Религиозная культура и светская этика в школе

Ведущий: Светлана Солодовник — журналист;

Лариса Гаврилюк — учитель начальных классов школы № 962, преподаватель ОСЭ;

Вера Гончарова — учитель мировой художественной культуры школы № 242 с углубленным изучением искусства, преподаватель ОМРК, ОСЭ, ОПК;

Елена Дымина — учитель истории прогимназии № 1284 с углубленным изучением английского языка, преподаватель ОПК;

Татьяна Ивакина — директор прогимназии № 1723;

Наталья Королева — учитель мировой художественной культуры прогимназии № 1284, преподаватель ОПК;

Игорь Метлик — ведущий научный сотрудник лаборатории истории и культуры религий мира кафедры ЮНЕСКО Московского института открытого образования (МИОО);

Ольга Митрахович — учитель истории школы № 457 и школы № 1270 с углубленным изучением английского, заместитель директора Городского методического центра МИОО, преподаватель ОМРК;

Ирина Мубаракшина — учитель начальных классов школы № 597, преподаватель ОСЭ;

Ирина Никулина — учитель начальных классов Центра образования № 1498, преподаватель ОСЭ;

Любовь Орлова — учитель начальных классов школы № 590, преподаватель ОПК;

Вера Птицына — учитель истории Центра образования № 1498, преподаватель ОМРК;

Галина Пыхонина — учитель начальных классов школы № 962, преподаватель ОСЭ;

Елена Романова — учитель начальных классов Центра образования № 1498, преподаватель ОПК;

Светлана Рыкова — учитель начальных классов школы № 1262 с углубленным изучением английского, преподаватель ОМРК;

Ирина Рябова — учитель музыки школы № 1262, преподаватель ОПК; Лариса Созенова — учитель начальных классов школы № 590, психолог, преподаватель ОПК;

Елена Теплова — заведующая лабораторией истории и культуры религий мира кафедры ЮНЕСКО Московского института открытого образования (МИОО);

Наталья Фроловская — учитель истории прогимназии № 1723, преподаватель ОМРК;

Анна Юмина — учитель начальных классов школы № 962, преподаватель ОСЭ; Ирина Яблонская — завуч начальных классов школы № 962, преподаватель ОСЭ.

Светлана Солодовник: Закончилось первое полугодие, когда в школах в обязательном порядке стали преподавать курс «Основы религиозных культур и светской этики» (ОРКСЭ), состоящий из шести модулей: «Основы мировых религиозных культур» (ОМРК), «Основы светской этики» (ОСЭ), «Основы православной культуры» (ОПК), «Основы исламской культуры», «Основы иудейской культуры» и «Основы буддийской культуры». Можно подвести некоторые итоги. В обществе было много споров по поводу введения этого курса, кто-то считал, что он просто необходим, кто-то отчаянно сопротивлялся. Среди учителей тоже были разные настроения. Многие не понимали, что должно стать предметом преподавания. Теперь, думаю, предмет обрел более ясные очертания, и можно поговорить о том, чему, собственно, учите, что ставите себе на уроках основной целью?

Ирина Яблонская: Учим строить толерантные отношения с другими, самыми разными, детьми, прививаем какие-то нормы поведения. Другая важная задача — работа с информацией, дети должны уметь слышать учителя, уметь сами сделать сообщение, высказать собственное мнение по какому-то вопросу. Заодно знакомим детей с множеством новых понятий, в том числе из религиозной культуры.

Ирина Никулина: Поначалу было довольно сложно — предмет ускользал, было не очень понятно, что нужно донести до детей. Но я быстро втянулась, настолько погрузилась в предмет, что он стал любимым и для меня, и для детей. Они говорят, нам нравится этот урок, потому что мы можем обсуждать какие-то свои проблемы и спросить у вас совета. Предмет — жизненный, можно поговорить о справедливости, о моральном долге, об эгоизме, о нравственных и безнравственных поступках.

Ирина Рябова: Хотелось бы донести до детей красоту христианства.

Ольга Митрахович: Предмет уникален тем, что он надпредметен. Мы можем формировать все ключевые компетенции. Например, мы занимаемся на этих уроках осмысленным чтением и учебников, которыми мы пользуемся, и различных литературных текстов, и даже иногда публицистических. Формируем читательскую грамотность, учим детей определять смысл, определять цель высказывания, пытаемся интерпретировать то, что мы читаем, а затем обобщать. Второй важный момент — мы учим детей не только работать с информацией, но и искать ее. Например, изучаем буддизм, а в учебнике почти нет фотографий буддийских храмов. Значит, я веду детей в компьютерный класс, показываю, как их можно найти. Они находят описания храмов, сопоставляют с тем, что прочитали в учебнике. Так что решаем множественные задачи.

