Минное поле оскорбленного индуизма: подрывы и увечья

«Я ж от многих бед пошел в Индию», — сообщил в XV веке неудачливый тверской купец Афанасий Никитин, претерпевший немало «бед» и в самой Индии. «Сияющий» (India shining!) образ этой страны воспроизводится совместными усилиями индийского госаппарата и туриндустрии, а в России произрастает Феникс-птицей из экзальтированного восприятия нашими соотечественниками их собственных поездок в Гоа, Путтапарти, Пушкаре и Ришикеше: «Нам, русским, за границей иностранцы ни к чему». Гребенщиковская финальная строчка из «Афанасий Никитин буги» вкупе с памятной немолодым поколениям кричалкой «хинди-руси — бхай-бхай!» и актуальной для самоутверждения России 2010-х конфигурацией БРИКС поясняет, почему массовое сознание принимает на веру: «Не счесть алмазов в каменных пещерах, / Не счесть жемчужин в море полуденном / Далекой Индии чудес». К этому добавляются и невнятные аллюзии к духовному авторитету Махатмы Ганди, проповедовавшего à propos непротивление злу насилием, то есть бескомпромиссную толерантность как высшую ценность.

Лик Индии как «республики оскорбленных чувств»^[1], где «оскорбленность» признается не личным чувствованием, переживаемым индивидуумом,
а привычным состоянием общества, от имени которого вещают его чуткие представители, в России не известен. Тем не менее провоцируемые этим диагнозом «беды» как самих индийцев, так и связавших с этой страной свою профессиональную деятельность иностранцев, вызывают ассоциацию с минным полем: никто не знает, где рванет в следующий раз и каков будет радиус поражения.

Последние взрывы

20 августа 2013 года в 7.20 на утренней прогулке в Нарендру Дабхолкара всадили четыре пули. Это произошло на мосту через реку Мутха, между театром им. Балгандхарвы и храмом Омкарешвара, в самом центре четырехмиллионной Пуны (штат Махараштра, столица Мумбаи), когда-то считавшейся индийским Кембриджем / Оксфордом. Врач по образованию и общественник по роду деятельности, Дабхолкар (1945—2013) в 1984 году основал «Движение за искоренение суеверий», под которыми он понимал практики черной магии, связанные с (само)истязанием и причинением телесного, душевного и финансового вреда. Пуна — это «мой» город: здесь я учила язык маратхи в университете, вице-канцлером которого был Девдатт Дабхолкар, старший брат Нарендры, о трагической смерти которого я узнала из эсэмэски, прибывшей в мой дом в считанные минуты после выстрелов. Об обвинениях в «оскорблении религиозных чувств» некоторых организаций и анонимных угрозах в его адрес было известно давно, однако охрану собственной личности он рассматривал как препятствие к прямому общению с малограмотным населением, просвещение которого считал первостепенной задачей.

Четвертого февраля 2014 года, после двух лет судебных заседаний, индийское издательство Penguin заключило мировое соглашение с «Комитетом борьбы за спасение образования», согласившись отозвать с рынка и уничтожить нераспроданные экземпляры 780-страничной книги Венди Донигер «Индусы. Альтернативная история»^[2]. Американская исследовательница Донигер (р. 1940) — многолетний редактор основанного Мирчей Элиаде журнала «История религий», заслуженный профессор Чикагского университета, избиралась на посты президента Американской академии религии и Ассоциации азиатских исследований. Убеждена, она является лучшим знатоком индуизма и одним из самых глубоких религиоведов-компаративистов, и поэтому я тут же подписала петицию в адрес обеих палат индийского парламента и министра юстиции с требованием о незамедлительном пересмотре статей 153А и 295А индийского Уголовного кодекса в целях защиты свободы слова. Статья 153А носит название «О разжигании вражды на почве религии, расы, места рождения, проживания, языка и т. д. и о действиях, наносящих ущерб поддержанию гармонии [в обществе]; статья 295А — «О намеренном и злоумышленном действии, нацеленном на надругательство над религиозными чувствами любой группы путем оскорбления ее религии или религиозных убеждений».

Хотя 153А содержит общие положения по всему спектру социальной конфликтности, она, на пару с 295А, называется либеральной общественностью английским словом blasphemous, потому что в индийских языках аналога ему нет. В УК, составленном еще в 1860 году на английском языке и на основе британских концепций и западных ассоциаций, статья 295А была добавлена той же колониальной властью значительно позднее — в 1927 году — как раз потому, что «оскорбление религии» нигде не просматривалось^[3]. Изобретательность колонизаторов еще раньше сформировала термин «индуизм»: в последней трети XVIII века^[4] они добавили суффикс «-изм» к «хинду», экзоэтнониму, придуманному персами и греками на основе гидронима «Синдху» («океан»^[5], Инд) для обозначения тех, кто живет «по ту сторону реки». Британцы же, срастив «хинду» с «-измом», приложили неологизм к «океану» верований всех тех, кто не был приверженцем авра-амических религий — мусульманином или христианином. Привычная навигация в «океане», бурлившем непонятными для пришельцев противоречиями, была невозможна, поэтому при дальнейшей классификации и инвентаризации «океан» усох: при участии высококастовых помощников — брахманов — он обрел конкретные, вполне «ориенталистские» очертания с опорой на отборные священные тексты — веды, упанишады, пураны, эпические поэмы «Махабхарата» и «Рамаяна» и, наконец, «Бхагавад-гиту», которую тот же Ганди впервые прочел на английском языке, осваивая юриспруденцию в Великобритании. Те же британцы ошибочно интерпретировали социальные конфликты как религиозные^[6], тем самым легитимируя идею внутри- и межрелигиозного противостояния и указывая путь к обнаружению триггеров, приводящих в ход механизм чувств.

В неотфильтрованном индуизме идея «богохульства» отсутствует, потому что люди и боги могут по-разному выстраивать свои взаимоотношения: почитание «своего» бога уживается с пренебрежением к «чужому», «своим» может оказаться как «родовой», так и «избранный» или «обетный», да и конфронтация со «своим» — дело житейское. Личностные отношения, строившиеся на силе чувств, позволяли, например, поэту Тукараму (перв. пол. XVII в.) поносить любимого им бога Витхобу обсценными словами, среди которых «вор», «бесстыдник», «осел» и «задница» были отнюдь не самыми грубыми. Его жена, разъяренная невниманием поэта к нуждам семьи, винила в этом бога и не упускала случая ошпарить храмовую статую последнего кипятком.

Немаловажно и то, что в индийских языках отсутствует как слово, так и концепция «религия», не вполне определенные смысл и функции которой в последнее столетие обслуживает многозначная лексема дхарма, «моральный императив, долг, жизненный кодекс» и т. д. Сочетание дхармы с определением санатана, «вечный, незыблемый», то есть санатана дхарма, вошло в обиход почти одновременно с УК — на волне местного ревайвализма: так ортодоксальные индусы, взбрыкнув против «индуизма», стали называть свою веру, «существовавшую всегда». После 1947 года на фоне размежевания между исламским Пакистаном и формально светской Индией индуизм оказался мощным подспорьем в дальнейшем конструировании национальных ценностей: из его ресурсов на равных черпали чиновники, политики, коммерсанты, кинематограф, ТВ, школьные учебники, неогуру и т. д. Под сурдинку возникла и новая богиня — Мать-Индия, вписываемая в географические контуры страны или изображаемая на фоне ее карты: государственное «геотело» обрело четкий индусский привкус.

