«Кто портит бюллетни, тот в союзе недовольных»

«КТО ПОРТИТ БЮЛЛЕТНИ,

 ТОТ В СОЮЗЕ НЕДОВОЛЬНЫХ»^[1]

Несогласных в выборах послевоенных лет было очень мало, буквально единицы. В партийных отчетах они перечислены поименно или, когда их имена неизвестны, представлены процентами на грани статистической погрешности. Подавляющее большинство из них отказывались голосовать без объяснений или скрывали свои доводы, перечеркивая имена в бюллетенях, унося их с собой, бросая в урны по­сторонние предметы или записывая на бюллетенях свое личное мнение по поводу выборов, коммунистов и ситуации в стране. К примеру, «на участке № 129 (город Молотов, ныне Пермь) избиратель Рыбакова категорически отказалась пойти го­лосовать. С этой целью в 6 часов утра ушла из квартиры, закрыв ее, и до сих пор не явилась»^[2]. В редких случаях звучат причины отказа от голосования. Отчет Мо-лотовского обкома ВКП(б) сообщает: «Девять человек отказались от голосования, к ним относятся в Кунгурском районе — три бывших монахини, объяснившие отказ от голосования религиозными убеждениями. В городе Березники — плот­ник Севуралтяжстроя Стрельник А. В., бывший деникинский офицер, отбыв­ший 15-летнее заключение по статье 58 Уголовного Кодекса, из-за обиды на со­ветскую власть. Рабочий Лысьвенского завода Ермаков Е. А., 1926 года рождения, три домохозяйки в Чердынском районе и одна домохозяйка в Пермско-Ильинском районе отказались сообщить причины отказа от голосования. 377 бюллетеней оказались полученными, но не опущенными в избирательные урны»^[3].

Голосование — это ритуальная форма проявления лояльности по отношению к советской власти. Лояльный человек приходил на избирательный участок как можно раньше — голосование начиналось в 6 утра (особо лояльные приходили заранее — даже в 2 часа ночи) — и приводил с собой всю семью. Он (или она) голо­совал первым (фамилия, имя и отчество первого избирателя на участке вносились в отчеты). Опуская бюллетень в урну, он говорил шаблонные слова типа: «Я уже третий раз голосую первым, от всей души отдаю свой голос за кандидатов Сталинского блока коммунистов и беспартийных»^[4]. А потом он участвовал в празднике, который для него организовали в день выборов. Праздник включал культурное обслуживание: буфеты с бутербродами, пирожками, пряниками, карамелью, ква­сом, морсом, пивом и папиросами; бригады художественной самодеятельности, концерты, радио, киносеансы, баянистов и даже джаз. В некоторых местах песни и танцы под гармошку продолжались до 2—3 ночи, хотя сами выборы заканчива­лись в полночь.

Человек, сознательно отказавшийся голосовать за обозначенную кандидату­ру, автоматически причислялся к людям, не лояльным к советской власти. В ста­линскую эпоху это было опасно для жизни и свободы, поэтому чаще всего они скрывали свои имена.

«Мы живем в самой прогрессивной стране земного шара», или «За нищету и голод не отдаю свой голос»

Люди второй половины 1940-х годов в большинстве своем жили на грани нищеты. Хлеб все еще выдавали по карточкам. А в начале 1947 года, как раз перед выборами в Верховный Совет РСФСР, «из-за снижения лимита по расходу хлеба на февраль месяц многим иждивенцам и детям, на которых раньше выдавали хлебные карточки, карточки не даны»^[5]. Еда была крайне скудной для всех, кроме руководящих кадров.

Жили рабочие в тесноте бараков, общежитий или коммунальных квартир. По­рой в качестве жилой площади приспосабливали подвалы, ванные комнаты, сараи, производственные помещения. В Молотовской области на Краснокамской бумаж­ной фабрике «Гознак» подобное жилье составляло 45 % всего фонда^[6]. «Средняя плотность жилого фонда по заводу составляла 4,3 кв. м на человека, причем... по барачному фонду приходится 3,2 кв. м на человека, а в отдельных общежитиях... до 2—2,5 кв. м и даже меньше». Около четверти всего жилого фонда были «...бара­ки каркасно-засыпного типа, половина которых построена в 1930—1932 г.г.». В них проживало около 4000 рабочих. Составители справки — партийные функционе­ры — находят условия проживания в этих бараках невыносимыми: «Крыши про­текают, стены осели и промерзают, в комнатах зимой холодно и сыро. нет никаких удобств». Более тысячи рабочих проживали в общежитиях, в комнатах по 20—25 че­ловек. В общих помещениях жили и супружеские пары. Весьма красочно описа­ны условия жизни в леспромхозе Александровского района Молотовской области: «Рабочие, особенно кадровые, размещены от 4 до 5 семей в одной комнате, кото­рые не отштукатурены, со сквозными щелями, светящими наружу, в общежитиях уборка не производится, царит полнейшее антисанитарное состояние, постельная принадлежность не стирается и не меняется по месяцу и более. Выплата зарплаты иногда затягивается от 2 до 2,5 месяцев»^[7].