Елена Дымина: Говорим в основном о том, как в человеке вырастить человеческое, как ему жить в сообществе с другими людьми. Показываем, как нравственные вопросы решались в прошлом, как они решаются в традиционной культуре, чтобы у детей хоть какие-то представления об этом сложились. Ведь родители нынешних четвероклассников — это как раз то поколение, для которого единственная ценность — бизнес и заработок, успешность, и когда их дети оказываются перед нравственным решением, они совершенно к этому не готовы, они не защищены в этом плане. Размытая система ценностей очень сильно дезориентирует человека, особенно маленького человека, он просто не знает, кому и во что верить, как действовать в этом мире, что такое хорошо и что такое плохо. Появляется ценностный компонент, и у детей сразу меняется мышление.

Наталья Фроловская: Мировые религии — это и история, и география, и религия, речь идет о серьезных вещах. Мы разбираем, что такое добро и зло в Библии, в Коране, в буддизме. Москва — многонациональный и многоконфессиональный город, не хочется скатываться до банальных фраз, но какие-то азы необходимо знать, чтобы хотя бы не попадать впросак в беседе с другими людьми. Или, например, приезжая в другую страну, иметь хоть какое-то о ней представление.

Светлана Солодовник: Это новая область, многие учителя столкнулись с предметом впервые, чувствуете ли вы себя достаточно подготовленными, чтобы преподавать?

Ирина Яблонская: Конечно, опыта работы нет, поэтому мы стараемся посещать постоянно действующие на базе нашего округа семинары, где учителя из других школ делятся своими наработками. Это очень помогает.

Татьяна Ивакина: Я считаю, что подготовка учителей была недостаточной. Никто не спорит, в школе необходимо изучать культуру и расширять кругозор детей — но какими методами? Все у нас делается нахрапом, все с бухты-барахты. Я, если честно, не очень верю в успех, когда школы должны за месяц внедрить преподавание шести новых предметов, или пусть даже трех, с которыми раньше никто из учителей не имел дела. Мне говорят, ищите учителей на стороне — но я не готова брать в школу преподавателя, о котором ничего не знаю: ни того, насколько сильный он предметник, ни того, насколько умеет ладить с детьми — ведь речь идет о преподавании очень тонких материй, здесь квалификация учителя особенно важна.

Елена Теплова: Конечно, нужно было начинать с подготовки учителей, а потом уже вводить предмет. Но мы оказались в другой ситуации: предмет был введен приказом министерства, и мы должны были срочно готовить людей. Учителей, имевших соответствующие знания, было не так много. Поэтому сейчас мы делаем только первый шаг — даем некоторый объем материала, чтобы учителя могли начать преподавать курс, а дальше их знания необходимо углублять. Запрос на новые знания у педагогов есть, хотя поначалу некоторые говорили: да чему вы будете нас учить, мы и так все знаем. Но оказалось, что это очень непросто.

Ирина Мубаракшина: Тут, мне кажется, есть два аспекта. Один — хватает ли мне как учителю подготовки, и второй — насколько хорошо готовит Московский институт открытого образования. Действительно, и МИОО, и Институт повышения квалификации преподавателей дают содержание и методику на высоком уровне, вкупе это дает возможность начать работать, именно начать. А дальше уже начинает работать человеческий фактор: если я честна перед предметом и детьми, я иду дальше развиваться, или я считаю, что все знаю, и останавливаюсь на этом.

Ольга Митрахович: Хочу добавить ложку дегтя: наверное, не очень экономически выгодно, когда нужно переподготовить учителей — огромное число. Конечно, таких людей нужно готовить специально в высших учебных заведениях. Это будет иметь больший смысл. МИОО сейчас сделал огромное дело, но мы живем во время, когда работают профессионалы.

Светлана Солодовник: Курс вводился с целью духовно-нравственного воспитания удается ли решать эту задачу или все силы уходят на объяснение «непонятного»?

Ирина Мубаракшина: Непонятного много. Учебник светской этики, на мой взгляд, перенасыщен сложными определениями. Ребенку важно знать, как правильно поступить, а не то, что «щедрость — это середина между расточительностью и скупостью» или «мужество — середина между трусостью и безрассудной отвагой». Что делать — рассматриваем какие-то жизненные ситуации, привлекаю литературные тексты, сказки, притчи.

