Возможна ли гуманизация тюремной системы в России?

В 1998 году, выполняя требование Совета Европы, Россия передала пенитенциарную систему из ведения Министерства внутренних дел в подчинение Министерству юстиции. Смысл этой передачи — гуманизация мест лишения свободы: гражданские заступают на место военных.

Прошло 10 лет. Что изменилось? — Ничего.

Отшумели бурные 90-е, почти закончились притихшие нулевые, ГУИН превратился во ФСИН, что-то поменялось? — Все.

И никакого парадокса — правы все, так как наблюдать за этой системой можно с разных сторон. Например, посмотреть на места лишения свободы с точки зрения тамошних постояльцев или же, наоборот, с вышки охранника.

Начнем с последних. Как носили они погоны, так и носят. Как распространялись на них все «прелести» военной службы, так и распространяются. Всякие изменения в размере довольствия (сняли одну надбавку — добавили другую, увеличили зарплату — заставили платить налоги и т. д.) — обычные пертурбации системы государственной службы: меняется направление московского ветра — задувает и у них, т. е. как у всех. А перемена ветра с переходом из одного министерства в другое никак не связана. И если уж говорить по существу, то и переход этот в российских условиях принципиальным не был: от одного «силовика» к другому, так как Минюст в России безусловно силовое ведомство.

He изменилась никак и структура ГУИНа-ФСИНа: то, что заместителей по политической части переименовали в заместителей по воспитательной работе (новая якобы должность!), никак на суть их работы не повлияло — как звали их раньше замполитами, так и зовут, потому что совершенно ничего в их работе не изменилось: как не решали они ничего в колонии (СИЗО, тюрьме), так и не решают. В колонии как правили, так и правят оперативники. Именно через них передаются взятки, они намеренно разжигают страсти среди заключенных (полагая, что поступают мудро: мол, разделяй и властвуй), результатом чего становятся бунты заключенных, гибнут люди — как среди заключенных, так и среди персонала. Оперативников боятся все: и з/к и администрация учреждений, потому что оперативная служба — это те, кого в народе зовут «особистами»: люди, обладающие какой-то тайной для всех силой, люди, при которых лучше всего молчать. Смысл оперативной работы в зоне — собирать информацию о настроениях, т. е. отслеживать ситуацию: стабильна ли она, не замышляет ли кто чего (побег, расправу над кем-либо, установление связи между осужденным и персоналом...). На деле оперативники, имеющие и постоянно пополняющие досье на каждого, кто в зоне, выполняют функцию обычной тайной полиции, следящей за людьми на предмет их лояльности к власти (всякой — и тюремной, и государственной). Это именно та служба, которая собирает «компромат». Понятно, что как раз ее и надо всем бояться. Ее и боятся — т. е. здесь не изменилось абсолютно ничего: тюремная структура не поменяла ни сути, ни формы: правят в ней все те же, кто правил и 10 и 30 лет тому назад.

И странным было бы ожидать каких-то изменений тут, потому что пенитенциарная система — государственный институт. Измениться она может только тогда, когда начнет меняться суть государства и изменится ровно настолько, насколько изменится само государство.

Так оно и происходит. История, хоть отечественная, хоть общечеловеческая, примеров тому дает тысячи. Вот нужно было государству (при этом не забываем, что государство в России всегда — только власть, от общества совершенно автономная) создать армии рабов — появился ГУЛАГ, с которого никто никогда не спрашивал за какие-то там общечеловеческие ценности и который ни перед кем не отчитывался за содержание рабов. Когда же приоритеты у государства-власти поменялись к концу 90-х и главным для властвующих стало личное обогащение, тогда власти потребовалось «человеческое лицо» для некоторых государственных институтов. Поэтому на смену ГУЛАГу пришел сначала ГУИН (Главное управление исполнения наказаний), а потом, в соответствии с новыми экономическими задачами, — ФСИН (Федеральная служба исполнения наказаний). Потребовалась лакировка, товарный вид этой структуре — пожалте. Буковку одну из аббревиатуры учреждений убрали: ИВК (исправительно-воспитательная колония) стала И К — просто исправительная, однако воспитательные отделы при этом зачем-то оставили — наглядную агитацию в колониях рисовать («На волю с чистой совестью» и т. п.). Все равно же нужна какая-то служба, которая должна «зону» оформлять — пусть это будет воспитательный отдел. Никакой роли в управлении учреждениями, как, скажем, медицинской или какой другой, он не играет. Это понимают все, и никто не ропщет: ну, таковы правила игры. По большому счету колония должна функционировать, используя всего две службы: охрану и спецчасть (те, кто занимается бумагами заключенных, — передаточное звено между осужденным и миром), все остальные — «хозобслуга», т. е. то, что необходимо любому хозяйствующему субъекту, — вспомогательные службы. При этом оперативники, занимающиеся аморальным соглядатайством, вселяющие ужас в души и без того затравленных заключенных, — не только лишнее, но и вредное, с точки зрения достижения целей изоляции от общества и перевоспитания заключенных, звено. Ho они есть. И не просто есть, а являются главными в любом учреждении ФСИН. О чем это может говорить? Только об одном: задача пенитенциарной системы, которую ставит перед ней государство-власть, вовсе не изоляция и перевоспитание преступников, но — слом человека, разрушение личности, вакцинация населения от свободы.