Так же сложились начиная с XX века определенные организации правого — религиозно-шовинистического / «шафранового»^[7] — толка, методично и целенаправленно занятые внедрением внутри и вовне Индии унифицированной и монолитной версии индуизма собственного изготовления. Они возвращают слову «хинду» его первоначальную увязку с территорией, тем самым превращая в индусов всех, кто живет в Индии, в том числе 200 млн мусульман и представителей других религий. Одновременно в монолитной версии утвердилась концепция хиндутвы (хинду+тва, то есть инду+изм), история которой насчитывает чуть более сотни лет, однако как отдельное лексическое гнездо она вошла в издание Краткого окс-фордского словаря английского языка только в 2004 году: «Очень сильное ощущение индусской идентичности, жаждущей создания индусского государства»^[8]. Расположенная в диапазоне между «индийскостью» и «индусскостью», благодаря сверхинтенсивному употреблению в 1998—2004 годах при правлении «шафрановой» Бхаратийя джаната парти (БДП, Индийская народная партия), к началу второго десятилетия XXI века и возвращения БДП во власть в 2014 году хиндутва действительно обрела не только лексическую определенность, но и интенсивную эмоциональную окраску. «Очень сильное ощущение» сначала превратилось в идеологему, отражающую усилия по созданию гомогенной индийской нации на основе унификации («одна нация, одна культура, одна религия, один язык»), и затем в нетерпимо и отчаянно «сильное ощущение», разрядка которого осуществляется запуском взрывных устройств на «минном поле».

Индуизм — не единственная религиозная система (точнее «бессистемье»), где постоянно «рвёт»: в состоянии войны и обороны находятся индийский ислам, христианство, сикхизм и другие религии Индии. Начало триумфального — мирового — шествия «оскорбленных религиозных чувств» вдоль и поперек любой конфессии отсчитывают с 1988 года, когда прогремел «первый взрыв». Тогда — еще до фетвы иранского аятоллы, приговорившего к смерти британского писателя индийского происхождения Салмана Рушди, — премьер-министр Раджив Ганди, наследник знаменитой династии Неру — Ганди^[9] и лидер светской партии Индийский национальный конгресс (ИНК), запретил хождение в Индии его «Сатанинских стихов», предположив (с подсказки советников), что роман может «поранить» мусульман. Свою историю и сам Рушди назвал прологом и предвестником этого контагиозного феномена в интервью «Нет права не быть оскорбленным» перед мировой премьерой своего монументального автобиографического романа «Джозеф Антон» о десятилетней жизни в подполье с подробным анализом той ситуации^[10]. Однако в Индии численность индусов составляет 83 процента из 1 млрд 252 млн, что естественным образом сказывается и на площади «минного поля», равного чуть ли не всей стране. Стоит заявить: «Мои чувства оскорблены» или подать жалобу в полицию в соответствии с прописанным в индийском законодательстве правом «первого уведомления» (FIR, first information report), как обидчика «ставят на место» — унижают, наказывают, изгоняют и ликвидируют — или запускают долгий и тягостный процесс судебного производства.

Скорее всего Дабхолкар и Донигер не были знакомы, однако «подрыв» одного и «увечье» другой стали финальным аккордом в развязанных против них кампаниях об «оскорблении религиозных чувств». Невзирая на общественный и научный авторитет и широкую известность, обоих записали в кощунники и с обоими расправились: modus operandi в таких ситуациях отработан и многократно апробирован^[11]. У меня также не было с ними личных встреч, но я связана с ними многими нитями — профессиональными и личными, и их книги стоят на моих максимально «удобных» книжных полках.

Дабхолкар

За пределами монолитного, то есть лишенного естественного разнообразия, основательно «подорванного» и «увечного» индуизма, комплектацию которого взяли в свои руки сначала британские ориенталисты, а потом националисты и политики коммуналистского толка, по-прежнему плещется «океан» примыкающих к основным направлениям поверий и местных практик. Ведущие позиции занимает астрология, статус которой во время предыдущего срока БДП в ряде регионов был поднят до университетской дисциплины. Укорененность астрологии подкреплена санскритскими текстами, авторитет которых неоспоримо и непреложно утвержден их древностью и принадлежностью к той или иной священной книге. Именно поэтому астрологи правят бал: они определяют благоприятное время для свадьбы и зачатия, обнаруживают и устраняют вредоносные влияния планет и их сочетаний, составляют личные, партийные и корпоративные гороскопы, то есть расписывают все вплоть до совместимости брачных партнеров, предвыборных блоков, бизнес-сделок или предпочтительности тех или иных продуктов питания. Дабхолкар бросал астрологам вызов, предлагая крупные премии за точные предсказания, например, результатов выборов, но вызова никто не принял, продолжая публиковать эластичные прогнозы на собственных сайтах и в СМИ. «Если это не наука, то их деятельность должна рассматриваться как коммерческое предприятие и попадать под действие Закона о защите прав потребителей 1986 г.», — настаивал Дабхолкар.

Некоторые из бытующих в Индии ритуально-обрядовых практик опираются на маргинальные или (что тоже не редкость) фальсифицированные тексты, мимикрирующие под архаику; другие изобретаются и распространяются индустрией неогуру и пророков, среди которых бхагваны (боги), баба, махарадж, буа и т. д.^[12]; третьи (тантрики, агхори^[13]) подпитываются остатками потаенной экзотики, почерпнутой из обрядности исчезающих племен и асоциальных групп и изобретенной «по слухам». Суеверия пропитывают повседневность: карканье вороны, падение на пол кухонной сковородки или ящерицы в молоко и многое другое ассоциируется с грядущими несчастьями, подлежащими упреждению. Полнолуние, впрочем, как и другие дни месяца, некоторые растения, места и события, также обладают негативным или позитивным воздействием и нуждаются в регулировании. В силу достаточно эпатажных методик — от использования физиологических выделений человеческого тела до болевых приемов для снятия порчи и сглаза, превосходящих известную в индуизме традицию аскетизма^[14], — они попадают под определение черной магии, включающей различные типы колдовства, алхимии и т. д. И если астрология стреножит интеллектуальную и физическую свободу индуса, то неугомонная, вопреки научно-технической модернизации тяга к сверхъестественному и поиски его через символические действия раздирают в клочки дух, тело и кошелек: упование на чудо сопровождается реальной оплатой «чудотворца».