Лариса Гаврилюк: В учебнике значения слов «добродетель», «мораль» сначала даются по философскому словарю — этого девяти-десятилетние дети вообще не воспринимают. Потом идут примеры, которые хоть что-то проясняют. Приходится материал учебника перерабатывать самостоятельно. Просим рассказать, какие добрые поступки ты сам совершал, с какими добрыми или злыми поступками сталкивался, как принято вести себя в твоей семье в том или ином случае. Урок, как правило, проходит в диалоговой форме, важно разговорить ребенка, чтобы он не стеснялся, не боялся высказывать свои мысли. Поэтому я часто рассказываю, как бы я поступила в данной ситуации, что принято у меня в семье, дети раскрепощаются и вступают в диалог гораздо смелее, чем на других занятиях.

Вера Гончарова: Модуль мировых религий по объему информации самый насыщенный, и с этой точки зрения, он, на мой взгляд, достаточно тяжел для детей — трудно за один год все это освоить.

Галина Пыхонина: К одному и тому же часто приходится возвращаться снова и снова — объяснишь, вроде все поняли, немного времени проходит — и опять с чистого листа. Вся эта лексика плохо укладывается в голове, и имена философов детям трудно запоминать.

Ирина Рябова: У меня большинство детей в группе из воцерковленных семей, они многое уже знают, часто дополняют меня, приносят какие-то свои книжки — девочки, например, говорят: «На следующий урок мы принесем свой любимый мо-литвословчик». Мы изучали тему «Молитва», так «Отче Наш» все знали наизусть.

Светлана Cолодовник: А много ли в классах детей из верующих семей, так, навскидку?

Лариса Гаврилюк: Один-два человека в классе, как правило, ходят в воскресную школу, значит, скорее всего семья верующая. Двое-трое, максимум пятеро ходят с родителями на службы регулярно. Но таких детей, которые хоть раз в церкви были, довольно много. Хотя может и ни одного не быть.

Наталья Королева: У меня шесть человек в группе из трех классов, из 75 человек, и это дети, которые посещают с родителями храм и имеют представление о православной вере.

Светлана Солодовник: Вернемся к учебникам...

Любовь Орлова: По учебнику, если честно, я практически не работаю. Для меня он суховат. Не хватает литературного чтения — историй, притч, на которых я могу показать детям, где добро, а где зло. Мы должны учить детей делать выбор, они не всегда с этим справляются, и на одних определениях тут далеко не уедешь.

Ирина Мубаракшина: Смотрите, что получается: модули у всех разные, а претензии к учебникам, в общем-то, одни и те же.

Светлана Cолодовник: Если говорить о добре и зле... Как воспитательная задача сочетается с культурологическим подходом? Почему, скажем, ценности буддизма должны настраивать школьника на нравственное поведение?

Елена Дымина: Мне не очень понятна постановка вопроса — в чем противоречие между духовно-нравственным воспитанием и культурологичностью подхода? Одно другому не мешает — в рамках культурологического подхода разговор всегда велся о духовных основах тех или иных культур, о смыслах, о ценностях, то есть о тех мировоззренческих основаниях, которые их питают.

Светлана Cолодовник: Да, но какое дело четверокласснику до этих ценностей, почему он должен им следовать?

Елена Дымина: А как детей воспитывали, например, на уроках литературы или истории, когда речь шла о разных типах мировоззрений, мироощущений, мировосприятия? Исключительно на образцах. И здесь то же самое, просто акцент немного смещен. Здесь больше разговор идет об универсальных ценностях, выстроенных в контексте той или иной религиозной системы.

Вера Гончарова: Я, кажется, понимаю, о чем вы. Вот детишки пришли, я им говорю: посмотрите друг на друга, мы с вами рядом сидим, каждый представитель своей семьи, у каждой семьи своя традиция, многие приехали из других республик. Мы знаем, как друг друга зовут, но что нас объединяет в единый коллектив? Для того чтобы мы были единым целым, мы должны друг с другом познакомиться, знать, кто есть кто, а для этого мы должны знать культуру соседа, которая, в том числе, включает и религиозную традицию. Поэтому мы с вами знакомимся с тремя мировыми религиями и одной национальной, которые являются традиционными для нашей страны. Прежде всего мы познакомимся с тем, как в каждой традиции представляют себе человека, каким он должен быть. Обратите внимание, каждая культура имеет представление о нравственном человеке. И чтобы нам с вами выжить, мы должны стремиться быть хорошими, нравственными людьми, а если мы отказываемся от традиции, то мы просто сами себя разрушаем. Такое вот целеполагание.

Светлана Рыкова: Мы на уроках говорим о житиях духовных учителей различных религий, они всегда были носителями высоких нравственных принципов. На примере жизни людей, достойных подражания, мы и рассматриваем какие-то нравственные вопросы.