И тюремная система выполняет эту задачу с блеском: кто-нибудь когда-ни- будь в России встречал перевоспитанного тюрьмой вора, насильника, убийцу? А выходят ли из тюрьмы добропорядочными люди, попавшие туда по глупости или за мелкое бытовое правонарушение, т. е. по духу своему не криминальные личности? Отнюдь — это же общее место, что тюрьма просто плодит преступников, выковывая их из попавших туда обычных мужиков. Стало быть, нет такой цели у ФСИНа — «на волю с чистой совестью».

А ведь в ГУЛАГе такого не было: попавший туда нравственный человек таковым оттуда и возвращался, если выживал. Почему? Да потому что не было такой цели у ГУЛАГа — человека ломать и возвращать в общество. А перед нынешней тюремной системой как раз такая задача и стоит. И она эту задачу решает успешно — несмотря на все обязательства перед Советом Европы (включая и передачу пенитенциарной системы из одного ведомства в другое).

Действующие лица и исполнители

Начинается все в милиции: оперативники (опять они, только милицейские), притащившие гражданина на допрос, практически всегда (это оч-чень редко, когда не так) задержанного избивают. Причем жестоко, изощренно, потому что они от этого получают удовольствие. Сегодня некоторые из них от избиений человека в наручниках получают еще и «моральное» удовлетворение, так как чувствуют себя «защитниками Отечества» из каких-нибудь «разбитых фонарей», благо этого лживого (но тешащего ментовскую душу по всей России) барахла на телевидении — по всем каналам льется, хоть пруд пруди. После избиений на допросе (кстати, и следователи всех ведомств битьем тоже не брезгуют) добавят в изоляторе временного содержания (это тоже милиция). Ну, а уж потом ФСИН — следственный изолятор. Вот там бьют редко, как это ни покажется странным. В смысле — персонал изолятора, который резко отличается от милиционеров тем, что ради «удовольствия» заключенных не бьет. Ho если заказ (от следствия) поступит, то отметелят любо-дорого посмотреть, но уже по-ФСИ- Новски: чужими руками. Поместят человека в так называемую «пресс-хату» (они прекрасно сохранились с советских времен), а там уж уголовнички потешатся в свое удовольствие. «Пресс-хата» — это такая специальная камера в следственном изоляторе, где собраны для «правильных» дел гориллы из криминальных выродков, которые за маленькие поблажки в содержании избивают людей, помещаемых к ним.

Ну, а далее — суд (безобразно несправедливый) и зона. То самое «перевоспитание», чтобы на волю с чистой совестью.

В зоне осужденный (ФСИН нынче категорически не приемлет термин «заключенный» — только «осужденный» — «осужденный» — с ударением на «у» на их сленге) попадает в полное распоряжение тех самых оперативников. Ho сами они, хотя отнюдь не чураются рукоприкладства («растяжки», «прописки» у оперативников — общее место ежедневного быта колоний), особо пинать з/к все же не будут. Для этих целей у них есть целая свора специально натасканных на людей исполнителей — так называемая Секция дисциплины и порядка (СДиП) — лагерная зондеркоманда. И хотя законом осужденные лишены каких-либо властных полномочий по отношению к таким же сидельцам, как они, на деле именно СДиПовцы осуществляют «шмон» (обыски) в казарме, они делают замечания заключенным по форме одежды, поведению и т. д. Ну и, конечно, заплечных дел мастера — это тоже они. СДиП остальные заключенные рассматривают не иначе как гестапо. И эти СДиПы сегодня есть в каждой колонии России. За наличием их в колонии и результатами их работы очень ревностно следят из Москвы.