Медик Дабхолкар, возможно, профессионально понимал необратимость воздействия приемов черной магии на человеческий организм, и борьба с нею превратилась в его главную, но не единственную, цель. В 1989 году он основал «Махараштранский комитет по искоренению суеверий» (МКИС), определив два направления работы: просвещение общества и изобличение мошенников, каким бы словом (см. выше) они ни назывались. В меморандуме «Вера и суеверия»^[15] Дабхолкар-рационалист изложил главные постулаты своего мировоззрения: «МКИС не имеет намерений противостоять вере, но нацелен на искоренение порабощающих суеверий. Одно от другого отличить трудно, и даже распространение науки и образования не облегчает этой задачи. Мы можем в общих чертах согласиться, что положение, подкрепленное бесспорной причинно-следственной связью, является основой для доверия к нему, а такой связью не обеспеченное, но принимаемое на веру, — суеверием». Признавая, что религия подогревает иррациональность, в том числе манипулируя суевериями, поскольку суеверия одного являются верой другого, он заключал: «Вера не боится испытаний на истинность, и преданность своей вере не должна препятствовать другой вере реализовать себя на практике, то есть неприятие принципа ненасилия равносильно суеверию». И добавлял: «Очевидная глупость и есть суеверие». Он напоминал, что через 400 лет католическая церковь принесла извинения за преследование Джордано Бруно и Галилея Галилео.

Дабхолкар не только рассуждал, владея литературно-философским и ораторским даром и издавая три журнала, но и действовал: к моменту его гибели в Махараштре насчитывалось 230 отделений МКИС в 30 из 35 округов штата. Они вели просветительскую работу, разъясняя вымышленность субстанций, присутствием которых объяснялись все людские горести и изгнание которых требовало изощренного вмешательства: неупокоенные мертвецы бхуты и преты, злобные элементы — Карни-проклятие и Бханамати-одержимость — внутри человеческого тела и т. д., и предупреждая против чудовищных процедур, к которым прибегают целители: от человеческих жертвоприношений и прижигания каленым железом гениталий до ритуального оплодотворения и запрета на обращение к аллопатам. Перечни подобных предрассудков и методов псевдоспасения присутствуют в брошюрах Дабхолкара, написанных на родном языке (маратхи) и изданных в дешевой серии. Они отражены в виде комиксов на интернет-сайтах МКИС и в видеоклипах, разоблачающих «чудеса» реальных и весьма прославленных знахарей-шарлатанов^[16], и, главное, визуализированы во внешнем оформлении двух автобусов, на которых активисты комитета ездят в сельскую глубинку. Эти автобусы носят название «пробуждающий к научным знаниям транспорт», а программа активистов начинается с показа «чудес» и стоящих за ними трюков.

Каждая книжица помимо общих принципов разбирает конкретные примеры из практики того или иного духовного и физического целителя в том или ином махараштранском городке: все имена названы и маски сорваны. После нескольких лет сотрудничества с Дабхолкаром и его активистами Иоганн Квэк (Johannes Quack), этнолог и религиовед, в пику «сияющему» лубочному образу из предвыборных декламаций и турпакетов, написал книгу «Разочаровывающая Индия: организованный рационализм и критицизм» (Disenchanting India: Organized Rationalism and Criticism in India, 2012). Верхний левый угол мрачно-черной обложки озаряется то ли взрывом, то ли неуверенно пробивающимся свечением затемненного светила. 350 страниц книги, удостоенной премии им. Макса Вебера, посвящены вехам рационализма и гуманизма в Махараштре, Дабхолкару и МКИС.

Просветительство Дабхолкара подкреплялось ежеминутной борьбой за принятие закона о запрещении практик черной магии, проект которого он внес в Законодательное собрание Махараштры еще в 1995 году: это диктовалось необходимостью создания юридической базы для привлечения к ответственности виновных в преступлениях против человеческого тела и духа. На следующий день после убийства было опубликовано последнее интервью Дабхолкара, в котором он, в частности, сказал: «Фанатики доминируют в каждой сфере и контролируют нашу жизнь, но они уже начали терять свой бизнес»^[17], а главный министр Махараштры заявил: «Дабхолкара убила та же нетерпимость, что и Махатму Ганди». Еще через пять дней — 26 августа 2013 года — впервые в Индии и пока только в одном-единственном штате был принят долгожданный закон. Он перечисляет 12 запрещенных практик (от истязания под предлогом изгнания бесов до кормления экскрементами в целях излечения) и устанавливает диапазон наказания (от штрафов в размере от 5 до 50 тыс. рупий до тюремных сроков от 6 месяцев до 7 лет).

Дабхолкара убили потому, что он и его активисты «оскорбляли религиозные чувства индусов» — МКИС обвиняли в этом на протяжении многих лет, вчиняя иски по статьям 153А и 295А. Никто и не сомневается, что за убийством Дабхолкара стоят «оскорбленные» и «обиженные»: те самые колдуны и знахари или их защитники, признающие их «святость» («Нет, нет, мой буа не такой, он — настоящий!»). Точно так же БДП и еще ряд партий, объединенных приверженностью к хиндутве, выступали против Дабхолкара общим фронтом, добавляя к оскорблению «религиозных» и «национальные» чувства за критику индуизма и священных текстов, то есть отождествляя индусов с индийцами. Они требовали его изгнания из Махараштры, сжигали его чучело, блокировали дороги, закидывали камнями и избивали его соратников, проводили протестные голодовки и процессии и т. д. Дабхолкар, будучи также защитником межкастовых и межрелигиозных браков, неоднократно извинялся, уверяя, что выступает только против суеверий и «эксплуатирующих форм религии». Однако противники утверждали: МКИС распространяет не научное знание, а атеизм, и под предлогом борьбы с суевериями искореняет веру, тем самым оскорбляя «религиозные чувства миллионов простых индусов»^[18].

Главным, но не единственным накопителем обид и разносчиком ответных реакций стал «Комитет индусской народной бдительности» (КИНБ)^[19]. Типичный материал на их сайте выглядит следующим образом: «24 апреля 2011. Палдхи, округ Дзалгав, Махараштра. Группа „Шрирам“ из граждан преклонного возраста организовала выездной лагерь для проверки зрения и операций по удалению катаракты. Директор В. К. Бхадане, активист МКИС, был главным гостем на этой программе. В своей речи он сделал несколько замечаний, оскорбивших религиозные чувства индусов. Когда присутствовавшие там гордые индусы осознали это, они призвали его к ответу, но поскольку он проигнорировал их, то был ими избит. (Мои поздравления гордым индусам, преподавшим урок тем, кто оскорбляет индусские религиозные чувства! Если индусы из других мест последуют этому примеру, никто не осмелится критиковать индуизм! — Редактор)»^[20].

Моим глубоко личным потрясением стало то, что самым влиятельным противником Дабхолкара и Закона против суеверий стали варкари, приверженцы Витхобы, родового божества Махараштры, к которому Тукарам, его сварливая жена, а также целая плеяда поэтов той же традиции^[21] обращались запросто, по-свойски (Я вступлю с тобой в драчку, / Я знаю, что врежу тебе там, где больнее. / Боже, ты ядозуб, мерзкая жаба и злобный тигр. / Какой же ты трус иной раз, / судорожно прячущий собственный зад. / Коль сильного встретишь, хвост подожмешь, / Но слабого гнобишь, кто от тебя увернуться тщится. / Молвит Тука: вали-ка отсюда, Витхоба, / Не муж, не жена ты, и даже не вещь). В целом варкари всегда считались образцом смирения и доброжелательности и в силу многочисленности и визуальной узнаваемости — региональным брендом Махараштры, но в отношении МКИС они словно с цепи сорвались. Не на многодневном паломническом маршруте в священный Пандхарпур к ждущему их Витхобе, а на митингах, устроенных их лидерами, они заявляли, что миссия по просвещению простого человека принадлежит им и они ее выполняют посредством песнопений поэтов традиции, в том числе и Тукарама.