Вера Птицына: Религии дали нам основные правила жития, что можно, а что нельзя, что есть добро и что есть зло, и эти наработанные человечеством правила переходят из поколения в поколение. Я, переступая порог кабинета, уже начинаю об этом разговор: вот я вошла, поздоровалась, улыбнулась — это добро или зло? А вот ты разговариваешь, когда я веду урок, — это добро или зло? Маленькое это зло или большое? И бывает ли вообще маленькое зло? Это все темы как бы за рамками непосредственного материала, но тесно с ним соприкасающиеся.

Ирина Рябова: На ОПК с этим проще. Мы часто обсуждаем с детьми на уроках какие-то их жизненные ситуации и говорим о том, как с точки зрения христианства в данном случае нужно было бы поступить. Они, когда приходят на урок, как-то даже внутренне собираются — уступают друг другу место, не ссорятся, предмет задает им некую планку, к которой хочется тянуться.

Светлана Солодовник: А помнят ли они об этой планке, выходя с урока?

Ирина Рябова: Как все мы, что тут говорить, мы, взрослые, что, все время помним о ней? Так и они. Мы часто на уроке говорим о том, что трудно удержаться от зла. Эта проблема для них вполне существует. Но, во всяком случае, у них уже есть какие-то ориентиры.

Светлана Солодовник: Все вы обильно привлекаете литературный материал именно для того, чтобы показать детям, где добро, а где зло. Так стоило ли огород городить, не лучше ли было оставить нравственное воспитание литературе?

Игорь Метлик: В советское время литература, как и другие предметы, служила цели коммунистического воспитания. Другое дело, что учитель мог извлекать из этой литературы какие-то иные ценности и смыслы — но задача ставилась именно таким образом. Теперь, когда мы говорим о возвращении школы на нашу традиционную отечественную историко-культурную основу, актуализируются те ценности и смыслы, которыми народ жил и живет столетиями. И эти ценности и смыслы сейчас возвращаются в школу в форме курса ОРКСЭ.

Анна Юмина: Литературу детям легче воспринимать.

Светлана Рыкова: Мне кажется, даже не у литературы больше возможностей в нравственном воспитании, а у какой-то совместной деятельности. Литература, история — это все-таки ментальная сфера, а такие вещи лучше усваиваются в процессе внеклассного общения.

Наталья Фроловская: Одна мама у нас была очень недовольна тем, что отнимают литературу — у нас, как и у многих, за счет литературы введен урок. Говорила, как так, выпускной класс, у нас же 4-й — выпускной, а как мы будем в конце года сдавать предмет, а как будем поступать в другие школы — у нас же все хотят после прогимназии поступать в гимназию, причем хорошую. Я восприняла это как камень в свой огород. Но теперь та же мама ходит мимо меня и только раскланивается и спрашивает, чем помочь. Дети увлечены, и родители довольны.

Светлана Cолодовник: Удается ли быть на уроке полностью аконфессиональ-ным, удержаться в положении «над», не выдавать какие-то свои пристрастия, а одинаково объективно говорить обо всем?

Вера Гончарова: У меня в группах мировых религий и светской этики есть представители разных культурных традиций, и я испытываю уважение ко всем детям. Я не скрываю своей веры, я православная, и они меня за это уважают, точно так же, как они чувствуют мое уважение к ним и мой неподдельный интерес к их культуре.

Девочки-мусульманки иногда говорят: мы хотели вам то-то и то-то рассказать, у нас вот так-то. Православные говорят: у нас так-то. Католики (единственный ребенок, но тем не менее есть): а у нас так. И баптисты есть, кого только нет. Что мне нравится, что дети совершенно не стесняются ни своей национальности, ни веры, с удовольствием рассказывают, что у них принято в семье. Хорошо, что они будут знать друг о друге из уст одноклассников и на улице никто ничего лишнего им не наговорит, а если и наговорит, то они в некоторой степени будут защищены от вранья.

Ольга Митрахович: Можно параллель? Некоторые из нас одновременно преподают историю, и у нас тоже есть необходимость быть «над», поскольку мы несем историческую информацию и показываем разные точки зрения на события, хотя собственные пристрастия есть у всех. Мы не можем пропагандировать, да и не ставим перед собой такой цели. Мы знаем, что мы можем сказать, что не можем сказать и как лучше это сделать.

Наталья Фроловская: Перед нами не стоит задача проповеди, что вот так оно

и есть, мы несем некое знание, к которому дети и относятся как к знанию, а не как к убеждению. Я начинаю урок с того, что говорю, например: сегодня мы с вами узнаем, как различные религии рассматривают вопрос сотворения мира. Увлечь ребят легко, если сам учитель увлечен предметом. Но куда? Мне первое время было очень сложно: ребенок маленький, и моя главная мысль, как у врача была, — не навреди. Я шла на каждый урок, как в первый раз, хотя преподаю давно, и более взрослым детям преподавала.