Длительность рабочего дня составляла порой 16—17 часов. Многие трудились на заводах по указу о мобилизации 1941 года, и даже в 1948 году им не разрешали вернуться домой к своим семьям. Люди, самовольно оставившие производство, официально именовались дезертирами и подлежали уголовной ответственности. Только на заводах им. Сталина, им. Молотова, им. Дзержинского (г. Молотов) в 1947 и 1 квартале 1948 года оформлено и передано в народные суды за прогу­лы и дезертирство 6493 дела, а всего по области под суд попали 32 375 человек. За 5 месяцев 1948 года отдано под суд 12 643 человека^[8].

Хозяйственные руководители при случае использовали своих подчиненных на домашних работах. Так, начальник шахты им. Сталина постоянно «...застав­лял рабочих коммунального отдела шахты работать на его личном хозяйстве». Они косили сено, сажали, окучивали и копали картофель, делали другие работы по хозяйству. Начальник шахты в течение трех лет «...использовал кучера в виде своеобразного батрака». Тот «следил за чистотой во дворе и конюшне (подметал, вычищал навоз, носил и стлал свежую подстилку), в зимнее время очищал двор от снега, колол и пилил дрова, весной пахал огород и участок в поле, садил кар­тофель летом окучивал... Жена (начальника шахты. — А. К.) посылала в выходной день продавать на базаре сало... по 30 рублей за килограмм, зимой — картофель... по 10 рублей за ведро»^[9].

Невзирая на все трудности повседневной жизни, советский человек видел только то, что показывала ему пропаганда, а свое реальное качество жизни счи­тал явлением временным и случайным. На это не стоило обращать внимания. Для большинства было важнее другое. Октябрьская революция представлялась чудом рождения нового мира и переломной точкой в истории человечества. Советский Союз казался оплотом добра и справедливости. А осознание своей причастности к великой идее коммунизма вселяло в умы благоговение. Прак­тически каждый ребенок в СССР почитал за счастье свое рождение в самой прогрессивной стране земного шара. Такие представления легко фиксируют­ся в настроениях избирателей 1947 года: «Во всех разговорах чувствуется и вы­сказывается большая, спокойная уверенность в том, что страна Советов идет к процветанию»^[10]. Таким образом, советский человек жил в мифе, созданном коммунистической идеологией, которая давала ответы на все вопросы и служи­ла путеводной нитью.

Особое место в этой мифологии занимал миф о вожде народов. Сталина любили, им восхищались и поклонялись ему, как божеству. Его достоинства не вызывали сомнений. Большинство граждан нисколько не удивлялись су­губо ритуальной системе выдвижения кандидатов на выборы Верховного Со­вета РСФСР. В 1947 году каждое предприятие проводило празднично обстав­ленное собрание по выдвижению кандидатов. И чтобы продемонстрировать всеобщую 100-процентную поддержку авторитета вождя, в начале всегда вы­двигали самого Сталина, а с ним еще 1—2 членов политбюро — и лишь по­том одного местного кандидата, запланированного партийным руководством. В избирательном бюллетене оставался лишь последний, остальные снимали свои кандидатуры. Тем не менее большинство избирателей прекрасно понима­ли, что отдают голос не конкретному местному кандидату, а всей существую­щей власти — точнее, самому Сталину. Надписи на избирательных бюллете­нях озвучивают эту ситуацию: «Голосуя за Вас, я голосую за тов. Сталина», «Я голосую за К.М. Хмелевского, я голосую за партию Ленина-Сталина и наше правительство»^[11].

И молчаливым это большинство не было. Они говорили на митингах и со­браниях, на избирательном участке, когда бросали свои бюллетени в урны. На­пример, 75-летний колхозник Семен Михайлович Федосеев заявил: «Я дожил до старости, в этот день я чувствую себя моложе, только при Советской власти могу голосовать наравне со всеми гражданами, голосую за товарища Софроно-ва, за нашего Коми-Пермяка, верного сына нашего коми-пермяцкого народа»^[12]. Некоторые избиратели даже посвящали выборам стихи (их тоже опускали в из­бирательную урну): «Какой восторг, какое счастье / Жить трудящимся теперь, / В стране и равенства и братства, / В стране могучей СССР»; «Сегодня праздник у нас большой, / И знаменательная дата, / Сегодня дружно изберем / В Совет Верховный депутата»; «И радостен и счастлив я, / Играю и пою, / За партию, за Сталина / Я голос отдаю»^[13]. Властная пропаганда диктовала людям, как говорить и что чувствовать. Человек принимал правила игры и произносил чужие слова, готовые шаблонные тексты.

Однако, как показали выборы второй половины 1940-х годов, существо­вали люди, такие же простые рабочие или крестьяне, которые выпали из ма­гического круга сталинской пропаганды. Они не верили тому, что говорила власть, не хотели жить обещанием светлого будущего; для них повседневные, вполне земные горести и радости были важнее хороших слов. Они были мол­чаливым меньшинством, и даже говорили чаще всего молча — через надписи на бюллетенях или даже посредством пустого листа бумаги. Они избегали пу­бличности.