А вот раньше этого не было. В ГУЛАГе. Там оперативники работали через сексотов (секретных сотрудников), которых тщательно маскировали, и через лагерных «сук» — перешедших на сторону администрации заключенных (переход этот тоже пытались скрыть).

Сегодня все в открытую: сексотов, считай, просто нет — они с «суками» вот все тут, на виду, с красной повязкой СДиП на рукаве. Именно их руками и создается то напряжение среди заключенных, которое есть абсолютно в каждой колонии.

Что же сами заключенные? Как поживают сегодня те самые «авторитеты» среди них? Каков кодекс воровской чести, те самые блатные «понятия»?

Да никак, если сказать кратко. Чаще всего «авторитеты» без затей сотрудничают с «кумом» (заместителем начальника колонии по оперативной работе), а «кум» оберегает «авторитета» от возможной утечки информации, что тот — «сука-сексот». Ho достаточно часто бывает и так: главный «авторитет» и есть председатель Совета колонии либо председатель СДиП. По «понятиям» это, казалось бы, «западло» — сотрудничать с лагерной администрацией — «братва» отвернется, а тут почему-то «авторитеты» этого не боятся. Почему? Да потому, что все эти «понятия» — миф: здесь все как на воле — закон («понятия») только для тех, кто не при власти среди заключенных. Если ты в этой компании самый главный, то «понятия» на тебя не распространяются: даже «крысятничать» можешь, т. е. обворовывать других, например отобрать святое — «положняк» — пайку (такие примеры видел часто лично), что просто смертный грех по «понятиям», и тебе это не будет «западло». Ho если ты, не дай тебе бог, попадешь в другую компанию, где будет кто-то выше тебя, то всё — как и другие, будешь «два раза Ky делать». Тут уж и на тебя «понятия» распространяются. А «понятия» эти примитивно просты: живи так, как я, главный здесь, тебе скажу. Поэтому в СИЗО для заключенного самое страшное — перевод в другую камеру. Особенно для тех, кто здесь «в авторитете». В камере, где он главный, он посылки отбирает, все ему служат, у него во власти не одна «хозяйка» (т. е. полный раб, который ему готовит еду, стирает, дежурит за него в камере и т. д.), а попади он в другую камеру — сразу никто. Спасибо, если в «хозяйки» не определят. Какие уж тут «понятия»? А уж про мифический «кодекс чести» среди заключенных и разговора нет: сдадут любого, глазом не моргнув.

При этом в России так сложилось исторически, что заключенные скорее вызывают сочувствие у людей, чем наоборот. Такое отношение сильно окрепло в советские годы, когда сидели, считай, все. И все и понимали и знали, что сажают ни за что. А в постсоветский период, с волной воровской романтики, захлестнувшей СМИ, когда уже сам президент общается с нацией и миром в приблатненной манере, отношение к заключенным, как к страдальцам, только укрепилось. Масла подлили так называемые правозащитники, которые нынешних з/к готовы облизывать с ног до головы, выставляя их невинными жертвами государственного произвола: заявления про тюрьму правозащитники делают единственные: это — ГУЛАГ. А заключенные ощущают себя не иначе как исключительно невинными, пострадавшими от «беспредела».

В результате ситуация сегодня выглядит так.

ФСИ H по любому всплывшему в СМИ случаю нарушения прав заключенных делает стандартное заявление, что закон ею выполняется неукоснительно, какие бы то ни было претензии к ней по содержанию осужденных беспочвенны и продиктованы корыстью жалующихся. Никогда ФСИН не скажет: да, в этой колонии были избиения осужденных, да, персонал применял силу и пытки — это и явилось причиной беспорядков. Кто когда такое слышал? И не услышит никогда. He потому, что этого нет, а потому, что об этом говорить запрещено категорически.

«Правозащитники» (не могу не взять это слово в кавычки), чьи имена на слуху и здесь, и за рубежом, напротив, всех собак вешают на тюремщиков, обвиняя их в бесчеловечном отношении к заключенным, нарушении стандартных общемировых норм их содержания, пенитенциарную систему России расценивают, как было сказано, не иначе как ГУЛАГ. При этом сами они колонии посещают редко, в основном с парадного подъезда, в сопровождении отряда журналистов, информацию получают в экспортном варианте как от тюремщиков, так и от заключенных. Ничего кроме «потемкинских деревень» при посещении мест заключения они не видят.