В марте 2013 года, как раз на родине Тукарама — в деревушке Деху в 35 км от Пуны, на восьмитысячном «Великом собрании варкари» они в очередной раз потрясли в воздухе кулаками и сообщили: суеверия — это традиции и обычаи, на которые распространяется действие регулярного законодательства, вследствие чего продвижение «драконовского» закона, «бьющего по вере» и «разъединяющего варкари», следует немедленно остановить. Их резолюция потребовала прекратить очернение святых фигур индуизма, запретить продажу мяса и алкоголя в местах паломничества, обуздать тех, кто попирает дхарму индусов и т. д. В том же месяце варкари блокировали администрацию главы Насикского округа, требуя немедленного наказания для Бхалчандры Немаде (р. 1938), выдающегося маратхского писателя, когда-то издавшего книгу о Тукараме, но сейчас «оскорбившего их религиозные чувства» тем, что в выступлении при получении литературной премии позволил себе «оскорбительные» высказывания о главных персонажах «Рамаяны» и «Махабхараты»: Раме и его жене Сите, братьях Пандавах и их общей жене Драупади. Тремя годами раньше бурный протест вызвала новая книга Немаде «Индус: щедрый хаос бытия», самим названием объясняющая особенность именно индуизма — религии «без»: без основателя, места и времени создания, без единой священной книги, но состоящей из десятков тысяч фрагментов-лоскутов, взаимообогащающих друг друга. Продажа книги на книжной ярмарке в Пуне была опять же остановлена «гордыми индусами», чьи чувства были оскорблены. Поскольку владелец стенда осмелился заявить, что издание не запрещено, на помощь пришла полиция, поддержавшая «гордых»: книга была изъята, а продавец принес извинения, о чем опять же сообщает неустанно бодрствующий КИНБ^[22].

Вообще варкари, в основном бедные и малообразованные слои общества, признают основоположником своей традиции Днянешвара, юного философа XIII века^[23]. Он не только переложил санскритскую «Бхагавад-гиту» на старый маратхи, открыв к ней доступ черни, но и прославился совершением чудес, что подтверждало его духовную мощь: на его горячей от накала высоких мыслей спине пеклись лепешки, по его распоряжению пел ведийские гимны буйвол; он все еще «жив» и уже более семи веков пребывает в «сосредоточенном состоянии» в подземной пещере в местечке Аланди, откуда в XXI веке поклонники Витхобы выступают организованной колонной — вместе с «сандалиями» Днянешвара — в сторону Пандхарпура. Эти «чудеса», как и аналогичные истории о Тукараме, который, например, улетел в рай на колеснице, присланной Витхобой, переполняют популярную литературу варкари, и мысль о том, что они могут влиться в список суеверий, спускает курок «оскорбленных религиозных чувств». Окрепнув как важный электоральный компонент в период, когда религия повсеместно сплелась в змеиный узел с политикой, варкари почувствовали себя силой: они срывают показы модной одежды, навеянной образами бредущих к Витхобе паломников, выражают возмущение совпадением во времени общеиндийских выборов 2014 года и их коллективного шествия в Пандхарпур, требуют запрета тех или иных фильмов, «неверно» освещающих персонажей их традиции, протестуют против изображения богов на петардах, которые взрываются мелкими осколками, тем самым «уничтожая» богов и т. д.

Варкари, в чьем милейшем обществе я когда-то преодолела тяготы 18-дневного пути в Пандхарпур, также преуспели в травле еще одного знаменитого маратхского писателя — Ананда Ядава (р. 1935). Их несогласие вызвали две художественные биографии — «Любезный народу Днянешвар» (2005) и «Сияющий, словно солнце, святой Тукарам» (2008), «оскорбленный» иск в связи с которыми подал один из потомков последнего. Обе были написаны в духе «реалистической реконструкции», то есть с попыткой найти рациональное объяснение для чудес, захлестнувших агиографию обоих святых, и связать их с содержанием их девоционалистских песнопений. При этом первая из двух книг выдержала пять переизданий, а вторую автор по собственной воле передал в храмовый комплекс в Деху. Другой тукарамовский потомок — университетский профессор и мой собственный учитель — пафосно назвал ее «неэтичной» и «литературным насилием». К слову, год назад, когда я его дотошно выспрашивала, откуда ему известно, что Тукарам то-то и то-то, какие источники, где сноски, его ответом стал истошный вопль: «К черту сноски!», что естественным образом положило конец нашей дискуссии. Совершенно беспардонные, грубо-издевательские нападки и шумные демонстрации «оскорбленности» вынудили Ядава в 2009 году принести извинения и подать в отставку с поста председателя Всеиндийского съезда писателей маратхи. Однако иск с опорой на те же 153А и 295А ушел в пунский (читай: «кембриджский» / «оксфордский»!) суд, который и вынес вердикт: в силу клеветнического содержания и отсутствия исторической базы оба произведения уничтожить, а автора и издателя приговорить к денежному штрафу^[24].

Успехи на поприще моральной индоктринации весьма окрылили варкари: тактика «оскорбленности» оказалась беспроигрышной. Закрепив свою значимость в виде организаций с говорящими названиями (например, «Армия варкари»), после нескольких многотысячных митингов в разных частях штата с протестами против МКИС и лоббируемого им Закона против суеверий, распоясавшиеся лидеры «обладающих внутренней мягкостью и миролюбивым настроем» (как когда-то их описал Немаде) приверженцев Витхобы стали названивать Дабхолкару и заявлять под запись: «Вы не реформатор, а грабитель самого дорогого, что есть у верующих».

В первую годовщину смерти Дабхолкара в городе объявили «День протеста». Траурная процессия, в которой были и мои друзья, с плакатами «С идеями надо бороться идеями», «Можно убить человека, но дело его живет», «Доктор, нам стыдно, ваш убийца жив» выдвинулась от дома Дабхолкара, к 7.20 дошла до моста через реку Мутха между театром им. Балгандхарвы и храмом Омкарешвара и продолжила путь по его обычному утреннему маршруту, демонстрируя «живыми сценами» кошмары из черной магии. Убийцы Дабхолкара — два человека, остановивших своей мопед у полицейского участка возле моста, были хорошо осведомлены о привычках своей жертвы; они не найдены до сих пор. Пунская полиция обратилась за помощью к бывшему констеблю, а ныне «божьему человеку» Манишу Тхакуру, который ложится на кушетку, зажигает свечку, ставит рядом сосуд с водой и входит в транс, вызывая дух Дабхолкара, чтобы узнать, как он провел день накануне своей гибели^[25].