Ирина Рябова: С моими нынешними детьми можно говорить о вере, они совершенно на это настроены, если бы были другие дети, не подготовленные, я бы изменила формат наших бесед в сторону большей культурологичности. Но вообще детей очень интересует все, что связано с невидимым миром...

Светлана Cолодовник: Возникают ли у детей какие-то мысли о соотношении знания и веры, задают ли они вопросы на этот счет?

Ирина Рябова: Они маловаты для этого... Но вера не противоречит ведь знаниям. Мы, наоборот, стараемся найти эту связь, где возможно.

Светлана Cолодовник: Насколько я поняла, трений на национальной или конфессиональной почве между учениками нет, или все-таки случаются конфликты?

Светлана Рыкова: Нет, совершенно никаких. У меня в классе есть мальчик-мусульманин, я вижу, что он бывал в мечети, что-то знает, иногда даже дополняет меня, я предложила ему сделать доклад — он с готовностью согласился, и дети с огромным интересом слушали. Мы ходили на экскурсию в буддийский центр, благо он рядом со школой — дети наперебой задавали вопросы лектору, я была даже удивлена. Они, очевидно, из телевизора, а может, от родителей что-то о буддизме слышали. Теперь собираемся в музей при храме на Полянке.

Наталья Фроловская: Не знаю, результат ли это преподавания, но дети действительно совершенно не стесняются своих корней, а у нас достаточно разномастный состав. Один мальчик принес из дома на урок Коран, чтобы всем показать. Все с большим воодушевлением разглядывали.

Ольга Митрахович: Не только не стесняются... Одна девочка подходит ко мне буквально после каждого урока и докладывает: мой папа строит мечеть; знаете, Ольга Александровна, приостановили строительство; опять начали — съездили в Турцию, совершили жертвоприношение, мясо раздали — и вот опять начали.

Вера Птицына: Дети еще маленькие, и проблемы межконфессиональной розни для них просто не существует.

Светлана Солодовник: Но как вы считаете — курс учит толерантности? Это ведь тоже одна из ставившихся задач.

Вера Птицына: Безусловно, учит, поскольку подчеркивает равноположенность всех религий. Мы пытаемся найти в них какие-то общие черты, говорим о различиях, но ни в коем случае не о том, что что-то хуже или лучше. У меня в группе есть и девочка-мусульманка, и буддисты, которые даже хотели выбрать соответствующий модуль, но, к сожалению, учителя не нашлось, и все с интересом изучают христианство, а русские дети — ислам, буддизм, иудаизм, в общем, все активно включены в работу. Когда настраиваешь детей на равенство и никого не выделяешь, это приносит свои плоды.

Светлана Солодовник: А есть ли вообще в Москве модули ислама или буддизма, кто-нибудь знает?

Лариса Созенова: Основы ислама точно есть, в прогимназии на Зоологической улице урок ведет моя коллега, у нее два человека в группе.

Светлана Cолодовник: Два человека, и нашли учителя?

Вера Гончарова: У меня в группе ОПК вообще один человек.

Светлана Cолодовник: Насколько я знаю, когда на модуль набиралось мало учеников, родителей уговаривали к кому-нибудь присоединиться.

Вера Гончарова: Нашу маму тоже пытались уговорить, но она не уговорилась, сказала: я православная и хочу, чтобы с моим ребенком говорили на языке православия.

Светлана Cолодовник: В последнее время есть ощущение, что идет нарастание иррациональной информации в общем культурном поле. Как, по вашему мнению, преподавание предмета скажется на этой динамике? Он работает скорее на рациональное или иррациональное?

Анна Юмина: Интересный вопрос, задумаешься...

Лариса Гаврилюк: Скорее на рациональное. Все-таки он расширяет понятийный аппарат, учит ребенка думать, осмысливать свои поступки.

Светлана Рыжова: Дети вообще отлично умеют делать выводы. Я им никогда не навязываю свое мнение, я просто показываю представления людей разных конфессий. Они удивительным образом сами замечают, что в этих представлениях есть много общего, какой-то общий стержень. То есть все-таки предмет выводит их на познавательный процесс, на рациональное, в конечном счете.

Елена Романова: Да хотя бы то, что дети на уроке говорят — уже огромный плюс. В нашей программе очень мало времени этому уделяется — дети либо пишут, либо решают, а чтобы они высказались, связно построили предложение, красиво выразили свою мысль — на это мало времени. А тут целый урок — это замечательно.