Заключенные, научившиеся ловко врать всем, включая родную мать, в совершенстве овладевшие приемами демагогии, когда искусно, когда топорно спекулируют общественным интересом к явлению «тюрьма». Есть, к примеру, сайт одной «независимой» организации, истово защищающий сидящих, декларирующий оказание помощи родственникам заключенных. Когда мои коллеги по фонду «Рука помощи» (Челябинский областной общественный фонд «Рука помощи», руководителем которого я являюсь, — независимая правозащитная организация, достаточно много своих программ осуществляющая в системе исполнения наказаний) наткнулись на этот сайт и нашли там много неточностей (указаны несуществующие адреса колоний, перепутаны номера телефонов и т. д.), то написали туда и дали правильную информацию по учреждениям. В ответ получили высокомерную ругань: мол, не имеете права нам советовать, так как позволяете себе критически относиться к заключенным («посмотрели ваш сайт и поняли, кто вы такие!»), а «воровское — это людское». То есть они в открытую защищают воров, а всех прочих людей, не воров, презирают за то, что они не воры. И ведь у громадного числа граждан «воровское — это людское» вызывает горячий отклик!

Что же последнее и главное «действующее лицо» — общество? Общество — внимает. На уровне реакции на репортаж по телевидению — ведь внутрь системы общество никогда не пускают, внутрь тюрьмы не суется никто: ни сами тюремщики, ни «правозащитники», ни власти, ни те самые журналисты, что пекут горячие репортажи, — никто: тюрьма по-прежнему далека от всех.

И все остается так, как было: худо ли, бедно ли, тюрьма живет по правилам, устоявшимся веками (почитайте Достоевского — будто вчера написано): там есть один хозяин — начальник тюрьмы. Его так заключенные и зовут: Хозяин. Что захочет Хозяин, то в тюрьме и будет. Это он устанавливает номенклатуру и прейскурант взяток, это он милует и карает (или позволяет миловать и карать нижестоящим), это он развивает свое учреждение или держит его в стагнации.

А арестанту что делать? — только приспосабливаться. Он и раньше именно этим занимался, но сейчас это делать ему проще. Задач у него осталось по-преж- нему две: полегче сидеть и пораньше выйти. Вот он и решает их, как может. Решение при этом сегодня достаточно простое: деньги с воли.

Практически в каждой зоне сегодня есть своя такса за все: дополнительное свидание, посылка, обладание сотовым телефоном (или возможностью им пользоваться), условно-досрочное освобождение и прочее — все имеет свою цену. Она не секрет ни для кого из заключенных: плати — и будешь иметь. И большинство бунтов в тюрьмах вызвано как раз этим: нарушением договоренностей. Хозяин устанавливал прейскурант, ему (ему самому, оперативникам, начальникам отрядов ну и так далее) платили положенное, и зона жила себе. Когда случался сбой — получался бунт. А сбой случается по одной причине: Хозяин вдруг меняет правила (ну прямо как на воле!). К примеру, вдруг напускает спецназ на камеры, и тот отбирает все запрещенное, сотовые телефоны в том числе. Все — бунт: мы же тебе за это заплатили, а ты что делаешь? Журналистов и «правозащитников» сюда: «Хлебную пайку урезали», «прессуют по беспределу» и тому подобное (не скажешь ведь в камеру, что был в сговоре с охраняющими, платил им, а они... вдруг взяли и отобрали то, за что было заплачено). Потому причина бунтов проста: одностороннее прекращение «договора сидения» со стороны администрации учреждения. И бывает, что Хозяин тут не всегда виноват: он ведь только местный царек, а над ним вельможи из областного и прочих управлений. И если тем вдруг захочется что-нибудь незапланированное провести, Хозяин ничего поделать не сможет. Ho преступному миру это не аргумент: мы же заплатили — договаривайся со своими сам, это твои проблемы: «За базар нужно отвечать». He договорился — бунт.