Донигер

За пределами монолитного, санированного от разно- и многообразия, основательно «подорванного» и «увечного» индуизма, комплектацию которого взяли в свои руки сначала британские ориенталисты, а потом националисты, политики коммуналистского толка и «армии» защитников, по-прежнему вздымает волны «океан» иных учений, текстов и ритуалов. Океаноподобен и всеядно-необъятен список литературы, щедро вскормленный индуизмом Индии, или «океанизмом Океании». Редкая птица, не имеющая никаких шансов долететь куда бы то ни было, поплещется у его берегов и тут же присядет на выступающую отмель — утвержденные мейнстримом книги и практики.

Замечательная Венди Донигер (О’Флаерти) не последовала примеру мудреца Агастьи, когда-то заглотнувшего океан целиком, но 50 лет интенсивной профессиональной карьеры отдала древним санскритским текстам и их бытованию в современном контексте. Выйдя за пределы прошедших селекцию канонических сюжетов, которые и стали мировой визиткой индуизма в его брахманско-мускулинном обличье, она вчиталась в нарративы, рассказанные вполголоса и неглавными героями известных текстов, вставных сюжетов, региональных пересказов или вовсе за их пределами, в результате чего увидела другую, альтернативную версию индусского «-изма» глазами «молчаливого большинства»: женщин, низших сословий и животных (лошадей, собак, коров и т. д.). В этой версии Донигер опять же выделила именно то, что спровоцировало в ней устойчивый «когнитивный диссонанс» по отношению к предлагаемым стереотипам: насилие и религиозная терпимость, жертвоприношение животных и вегетарианизм, противостояние между идеологиями семейной жизни и отрешения от нее и умопомрачительные несоответствия между бьющей через край сексуальной энергией и поучениями к ее обузданию. Кстати, излагая пролегомены к своему труду, Донигер не упускает случая заметить, что она вставляет конструируемый ею религиозный нарратив в исторический «подобно линге (символ бога Шивы, представляющий его фаллос в состоянии эрекции), укрепленном в йони (символ спутницы Шивы, или женский сексуальный орган...»^[26] Наряду с исторической встроенностью [«истории в истории» (stories in hi-stories)] и сшитостью («лоскутное одеяло, своего рода бриколаж»), Донигер устанавливает предыдущее состояние той или иной идеи, ее взаимодействие с конкурирующими нарративами — попеременно с различными эпохами и течениями в формировании индуизма, с буддизмом и джайнизмом, позднее с исламом и, наконец, христианством — и верифицирует модификации через взаимные полилоги. Впечатляющим итогом интеллектуальной скрупулезности, аналитического таланта, энциклопедической осведомленности, методологической четкости и искрометного дара рассказчика стала книга «Индусы. Альтернативная история», отследившая эти темы с середины 3 тысячелетия до нашей эры до момента выхода книги в 2009 году. Предупредив, что некоторые вопросы и сюжеты еще ждут ответа, Донигер отсылает к 80 финальным страницам (мельчайший фонт!) тех читателей, которые «(признаюсь, как и я) сразу идут в конец и сначала проглядывают сноски и библиографию, то есть читают книгу, словно она на иврите, справа налево, чтобы оценить, где пасется автор, подобно тому, как собаки обнюхивают друг друга сзади, определяя, кто и чем недавно потрапезничал»^[27].

Жонглируя на протяжении всего фолианта вербальными изысками, Донигер назвала заключительную — 25-ю — главу «Безрезультатность, или Злоупотребление историей»^[28] и вынесла в эпиграф два высказывания — М. С. Голвалкара (1906—1973), главного идеолога мощного «Союза добровольных служителей нации», деятельность которого опирается на хиндутву в ее самых демонических проявлениях^[29], и Махатмы Ганди (1869—1973), «отца нации», чей убийца-индус из дорогой моему сердцу Пуны формально не входил в «Союз», но был взращен его установками, прежде всего «гордостью за историю индусов». В первом Донигер обнаруживает «культурную шизофрению», поскольку в начале цитаты индус Голвалкар называет «универсальность, благородство, терпимость и т. д.» основными чертами индуизма, а во второй призывает неиндусов «отказаться от нетерпимости и неблагодарности по отношению к этой земле... и подчиниться индусской нации», не требуя ничего взамен, даже гражданских прав. Индус Ганди же, «проклятие Союза», видит главное в «инклюзивности и полете воображения», свойственных индуизму, и тут же выговаривает жрецам-брахманам, «хранителям» религии, за предрассудки и суеверия^[30]. Донигер вполне признает хвастливо-банальный трюизм о толерантности индуизма, но подтверждает и совершенно иные его возможности, что тот и демонстрировал всегда и повсюду, насильственно «подрывая» другие религии, например, буддизм, на десять веков покинувший Индию.

Между тем экзерсисы с индийским прошлым и его ситуативная непредсказуемость неравнодушную американку действительно удручают (вплоть до аналогий с российской историей^[31]): «В современной Индии вы легко можете использовать историю в качестве аргумента в любом положении — для доказательства того, что индусы были вегетарианцами и что они ими не были, что индусы и мусульмане ладили друг с другом и что ровным счетом наоборот, что индусы противостояли сати (самосожжение вдов на костре покойного супруга. — И. Г.) и не противостояли, что они отказывались от материального благополучия и тянулись к нему. Что они притесняли женщин и низкие касты и что боролись за их равенство. На протяжении всей истории, вплоть до современной политической сцены, трения между различными индуизмами и различными сортами индусов одновременно укрепляли традицию и вели ее к неисчислимым страданиям. Величайшая загадка этого злоупотребления историей не само злоупотребление, но вопрос о том, почему в насквозь упоенную будущим эпоху мы все еще тянемся к [определенной версии] прошлого (пусть даже прошлого вообще, в его засахаренном варианте), чтобы оправдать настоящее? „Это же история!“ — в конце концов, всего лишь американский аналог выражения „Ну и что с того?“»^[32]

В промежутке между «Предисловием» и «Безрезультатностью» Донигер расположила альтернативные свидетельства, выполненные в стиле пуантилистского коллажа или в методике синекдохи, объясняющей общее через выделенное частное. Из древней «Ригведы» она извлекает диалоги мужчин и женщин и обнаруживает обладающие индивидуальностью женские характеры в традиционно не имевшей своего представительства «молчаливой» части общества; в уложениях «Ману-смрити» и других санскритских текстах вычленяет одновременные призывы к мясоедству и его порицание, и балагурит: «Не ирландский ли бык эта священная корова (старый шовинистский термин для ox-y-moron)?»^[33]; применительно к «Рамаяне» и ее герою она говорит о «пламени истории и дымке мифа» и без экивоков заявляет: «От Рамы не осталось ни археологии, ни надписей. Нет никаких свидетельств о том, что некто по имени Рама жил или не жил в Айодхъе... Помещение „Рамаяны“ в исторический контекст свидетельствует: это вымысел авторов, живших в разное время...», тем самым отвергая историчность обожествленного эпического героя, ставшего уже в XX веке главным небожителем-воителем монолитного индуизма, мечущегося в поисках единоначалия из авраамических религий. На этом фоне совсем смешно выглядят многочисленные стяжки прошлого и настоящего, как, например, рассказанный Донигер сюжет из жизни городка Дханабад (североиндийский штат Джхаркханд) в 1987 году: поскольку жители утверждали, что земля вокруг храма Рамы и его помощника божественной обезьяны Ханумана принадлежит соответственно Раме и Хануману, а не жрецу, судья отправил обоим богам повестку о явке в суд как участникам процесса. После возвращения корреспонденции «за необнаружением адреса» судья разместил объявление в местной газете^[34]. История с «историчностью» Рамы как раз и стала тем водоразделом, который — после разрушения в 1992 году мечети Бабура, построенной в XVI веке «на месте рождения бога Рамы», — не только привел в Индии к массовому кровопролитию, но и не оставил шансов на взаимопонимание между индусским большинством и мусульманским меньшинством в 200 млн.