Но меня тянет сравнить, поскольку я еще совсем недавно преподавала в сельской школе: в сельских детях иррационального больше. В Москве все-таки родители довольно много занимаются с детьми, а на селе детей никто не прикрывает, они беззащитны перед миром. Если школа есть — мы схватим их, чем-то займем, втянем в какую-то деятельность, кружки, а нет, так все пущено на самотек. Ни информации толком о мире нет, ни общения с просвещенными людьми. До всего приходится докапываться самим, и иногда такая путаница в головах.

Лариса Гаврилюк: Очень помогает то, что урок безоценочный и дети не боятся ошибиться. То все надо-надо, а тут просто задушевный разговор, и дети совершенно другие в такой обстановке.

Ольга Митрахович: Еще один важный момент, который работает на рациональное начало — географически-пространственное понимание ситуации. Мы обязательно показываем, где зародилась та или иная религия, работаем с Яндекс-картами, их там полно разных, показываем, где в России компактно живут мусульмане, где буддисты. Это очень развивает. Наши московские дети совершенно не представляют себе страны. Они Шри-Ланку быстрее найдут, чем Бурятию или Дагестан. И мы говорим с ними о том, что буряты — это тоже граждане нашей страны. Я считаю, это наиважнейший момент, потому что мы имеем возможность показать, что такое наша страна.

Игорь Метлик: Поэтому и говорят, что модули ОРКСЭ кроме специфически образовательной цели каждого модуля еще и решают одну общую задачу формирования российской гражданской культурной идентичности.

Ольга Митрахович: Что еще можно сделать? Можно научить детей представлять свою информацию на современном уровне. В компьютерном классе они готовят собственные проекты, создают видеоряд, ищут к нему подходящие подписи. Мы учим их размещать информацию на слайде, чтобы она была читаемой и интересной. Дети готовят рассказ, записывают его, а потом делают доклад на уроке.

Ирина Мубаракшина: У нас в школе есть возможность привезти тележечку с макбуками и не зависеть от компьютерного класса, поэтому создание презентаций и видеофильмов осуществляется на уроке. А чтобы создать фильм, нужно много шагов проделать: написать план, потом сценарий и так далее. Готовый фильм можно вывесить на нашем школьном сайте ОРКСЭ, который создан специально для этого предмета, и результат тогда видит не только учительница и класс на уроке, а и родители, и другие дети. На сайте есть еще и форум, где мы общаемся помимо школы, то есть границы изучаемого предмета у нас раздвигаются — я работаю с детьми всю неделю, а не только положенный час.

Светлана Cолодовник: А как вам кажется, возраст для изучения этого курса подходящий?

Ирина Никулина: Мне кажется, самый идеальный. После 5-го класса власть педагога кончается, семья играет большую роль. А в 4—5-м классе педагог еще авторитет.

Елена Романова: Согласна, раньше могут не понять, не усвоить, а старше может быть поздно — начинается гормональная перестройка, и дети перестают слышать.

Лариса Созенова: Говорить с детьми о том, что такое хорошо и что такое плохо, надо, на мой взгляд, с первого класса, а еще лучше — с детского сада. И не только с детьми, но и с родителями.

Вера Птицына: Мне тоже иногда кажется, что поздно, что можно и во втором классе начинать. Например, понятия добра и зла — к четвертому классу ребенок уже укоренен в своих представлениях, его приходится перевоспитывать. Я сначала думала, что мировые религии и для 4-го класса неподъемно, 10—11-й нормально. А оказалось, что дети прекрасно все воспринимают.

Татьяна Ивакина: На мой взгляд, совершенно неподходящий — дети еще совсем маленькие, а уже чрезвычайно загружены, у них совсем не остается времени... ну, просто к березке прислониться.

Ирина Яблонская: Я тоже скорее соглашусь, что четвероклассники к предмету не готовы. Лучше бы его ввести на год позже, для детей было бы гораздо полезнее, они бы более осознанно воспринимали информацию. В четвертом классе еще не все дети готовы к мыслительной работе: прочитать, осознать, пропустить информацию через себя.

Наталья Фроловская: По-моему, тоже, предмет требует более старшего возраста. Поначалу я очень боялась, что дети вообще ничего не поймут. Картинки показать и объяснить, чем отличается православный храм от мечети, можно, а вот какие-то более серьезные вещи... Я бы начала с 5—6-го класса, может быть, и не обзор всех религий сразу, а блоками, по отдельности.

Елена Теплова: Начинать говорить об этом в 4-м классе, может быть, поздно, но больше всего меня беспокоит то, что пока это только 4-й класс. Самая большая проблема — это вырванность предмета. Добру и злу не учат на одном уроке, или в течение одного года. Поэтому должна быть выстроена система.