Потому сегодняшние бунты в тюрьмах не имеют под собой каких-либо политических или моральных причин: чистый бизнес, экономика тюремного быта. А когда журналисты, «правозащитники» или общественные деятели пытаются раздуть по поводу очередного ЧП пожар «праведного негодования», то и тут это чаще всего тоже бизнес: одним гонорар за горячий репортаж, другим реноме для получения гранта, третьим политические дивиденды к выборам — снова ничего лишнего. Все получившие широкую известность бунты последних лет случились как раз по «экономическим» мотивам, а то, что высказывалось всеми сторонами для телекамер, даже близко не имело отношения к истинным причинам. Ho что может знать обыватель? — только то, что говорят по телевизору. Что он может видеть? — опять же: только картинку с экрана. Потому вся страна обсуждает абсолютно отвлеченные материи, уж точно не реальные причины явлений.

Безусловно, во всей этой непросветности самой тюрьмы и вокруг нее есть и островки прямого сопротивления несдающихся, но эти островки крошечные, возникают и существуют вопреки системе, не поддерживаются ею, причем не поддерживаются не только самими тюремщиками, что понятно и объяснимо, но и заключенными, которые раздражены настоящими бунтарями: мы тут как-то приспособились, а вы начальство раздражаете. Есть в тюрьме и иное: использование ее властью для расправы с политическими и экономическими противниками. Ho и в этом случае основной контингент сегодняшних заключенных никоим образом нельзя идентифицировать и даже сравнивать с узниками ГУЛАГа, как нельзя проводить параллели между ГУЛАГом и ФСИНом: и люди не те, и, главное, — цели не те.

Вот характерный случай. Мы проверяли заявление матери по поводу намеренных издевательств в колонии над ее сыном — ему раз от разу ужесточали режим, из штрафного изолятора он не вылезал.

Поехали в колонию, встретились с заключенным. Поговорили сначала в присутствии оперативника, потом он нас оставил — говорите с глазу на глаз. Удалось разговорить парня. И вот что он нам заявляет: «Вот я выйду, ее найду — ту, что на меня заявила. Я же ей сразу сказал: пусть отдает деньги — они не ее, а хозяйские». Парень был осужден за вымогательство: был рэкетиром на рынке — взимал дань с торговцев. Одна женщина воспротивилась, заявила в милицию, того взяли с поличным. Вот он сел обиженный, что его осудили несправедливо: он даже мысли не допускает, что рэкет — это что-то нехорошее — все обязаны платить «хозяину». Посидел-подумал и решил, что больше в жизни он работать не будет. А чтобы ему на свободе кто-то деньги стал носить, как он сам носил «хозяину», ему нужно во время отсидки себе наработать авторитет. Поскольку срок у него «детский» — всего пять лет, то он делает так, чтобы его сначала постоянно держали в ШИЗО, а потом чтобы ему все время усиливали режим. А матери с сестрой пишет, что «прессуют», «беспределыцики», «обратитесь к правозащитникам»... Тот еще мальчик, страдалец тюремный. И таких — тысячи. Никакого отношения к узникам ГУЛАГа они не имеют.

Ho, может быть, тюремщики хороши?

Еще пример из нашей практики. Сидит уже 10 лет в одной из колоний убийца — нескольких человек убил. Ho каких? Тех самых мафиози — рэкетиров, которые обложили его данью, а когда он отказался платить, у него на глазах изнасиловали жену напарника и отправились за его женой. Парень озверел, взял ружье и всю мафиозную компанию уложил. Суд, вынося решение, в приговоре отметил, что приговаривает парня к 15 годам заключения, а не расстрелу (тогда еще смертная казнь была), поскольку тот «не представляет угрозы для общества»!

И вот отсиживает этот парень положенные две трети от срока, не имеет при этом никаких нарушений, с благословения администрации колонии подает прошение об условно-досрочном освобождении (УДО), получает его решением суда и радостный готовится через неделю выйти на свободу. He тут-то было: на следующий день после суда его вызывает к себе замполит и объявляет: «Через полчаса тебя этапируют в другую зону». — ?? — «Собирайся без объяснений!» — «Так у меня же УДО!» — «Нет у тебя никакого УДО, — замполит достает из стола вчерашнее решение суда и на глазах изумленного парня рвет решение на части, — мне мое место дороже!» Оказывается, замполиту позвонили из Управления и указали: не отпускать. Парень сидит до сих пор. Как уладилось с судом? — элементарно: переписал судья решение, и все. Это такое влияние имеют тюремщики на суд? Нет, просто суд «по УДО» — «бригадный подряд» прокурора, тюремщика и судьи, потому эта бригада без проблем перерисует любой документ, если у кого-то из троих со своим начальством что-то «не срастется».