Донигер и раньше привлекала к себе внимание, прежде всего индусской диаспоры США, которая уже давно строго отслеживает правильность мыслей и поведения в отношении индуизма — будь то научные публикации или футболки с изображениями Шивы, Вишну, Кали и прочих персонажей. Скандал в 2003 году по поводу обнаженности слоноголового бога Ганеши на обложке труда другого американского индолога Пола Котрайта^[35] и элементов фрейдистского психоанализа в мифах о взаимоотношениях в божественной семье примечателен не только тем, что вспыхнул почти через 20 лет после выхода книги и сопровождался смертельными угрозами автору, но и четким месседжем: индуизм принадлежит индусам и только они знают, какой он был, есть и будет. В том же 2003 году уже в Лондоне^[36] во время лекции, когда Донигер затронула вопрос о взаимоотношениях Ситы и Лакшманы, супруги и младшего брата Рамы, в самой древней — санскритской — «Рамаяне» Валмики, из аудитории в нее полетело яйцо. На следующий день обидчик разместил в интернете объяснение: «Я был потрясен сексуальной направленностью ее выступления, посвященного одному из наших священнейших эпосов. Кто кого желал — оказывается, не только [демон] Равана Ситу, но и ее деверь. Потом другие пары — из других священных текстов, о некоторых я и вовсе не слыхивал, были задействованы, чтобы соткать будоражащий сексуальный гобелен. Чем бы эти заумные, „образованные“ западные люди зарабатывали на жизнь, если бы у них не было наших шастр (научные трактаты. — И. Г.) и традиций, чтобы копаться в них и выворачивать наизнанку?»^[37]

Вызов был брошен и принят. Тогда же в интервью британским СМИ Донигер сказала: «Санскритские тексты [процитированные в моей лекции] были написаны в прославленную эпоху сексуальной открытости и озарения, и я часто фокусирую внимание именно на таких эпизодах... Ирония заключается в том, что я воспевала эти тексты и переводила их таким образом, чтобы люди за пределами индуизма, те, кто иначе думал бы, что индуизм это не более чем кастовая система, которая плохо относится к неприкасаемым, — узнали бы о них и полюбили за красоту, сложность и мудрость»^[38]. Завершая «Предисловие», Донигер возвращается к этому эпизоду: «И еще бы мне следовало добавить о разнообразии индусских текстов. На обвинение, что я процитировала отрывок из письменной традиции, о котором некий индус „никогда не слышал“, вот мой ответ: Да! И я намереваюсь продолжать. Элементы традиций, против которых он возражает, приняты другими индусами и, в любом случае, исторически зафиксированы. Одна из причин большого объема этой книги — мое желание показать, сколько же еще есть такого, что яичная фракция хотела бы отвергнуть. Я намереваюсь и дальше воспевать разнообразие и плюрализм, не говоря о мирской мудрости и чувственности индусов, которых я люблю 50 лет и буду любить дальше»^[39].

Триггер был спущен уже в самой Индии, и снаряды на «минном поле» стали рваться один за другим. Немолодой, но преисполненный благих порывов Динанатх Батра (р. 1932), школьный учитель-пенсионер, активист «Союза добровольных служителей нации», генеральный секретарь принадлежащей «Союзу» школьной сети (Vidya Bharati) и основатель «Движения за спасение образования», заявил: «Всемирно оскорблены чувства миллионов индусов». И дело о лживом изображении индуизма и неподобающих замечаниях об индусских богах и индийских знаменитостях, в том числе о Свами Вивекананде, авторе знаменитого выступления на Всемирном парламенте религий в Чикаго в 1893 году, и Махатме Ганди, которые ни при каких обстоятельствах «не могли есть говядину», пошло в суд вместе с проникшим в самое сердце оскорблением — «как она может называть лингу Шивы пенисом в состоянии эрекции???» — по уже известным статьям 153А и 295А^[40].

Ярый проводник хиндутвы, Батра на фотосессиях красуется перед портретами столпов «Союза добровольных служителей нации» — К. Б. Хедгевара (1889—1940) и Голвалкара. Помимо прочего его чувствительность вздыбилась и от суперобложки книги, на которой темноликий бог Кришна играет на свирели, сидючи на ягодицах одной из девяти обнаженных женщин, чьи сплетенные тела изображают фигуру коня. Этим лубком современного художника-индуса из Восточной Индии, даром бывшей аспирантки, а ныне коллеги^[41], Донигер особенно гордится, потому что в нем сплавились древность и модерн, соединились привнесенные каноны персидской живописи и индусские мифы (не Кришна ли обольстил сразу 16 тыс. пастушек?), переплелись вера и базар, то есть все то, что, по ее убеждению, и составляет бриколаж индуизма, который она как-то охарактеризовала как «политеистический политеизм, одновременно являющийся монотеизмом, монизмом и пантеизмом» (эту мантру я использую как личное утешение в минуты, когда мой рационализм начинает захлебываться в «океане»).

Уже фигурировавший в истории с Дабхолкаром «Комитет индусской народной бдительности», предпочитающий уличные перформансы, устроил демонстрации в Индии и США, протестуя против присуждения Донигер научных и литературных премий и обвиняя ее в разжигании «ненависти, нетерпимости, расизма» и т. д. по отношению к индусам. По мере того как пандемия оскорбленности нарастала, каждый находил собственную «оскорбинку»^[42]. Группа «За индусские права человека» на своем сайте привела несколько образцов унижающих заявлений и фактических ошибок: «На 40-й странице: Если девизом Уотергейта стало Ищи деньги (Follow the money), девизом истории индуизма стало Ищи обезьяну (Follow the monkey)^[43]. Реплика: Очень унизительно и оскорбительно. Девиз индуизма — Ищи правду и соединяйся с Богом; на 112-й странице: Автор утверждает, что гимн 10.62 „Ригведы“ подразумевает, что женщина может обнаружить собственного брата в собственной постели. Реплика: Гимн не содержит такого предположения. Оскорбительно предполагать, что индусы занимаются извращенным сексом; на странице 128: Книга уподобляет поклонение разным ведийским богам поведению лживого юноши, флиртующего с несколькими девушками и обманывающего их. Реплика: Это оскорбительно и не принимает во внимание тот факт, что, согласно „Ригведе“, все боги объединены между собой и рождены друг от друга и из одного источника…» и т. д.^[44] Возмущенные комментаторы на окрашенных в шафрановый цвет сайтах обвиняли Донигер в том, что она смешивает индуизм и суеверия!