Ирина Яблонская: Да, это вопрос, который всех нас волнует: насколько предмет будет востребован в 5-м классе. Мы сейчас вкладываем в него столько труда, а будет ли продолжение? Это пока непонятно. Мы могли бы использовать это время для закрепления навыков чтения, дети плохо читают — не все, конечно, но такие есть...

Светлана Солодовник: А какая, на ваш взгляд, система была бы разумной?

Елена Теплова: Начинать с первого класса и продолжать, сообразуясь с уровнем возрастных и психологических особенностей. Со взрослыми детьми можно говорить уже об истории религии, о вполне серьезных вещах, вплоть до того, что такое секта.

Яблонская: Насколько я знаю, есть идея объединить все модули в один предмет, чтобы дети узнали для начала обо всем по чуть-чуть, а потом, позднее, возможно, в средней школе, каждый будет выбирать свой модуль. Может быть, это и логичнее.

Ирина Никулина: Убирать курс не нужно, это однозначно. Если сначала, когда нас посылали на курсы, мы иронизировали, говорили, такие вещи от семьи должны исходить, то сейчас я вижу только положительное.

Вера Гончарова: Одно наблюдение: дети, которые четко знают, что они носители определенной культуры, определенной традиции — они увереннее себя в жизни чувствуют, им как-то спокойнее, что ли.

Ирина Рябова: На мой взгляд, разумно сделать так — 4—5-й классы обязательный предмет, чтобы какие-то минимальные основы заложить, а дальше факультатив.

Вера Птицына: Может быть, разумно преподавать с разрывом, например, в 5-м и в 9-м классах: сначала заложить основы, а потом вернуться на более фундаментальном уровне.

Светлана Cолодовник: Кроме туманных перспектив какие еще есть проблемы?

Светлана Рыкова: У нас до сих пор ни по одному модулю нет учебников. Очень мешает, что дети сами текст не могут прочитать. Еще мешает противодействие некоторой части учительского коллектива, которая считает, что курс не что иное, как навязывание религии.

Светлана Cолодовник: Да, я знаю, что этот вопрос для многих по-прежнему неоднозначен. Но как вам кажется, есть основания для подобных опасений?

Светлана Рыкова: Прийти к вере через культуру можно, но не в этом возрасте.

Лариса Созенова: А почему этого вообще нужно опасаться? Я вот представитель нашего светлого коммунистического прошлого, была секретарем комсомольской организации, крестилась в 23 года. Сейчас у меня в классе 28 человек, из них 24 крещены, то есть родители уже сделали первый шаг, в храмы ходит человек десять. Я, правда, пока веду внеклассную работу, основы православия в рамках курса ОРКСЭ буду вести только с будущего года. Но детям это нужно — когда я с ними разговариваю об этом, в классе такая тишина, что муха пролетит — слышно. И дети, и родители к этому тянутся. Выйдут из моего класса, пойдут в храмы, начнут молиться — да слава богу!

Светлана Солодовник: А вы не боитесь, что православие в этом случае превращается в очередную идеологию?

Елена Дымина: Но согласитесь, что идеология построения в человеке человеческого — это хорошая идеология. Гораздо лучше, чем идеология превращения человека в винтик и тому подобное.

Ирина Мубаракшина: А если в классе есть дети других вероисповеданий или из неверующих семей?

Наталья Королева: Главная наша задача, мне кажется, научить детей делать выбор в пользу добра вне зависимости от того, какой они веры или вообще никакой.

Светлана Cолодовник: Есть еще школы без учебников?

Анна Юмина: Мы без учебников.

Вера Гончарова: У нас тоже нет.

Ольга Митрахович: У меня в одной из школ тоже нет учебников, но я могу сказать, что для нехватки учебников есть объективные причины: весной заказали одно количество, а к сентябрю многие изменили свой выбор — и школы, и родители. Вообще никогда не бывает так, что вот включились — и сразу все учебники есть, всегда идет какое-то перераспределение. К следующему году, возможно, еще напечатают, и тогда школы будут работать с межбиблиотечным абонементом, меняться друг с другом. Должно произойти некоторое накопление учебников, чтобы всем хватало, это обычный процесс.

Светлана Cолодовник: Больше нет проблем?

Ирина Мубаракшина: Я преподаю детям, у которых не являюсь классным руководителем, на уроке светской этики они меня увидели в первый раз, и мне нужно было создать такую атмосферу в классе, чтобы дети могли мне доверять и разговаривать со мной о добре, о зле, о каких-то очень личных вещах. И вот этот момент, пожалуй, был для меня самым сложным.