Так что хороши и те, и другие. А других «и тех, и других» ныне нет.

Выходит, невозможна сегодня гуманизация пенитенциарной системы в России?

Отнюдь.

Малобюджетное раскрепощение

Что сегодня плохо в системе исполнения наказаний? Наверное, то же, что и всегда: угнетение личности в местах лишения свободы. При этом угнетаются все: и заключенные, и охранники. Ho если для вторых пребывание там — это работа (вроде как сами выбрали долю), то первые попадают туда не по своей воле, потому сначала о них.

Что значит угнетение личности? А все: и физические страдания, и нравственные.

К физическим можно отнести некомфортные условия жизни (не лучшее питание, холод, необходимость рано вставать, поздно ложиться, выполнять не приносящую удовольствия работу...). К нравственным: необходимость жить по не тобой установленному распорядку, обязанность что-то исполнять, но главное — терпеть придирки как администрации учреждения, так и соседей по неволе — и те и другие могут вымотать до смерти (абсолютно реальной).

Есть ли пути если не искоренения этого, то хотя бы смягчения условий, не скажу — жизни, нахождения там? Именно сейчас, в той системе политических, экономических, нравственных условий и ориентиров, которые существуют ныне в России?

Мне кажется, что есть. И эти пути совершенно реальны и, как любят нынче говорить, малобюджетны.

Начну с наиболее простого: устранение физических страданий, т. е. улучшение питания, обеспечение теплом на улице и в бараке.

Известно, что финансирование пенитенциарных учреждений государством совершенно недостаточно. He хватает денег ни на полноценное питание, ни на одежду заключенным, ни на ремонт помещений, ни на оплату энергии. Что делать?

Выход проглядывается простой: снять ограничения на поступление в зону гуманитарной помощи. Я говорю не о той «гуманитарке», которая широким потоком и сейчас идет в колонии, тюрьмы, СИЗО (то, что родственники заключенных в качестве взяток поставляют зоне за облегчение условий содержания своих: краска, стройматериалы, всевозможная утварь, деньги и т. д.), основной частью при этом оседающая в карманах начальников колоний, их замов, начальников отрядов и проч., а о том, что надо изменить законодательство (Уголовно-испол- нительный кодекс, закон о содержании следственно-арестованных, правила внутреннего распорядка, нормы питания, вещевого довольствия осужденных и т. д.) и полностью снять ограничения на поставку в зоны родственниками любой гуманитарной помощи, с одной стороны, и предоставлением осужденным права пользоваться деньгами, вещами и проч. — без ограничений по видам режима (виды режимов надо просто отменить как институт: какой в них смысл? Чем отличается один вид режима от другого? — количеством свиданий, количеством посылок, количеством денег, которые заключенные могут расходовать со своего лицевого счета и т. п., т. е. режимы отличаются, говоря без обиняков, степенью издевательства над осужденным человеком, мерой мести ему со стороны общества — это и есть смысл наказания? Или же он все же иной, этот смысл, и понятие «гуманизм» здесь уместно?). Потому виды режима надо упразднить, а тюрьму, образно говоря, пусть кормит мир. He в том смысле, что только он, исключая государство, а в том, что для мира снимаются все ограничения на оказание гуманитарной помощи тюрьме.

Предвижу возмущенный окрик: им что там — райские условия хотят создать? Их наказали — пусть терпят, а так и наказания не получится! He соглашусь все по той же простой причине: их наказали или приговорили к издевательствам? Вот то-то. Хорошо бы всем помнить, что наказание может быть только одно: лишение свободы (свободы территориального нахождения, прежде всего, и, как следствие, свободы пить, употреблять наркотики и так далее). Общество отгородило от себя преступника — и этого обществу должно быть достаточно. Это одно.

И второе: а кто сказал, что после снятия ограничений в тюрьму хлынет поток яств и прочих вожделенных вещей? Это с чего вдруг общество кинется обеспечивать отвергнутых? Вовсе нет. Ho, как и при разрешении рынка, появится возможность у людей решить проблемы, минуя государство. И можно быть уверенным, что люди эти проблемы решат.

Может возникнуть еще вопрос: произойдет, мол, расслоение осужденных: кому-то начнут слать без конца, а кто-то, из неимущих, останется прозябать. А что, сейчас расслоения там нет? Или оно не такое очевидное?