Суммируя все оскорбления, представитель Батры выделил два главных пункта в исковом заявлении. Согласно первому «вышеупомянутая книга написана с пылом христианского миссионерства», то есть ставит своей целью отторжение от индуизма его адептов; согласно второму — «авторский подход к текстам индуизма сексуально ориентирован». Когда после двух лет судебного разбирательства индийское издательство «сдулось» и отозвало книгу из продаж, либерально настроенная публика приняла решение устроить ее публичную читку на книжной ярмарке в Нью-Дели, но тут уже в ход пошли кулаки молодчиков из недавно возникшей «Национальной индусской армии». В другой части глобуса Донигер не потеряла присутствия духа. В заявлении, опубликованном в The New York Times^[45], она сообщила: «Как только стал известен вердикт и наступил мой темный час, пришли сотни электронных писем с сочувствием. И хотя я ценю выраженную в них симпатию, она впустую: я чувствую себя на высоте! Я уже давно натренирована нападками узкой группки узкомыслящих индусов».

Донигер сообщила, что первый пункт иска вызвал приступ неудержимого хохота у всех ее друзей, поскольку она родилась и выросла в еврейской семье в Great Neck, еврейском же районе Нью-Йорка. «И тогда я по глупости решила исправить оплошность и написала своему обвинителю: „Эй, я — еврейка“, а в ответ получила шквал антисемитизма. Один из корреспондентов написал: „Привет. Наткнулся тут на вашу книжку об индусах. В которой вы стараетесь нас унизить. Я ничего не знаю о евреях. Но на примере вашей работы полагаю, что евреи — это зло. Прав, пожалуй, был Гитлер, убивая в Германии евреев. Пока“... Да, уж лучше было остаться христианской миссионеркой. Ирония, однако, заключается в том, что христианские миссионеры и являют собой часть проблемы. Британские протестанты Викторианской эпохи обругивали индусский политеизм, эротическую скульптуру, живую веселость его богов и земную мифологию как грязное язычество. При этом они предпочитали тексты, которые создавала и распространяла малочисленная группка мужей из высококастовой элиты, а огромнейший пласт устной литературы на вернакулярах, обогащенной голосами женщин и низших каст, считали недостойной даже презрения. Как раз этот „альтернативный“ индуизм на протяжении всей индийской истории и воспевает моя книга... Приверженцы хиндутвы — вот кто нападает на индуизм, а я защищаю его от них». По поводу второго пункта неоднократно обвиненная в порнографии Донигер заявила: «Викторианский фактор также повлиял на антипатию хиндутвы к сексу... В свою защиту могу сказать, что в индуизме полно секса, и следовательно, в хиндутве полно ханжества — где есть львы, там есть и шакалы... Но вообще „Индусы“ не о сексе, а о религии, что будет погорячее, чем секс»^[46].

Столь же горяч, страстен и искрометен стиль Донигер, присущий ей с самых первых публикаций. Сколь «сексуальны» ни были бы описываемые ею пассажи, будучи в дополнение к прочим умениям ученицей Джорджа Баланчина и Марты Грэм, она как бы балансирует на «пуантах пристойности» и, обращаясь к здравому читателю/слушателю, заразительно смеется над собой и американцами. Чего только стоит ее шутка о том, что в силу особенностей звучания, то есть почти полного отсутствия r («р») в языке американцев, они утрачивают разницу между ка(р)мой («судьба, определенная предыдущими деяниями») и камой («плотские удовольствия»)? Или производное Californication^[47] of Tantra — о сохраняющейся в Калифорнии, куда «все скатывается, по выражению Фрэнка Лойда Райта», приверженности к тантрическим техникам? Кстати, если Батра преуспел в запрете на циркуляцию бумажной версии «Индусы. Альтернативная история», то most welcome — заходите в интернет и скачивайте: Донигер открыла свободный доступ к своей книге всему миру. К ее 70-летию «дети Венди» — Дэвид Шульман, Джеффри Крипал, Паула Ричман, Дэниел Голд и еще с десяток лучших из лучших индологов мира — принесли к стопам учителя сборник собственных — блистательных — работ. В предоставленном ей слове Донигер, вскормившая их мать, бабушка их учеников и прабабушка учеников их учеников, признает, что при этом родстве у каждого из них — свой путь: «Если продолжить акушерскую метафору, я их Doktor Mutter, но, похоже, у них у всех разные идеологические отцы (наверное, мне лучше не продолжать...)»^[48]

Чувства? Оскорблены? Да ладно!

Дабхолкар и Донигер... Даже имена созвучны: Д — р, оба еще раз д-р, то есть медицинский доктор и научный, два бесстрашных рационалиста и высоких профессионала. Один боролся против суеверий и непристойных экзотических практик, а другую как раз в них и обвинили. Оба, как оказалось, спустили триггер оскорбленности, ранив религиозные чувства индусов, и оба поплатились, одновременно обретя всемирную славу^[49] — посмертную и прижизненную. Правда, Батру-победителя распирает гордость, что он повел себя цивилизованно, то есть оперся на 153А и 295А, и никакие голоса индийских и западных интеллектуалов, собранные в отдельной папке в моем компьютере, не смогли переломить сложившийся в «республике оскорбленных чувств» тренд: ты что-то сделал, хоть за тридевять земель, но мои чувства от этого взвыли от боли, и ты — получи по заслугам. Меня поддерживают миллионы индусов здесь и столько же за пределами Индии, и вот, наконец, на моей стороне государство — суд, принимающий решения в пользу моих чувств, и полиция, ищущая твоих убийц с помощью фриков.

Проблемы со свободой слова^[50] и цензура известны повсеместно, не новы они и в Индии, восприемнице колониальной модели^[51], где давно и легально работают Комитет по сертификации фильмов и региональные, в рамках распространения того или иного языка, комитеты драматургической цензуры. Государство с древних времен признавало себя регулятором инициатив и блокировщиком политических, религиозных, этнических, лингвистических, кастовых и прочих высказываний, потенциально опасных для власти, но в XXI веке из всех резонов главным стали подлежащие защите «чувства». Эфемерность легитимировалась и оказалась прагматичнее, чем умствования по поводу трудноопределимых «вражды» и «гармонии», а также требующих доказательств «намеренности» и «злоумышленности», присутствующих в статьях 153А и 295А наряду с чуждым для «океана» индуизма «богохульством» и даже «религией». Государство сомкнулось с толпой («миллионами»), от имени которой выступают престарелый Батра и амбициозные лидеры махараштранских варкари вместе со скороспелыми индусскими «армиями», и их объединенная мощь — судопроизводство и коллективный вандализм^[52] — нацелена на личности, неосмотрительно вступившие на «минное поле». Так сложился современный механизм контроля над общественным пространством в самой большой демократии мира, пропитанной «очень сильным ощущением индусской идентичности, жаждущей создания индусского государства». «Приводящий доводы индиец замещается оскорбленным, терпеливый человек — нетерпящей толпой, размышляющий гражданин — обиженным коммуналистским агитатором, мужественный — трусливым головорезом, который нуждается в государстве, чтобы защитить его от необходимости аргументировать, благочестивый — отъявленным богохульником, который считает, что он должен защищать богов, а не боги его... Либеральную Индию заставили замолкнуть, поскольку единственный институт, который призван ее защищать — суды, — постоянно ее подводит»^[53]. Умри — лучше не скажешь, причем «умри» — вовсе не фигура речи.