Эти люди игнорировали советский миф, но порой в них просыпались до­советские — например, миф о евреях. Отрицательные надписи антисемитского характера были в округе, где избирали директора мотовилихинского завода Бы-ховского. Некоторые из надписей прямо заявляют: «Нам евреев не надо». Другие связывают евреев и власть, евреев и коммунистов: «Вечная память евреям, долой из правительства евреев», «За коммунистов и евреев не голосую», «К чертовой ма­тери такая власть, Сталину следует учесть такой народ»^[14].

И та небольшая группа людей, которые голосовали «против», не только чет­ко осознавали реальность, но и понимали, кто на эту реальность действительно влияет. Выборы они тоже воспринимали без прикрас пропаганды. «Докладная записка» начальника горотдела МГБ на имя секретаря Березниковского горкома от 5 февраля 1947 года, помеченная грифом «Совершенно секретно», информиру­ет партийное руководство города о настроениях населения в период избиратель­ной кампании в Верховный Совет РСФСР. Сообщив, что большинство трудя­щихся активно одобряют и поддерживают это мероприятие, офицер ГБ перешел к освещению неправильных мнений меньшинства, подслушанных его агентами: «Бывший кулак "Д" среди рабочих говорил: "... До того доголосовали, что кушать нечего. Раньше не голосовали, а всего было довольно. Если будут все время кол­хозы, то ничего не будет. Когда дадут свободно жить людям, тогда все будет, а если дальше это будет продолжаться, то совсем с голоду сдохнем. Провались эта вся жизнь". Слесарь Мендерский во всеуслышание заявил: "А кто же будет голосо­вать за Белый дом? Конечно, мы!", "...Смешно, будем голосовать, а кандидат по избирательному округу один. На самом деле было бы их 4—5, другое бы дело. Во­обще все это чепуха!"»^[15].

Надписи на бюллетенях тоже свидетельствуют о здравом понимании реаль­ности советских выборов: «Зачем устроена вся эта игра, ложь? Если масса и не голосует, то все равно парторганы протянут того, кого хотят. Все это ширма»; «Ли­повая демократия. В нашей стране не выборы, а комедия, разыгранная голодному зрителю. Не хочу голодом голосовать»^[16].

«Будут ли участвовать в голосовании престарелые?» и «Что такое демократия?» (вопросы рабочих и крестьян Молотовской области на предвыборных лекциях в 1947 году)

Это были «всеобщие, прямые, равные выборы в Советы по самой демократичной конституции в мире». Какой бы трудной ни становилась жизнь советского человека, он должен был искренне верить в эту формулировку. Советская пропагандистская машина работала на это достаточно долго, с 1946 года. По замыслу ЦК, никто не мог быть в стороне от данного процесса: активные должны были стать агитаторами и чле­нами избирательных комиссий, неактивные — выдвинуть кандидатов, воспринять информацию и проголосовать за «кандидата блока коммунистов и беспартийных». Даже самые маленькие дети участвовали в дне выборов — на участках для них созда­вались детские комнаты, продавались кондитерские изделия, конфеты, мороженое.

В Молотовской области в 1947 году проголосовали 1 285 330человек, или 98,92 % от списка; в 1946 году на выборах в Верховный Совет СССР эта цифра составила 99,25 %. В городе Молотове процент проголосовавших немного ниже — 95,73 %. Это связано всего с одним избирательным округом города. В округе № 405 голосовали за дирек­тора Мотовилихинского завода тов. Быховского, и там в ритуале случился более мас­штабный сбой. Проголосовало лишь 89,26 % от списка, из них в Молотовском райо­не 13,8 % проголосовали против кандидата. Это 6180 человек из 45 025 избирателей^[17]. 8 остальных округах статистика стандартная — от 97,98 до 99,84 %^[18]. Таким образом, не голосовали в большинстве округов от 0,16 до 2,02 %, только в городе Молотове в 1947 году их оказалось 4,27 %. Это и есть часть молчаливого меньшинства, о ко­тором пойдет речь в данной статье. Они, как говорят, «голосовали ногами». Другая часть этого меньшинства пришла на выборы и проголосовала «против», испортила бюллетени или забрала их с собой, не бросив в урну.

Выборы в местные Советы были чуть более разнообразными по результатам, хотя официальный процент проголосовавших такой же. 21 декабря 1947 года три сельских округа забаллотировали своих кандидатов, проголосовав «против» боль­шинством голосов. В выборах в сельсоветы участвовало немного людей. Первый проигравший выборы кандидат имел «за» 27 голосов и «против» — 32. Второй: «за» 9 голосов, «против» — 42. Третий: «за» 33 голоса, «против» — 35^[19]. Почти поровну. Все трое были действующими председателями сельсоветов.

Чтобы понять, сколько было несогласных на выборах в местные Советы, обра­тимся к данным о числе бюллетеней, в которых вычеркнуты фамилии кандидатов (назовем это голосованием «против»), и о числе недействительных бюллетеней.