Снятие ограничений на гуманитарную помощь принесет еще одно добро, которое уж никак не переоценить: оно выбьет почву у коррупции во ФСИНе — не надо будет давать взятку ветвистой администрации зоны, чтобы передать что-то своему: закон будет позволять, а не гражданин начальник.

Представляется, что потребуется всего пять-семь лет, чтобы просто снять проблемы питания и содержания заключенных. И тратить на это дополнительные государственные средства не придется.

Вторая проблема — нравственное угнетение заключенных — много сложнее.

Источников этого угнетения видится два: «звери-охранники» и «неуставные отношения» среди заключенных. Какой из них страшнее или больнее для заключенного, сразу и не скажешь.

Принято считать, что существует разграничение на так называемые «красные» зоны и остальные. «Красные» — это когда в зоне главенствует администрация и заключенные живут по «понятиям» администрации, а не по воровским «понятиям» («понятий» в смысле свода правил, как было сказано выше, не существует; «понятия» — это тот порядок, который устанавливает тот, кто главный — среди воров ли, среди администрации ли). Я тут не ошибся: «красные» — это по «понятиям» администрации, а не по закону, так как закона в них нет, в них есть беспредел администрации, т. е. — ее «понятия». А вот зон, где живут по «понятиям» воровским, как-то в новейшей российской истории наблюдать не пришлось. Мало того, не пришлось наблюдать и сами эти «понятия»: среди преступников нет никакого кодекса чести, это все мифы. Там есть авторитеты, к которым обращаются, чтобы «разрулить» ситуацию, но чтобы те судили по каким-то правилам, в их сообществе принятым?? Были бы правила у них — не было бы этой не прекращающейся пальбы среди «жуликов».

Поэтому и в зоне споры между заключенными решаются вовсе не по соотнесению их поступков с каким-то правилом, а по простому праву силы. Силы, которая держится на страхе основной массы заключенных перед «смотрящими». В каждом отряде есть небольшая кучка з/к, которой все боятся, она и казнит и милует. Причем не с а, а руками разных «шестерок», которые и терроризируют всех прочих. Эта кучка назначает оброки, «опускает», создает ограничения и т. д. всем остальным. Практически всегда и все они, называемые «смотрящими», состоят на службе у оперативников зон, т. е. если бы на самом деле существовали воровские «понятия», все бы они не только не верховодили бы в зонах, но и, более того, были бы в них самыми что ни на есть изгоями, поскольку сотрудничество с администрацией — это самое главное «западло». А тут ведь нет: именно «суки» в зонах и являются «авторитетами». Именно через этих «смотрящих» и действует администрация, если хочет прижать кого-либо из подопечных.

Так как же противостоять этой системе человеку, который не желает терять своего достоинства в зоне? И чем же мы, вольные, можем ему помочь? Что мы в состоянии сделать, чтобы сдвинуть эту систему в сторону добра?

Перевоспитать взрослого человека — задача утопическая: это что же должно произойти в его сознании, чтобы он вдруг ощутил потребность начать менять свой взгляд на мир и людей?

Тем не менее, и здесь видится просвет.

Что касается сознания «контингента», то для его «перековки» необходимо также снять духовные ограничения, установленные в настоящий момент существующей нормативной базой: ограничения на посещение библиотеки \ на количество книг, которые можно иметь при себе, ограничения на просмотр телепередач, запрет на пользование Интернетом и компьютером и многое другое. Все эти запреты и ограничения вызваны единственно ментальностью государства (если так можно сказать): мстить, унижать, издеваться и ломать человека — это смысл наказания.

He факт, что с отменой всего того, о чем только что было сказано, все заключенные ринутся к книгам и духовному в них — отнюдь. Ho климат в зонах изменится практически сразу.

Далее: необходимо распустить все самодеятельные организации осужденных, которые имеются в настоящий момент в колониях (кроме СДиПов, есть масса других секций, в которые загоняют заключенных), одновременно с этим отменив соцсоревнование между ГУФСИНами и внутри ГУФСИНов по всем абсолютно показателям: соцсоревнования не должно существовать ни в каком виде, ни на одном уровне, потому что соцсоревнование не может родить ничего, кроме показушничества, кроме всевозможных приписок и вранья в угоду лукавым цифрам. Мы же все это проходили в СССР и знаем, и что такое СССР, и чем он кончил.