных поселков, разделенных десятками верст тайги (Братск); поселение с большим стадом коров, где до революции был хороший городской сад, театр, газета, клубы, земство, общественность (Уржум); потаённо-анонимное, сокрытое от жителей поселение с лживым названием (Арзамас-16). Иногда порция городской среды бывает статусно одним городом, иногда — двумя, иногда — частью далекого города, иногда — селом. В городах Мурманской области заселена сотая часть официальной городской территории, остальное — тундра.