Ольга Митрахович: Самая неприятная вещь — чудовищное невежество семей, и россиян, и тех, что приехали в Россию. Происходит немыслимая универсализация, и исчезает вообще всякая предметность — буквально не за что уцепиться. Когда у нас был разговор о традициях, одна девочка поделилась: «Мы дома долго думали и вспомнили одну традицию — в Турции, в гостиницах, если ты один раз использовал полотенце, его надо бросить на пол». Никакой другой традиции в этой семье не вспомнили.

Наталья Фроловская: Я спросила детей, кто был в синагоге? Поднял руку один мальчик. А многие дети даже не знали, что у нас есть синагоги. Я им тогда говорю: а вы знаете, что Хор Турецкого вышел из синагоги?

Светлана Солодовник: Неужели в четвертом классе знают Хор Турецкого? Наталья Фроловская: Хор Турецкого отлично знают.

Ольга Митрахович: Ничего удивительного — у меня мальчики-армяне, старшеклассники, не знали, что такое Эчмиадзин, а тут 4-й класс!

Ирина Никулина: Еще создает трудности разнобой с родителями в понимании правильного и неправильного. Я, на основании своего жизненного опыта, даю один ответ, родители дома дают другой. Дети в недоумении: что же хорошо, а что плохо? Например, недавно у нас была тема ответственности. Я говорила о том, что ответственность ребят — хорошо учиться, что это их долг и не нужно ждать за это каких-то поощрений. А в семье одной из девочек дело поставлено иначе: ей за хорошие отметки дают деньги. Так родители пытаются ее мотивировать. И они мне говорят: мы, конечно, Вас понимаем, но мы знаем своего ребенка, Вы ей не те вещи навязываете. Или другой случай: мама одного мальчика обратилась ко мне за помощью, чтобы я на уроке попробовала объяснить детям, что нельзя быть эгоистами. У мамы второй муж, она хочет еще ребенка, а мальчик ни в какую не соглашается на брата или сестру.

Наталья Королева: Да, есть родители — скажу грубо, но по-другому не получается, — которые просто сдали нам детей на перевоспитание — как в колонию строгого режима. Сами они не справляются. Поэтому я не только должна познакомить их детей с основами православия, но сразу, с первого урока, так на них повлиять, чтобы они стали хорошими. С такими сложностями тоже приходится сталкиваться.

Светлана Cолодовник: Все вы, конечно, знаете, что принят новый закон об образовании, там есть положения, касающиеся отношений школы и религиозных организаций. В частности, религиозные организации должны осуществлять экспертизу программ курса ОРКСЭ, участвовать в учебно-методической работе, есть пункт об «общественной аттестации» учителей. Русская православная церковь настаивала на том, что она сама должна аттестовывать всех преподавателей «Основ православной культуры», такого права закон ей не предоставляет, но возможна добровольная аттестация в религиозной организации. Как вы относитесь ко всем этим новшествам?

Вера Птицына: Я вижу в этом опасность перегибов и отношусь к этому отрицательно. Церковь — это душа, это мое внутри, а навязывать что-то школе — это перегибы. Не говоря о том, что это нарушение Конституции.

Елена Романова: У нас ведь страна такая — из крайности в крайность. Совет от знающего человека никогда не будет лишним, но если это вырастет в какую-то очередную иерархию, которая будет на школу давить в плане идеологии... или в поисках материальных благ, то это очень опасно. Идея сама, может, и не плоха, но весь вопрос в воплощении.

Светлана Рыкова: Знаете, как религиозные организации могли бы помочь? Мы все не прочь получить более глубокие знания. Допустим, месяц слушаем лекции в мечети, месяц в буддийском центре, месяц в духовной академии или семинарии, и так далее. Я с 1990-х годов интересовалась философией и религией, поэтому какие-то знания у меня были, в противном случае мне было бы значительно труднее. Я считаю так: сначала дайте материал нормально — а потом спрашивайте. Тут возможно только сотрудничество, взаимосотрудничество на равных.

Лариса Созенова: Ничего зазорного не будет, если учителям, которые преподают православие, будут помогать священнослужители. Лучше их эти вопросы не знает никто. Кстати, те священники, с которыми мы имеем дело, это в большинстве случаев в прошлом люди светских профессий, среди них есть медики, военные, бывшие учителя. Я только за.

Ольга Митрахович: Следует понимать, однако, что не все из нас смогут получить аттестацию, если ее вдруг введут.

Наталья Фроловская: Церковь или мечеть — они школу хорошо знают? В процессе образования разбираются? Думаю, что нет. Вот и ответ на вопрос.