Самый главный вопрос я оставила под конец  — что такое признанные в судебном порядке «религиозные чувства» и их оскорбление? Правовую оценку этому явлению как «растущей угрозе нетерпимости» дал Соли Сорабджи, известный юрист и экс-советник Министерства юстиции: «Одна из причин, часто называемых для наложения запрета, мол, это оскорбит чувства некоторых слоев общества. „Оскорбленные чувства“ и есть такое словосочетание, которое означает запрет»^[54]. Мои — семантические и историко-антропологические — штудии ни «оскорбленных», ни «религиозных» чувств не выявили, во всяком случае их точно нет в известных мне индийских языках: в иные минуты Тукарама охватывал восторг при мысли о Витхобе, в другие — злоба, тоска, скука и т. д., однако все эти чувства специфически религиозными не являются. УК использует английское выражение religious feelings, а дефиниция Индии, прозвучавшая в начале статьи, выражена опять же по-английски — republic of hurt sentiments. Опросы, которые я проводила ранее, давали любопытные результаты вплоть до ответов: надо посмотреть в газете (на хинди, маратхи, телугу и т. д.), и они там действительно обнаруживаются в виде уморительных калек с английского, о чем я уже писала^[55].

В самом общем понимании чувство («горе», «радость», «ужас», «смущение», «беспокойство», «ярость» и др.) представляет собой эмоциональный процесс, в котором отражается оценочное субъективное отношение, то есть это исключительно личный опыт. Очевидно, что никакой процесс, часто скрытый от глаз постороннего, оскорбить невозможно, и длительность естественного чувствования, как правило, коротка: Тукарам, порой в пределах одного гимна, рвется на части между умилением и злобой. Вытекающие из той или иной эмоции более длительные состояния обычно называют настроем или настроениями, и ими можно заразить «своих». Контекст «оскорбленных чувств», как правило, связан с гневом — самой опасной и губительной из всех эмоций, к тому же живущей на собственной подпитке, а соответствующие гневу и его подвидам настроения могут быть обозначены как неприязнь, вражда и т. д. Каждая эмоция и связанное с ней настроение имеют родственное психопатическое состояние — Тукарам и пел, и трещоткой трещал, а тривиальным выходом из гнева являются словесные атаки и физическое насилие, как и все агрессивные формы поведения, вытекающие из настойчивого желания доминировать и убрать с дороги то, что этому мешает^[56].

В противоречии с научными положениями «оскорбленные чувства» (которые в принципе нельзя оскорбить) не опосредуются индивидуальным пониманием (например, «миллионы» не читали трудов Донигер), но поступают в виде цельного и готового к употреблению продукта и становятся руководством к действию (например, акции протестов варкари против лекций активистов МКИС). Ни в коей мере не отражая реального психологического процесса, «оскорбленные чувства» выполняют роль оповещения — «клича», «выражения-приманки», — и последующая их демонстрация, вовне индивидуальных сердец и душ, превратилась в технологию отторжения и вытеснения из пространства жизни, поскольку «мобилизация эмоций — необходимая и весьма важная составляющая любой инстанции коллективного действия»^[57]. Именно так поступили с Дабхолкаром и Донигер.

В последние годы во время наездов в родные индийские места я стала ощущать, что атмосфера насыщена ожиданием оскорбления — в прошлый раз, впервые за много лет моего общения с миролюбивыми варкари, в Аланди, откуда я когда-то вместе с ними вышла в паломничество к Витхобе, один из их храмовых руководителей вполне злобно спросил: «А не чересчур ли любопытствуете?», и я почувствовала, что «минное поле» где-то рядом. Вообще говоря, этим вопросом он выразил почти то же самое, что и номенклатурный пропагандист хиндутвы: «Каждый политик и множество организаций в стране соревнуются в оскорблении индусских чувств, [участвуя] в гонке заигрывания с другими слоями общества. Это делается с явным намерением заполучить голоса избирателей. Кого следует винить в этом позорном неуважении индусских чувств? Любая община, которая не может постоять за свои институты или символы, становится молчаливым наблюдателем того, как подвергают насмешкам ее гордость, и должна уйти „неспетой песней“ со страниц истории. Для нее будет лучше сгинуть, чем продолжить позорное существование... „Проснись и не останавливайся, пока не достигнешь цели“, как говаривал Свами Вивекананда; он же наставлял: „Произноси с гордостью — я — индус“»^[58]. Modus operandi, понимаешь.

P. S. 20 ноября в Панджи, столице Гоа, открывается 45-й Международный кинофестиваль Индии. Его специальная программа — «Индийская панорама» — должна, по решению жюри, начаться на следующий день фильмом «Элизабет-экадаши», снятом на языке маратхи известным маратхским режиссером Парешем Мокаши. Действие фильма происходит в том самом дорогом сердцу варкари Пандхарпуре, где каждый одиннадцатый день светлой половины лунного месяца (экадаши) их ждет Витхоба, стоящий в своем храме почти по стойке «смирно», за исключением рук, упертых в боки. «Элизабет» — имя велосипеда, который смастерил для своих детей — Днянешвара и Мукты — их отец, надеясь, что он окажется не менее прочным, чем длительное правление королевы Великобритании. Но отец умер, и бедственное положение вынуждает мать задуматься о продаже велосипеда как раз в тот момент, когда в город в преддверье экадаши стекаются толпы миролюбивых варкари, распевающих гимны Днянешвара и Тукарама…

Над показом нависла угроза, потому что накануне в том же Аланди, где более семи веков в подземной пещере покоится «живой мертвец» Днянешвар, главный «чудотворец» Махараштры, на спине которого, к слову, и выпекала — в XIII веке! — лепешки его сестра Мукта, состоялось 10-е Великое собрание варкари. Их вердикт в отношении фильма, выходу на экран которого предшествовала остроумно-минималистская реклама, весьма отличная от обычного болливудского китча, звучит как грозный набат: «Бог Витхоба оскорблен, священный день экадаши оскорблен, паломничество в Пандхарпур оскорблено, гимн во славу Витхобы оскорблен^[59], и наши религиозные чувства оскорблены. Кинокартина должна быть снята с показа, запрещена, а ее производители арестованы. В противном случае варкари перекроют все дороги». Далее последовал длинный список требований и заявлений, в том числе вновь поминающих неласковыми словами Дабхолкара и Донигер.

Огромная Махараштра грозно нависает над примыкающим к ней на юго-западе микроскопическим Гоа, так что исполнить свою угрозу многочисленным варкари не составит труда. Этот туристический оазис уже заполнен сезонными путешественниками, тут и там гремит русская речь, оживляя в памяти гребенщиковское «Нам, русским, за границей иностранцы ни к чему»: явно, что посланцам из нашего отечества невдомек, чем живет «республика оскорбленных чувств» и что случится завтра на «минном поле» «невероятной» (Incredible!) Индии, постепенно заменяющей потускневшую «сияющую».