Реферат*

Томас Матисен — профессор социологии и права в университете Осло. Его труд вышел в Норвегии в 1987 году. Капитальное исследование Матисена, представившее тюремную систему в ее различных аспектах, признано классическим. Очень быстро были сделаны переводы на многие европейские языки — датский, шведский, немецкий, итальянский. На английском языке книга впервые появилась в 1990 году и выдержала уже два переиздания. Ученый говорит преимущественно о положении дел, которое сложилось в европейской системе наказания. Однако тенденции, которые он описывает, прослеживаются и на других континентах — в книге многократно упоминаются США, Китай и другие страны.

Барометр общественной тревоги

Начиная с 70-х годов XX века в Европе и в США наблюдается стремительный рост числа заключенных. Так, если в 1970 году на 100 тыс. американцев приходилось 180 заключенных, то к 1985 году этот показатель достиг 320. В Англии и Уэльсе за тот же период число арестантов выросло с 80 до 100 человек на 100 тыс. граждан, в Италии — с 40 до 70. Более свежие данные внушают ученому еще меньше оптимизма: в конце века система тюрем продолжала расширяться. Российский читатель обратит внимание на то, что именно наша страна в 1998 году занимала первое место в мире по количеству заключенных. На 100 тыс. российских граждан приходилось 685 человек, отбывающих тюремное наказание1. Второе место заняли США — 645 человек (для сравнения: в Финляндии — 55, в Швеции — 60, в Англии — 125, в Голландии — 85, в Германии — 90, в Канаде — 115). Всего в мире в 1998 году за решеткой находилось более 8 млн заключенных, из них 1,7 млн — в США, 1,4 млн — в Китае и I млн — в России.

Ничего удивительного, что этот процесс привел к переполнению тюрем и — во многих случаях — к ужасающим условиям содержания арестантов. Началась кампания по строительству новых тюрем. Матисен отмечает, что ситуацию не улучшили предпринимаемые во многих европейских странах попытки изменить всю систему наказаний, сделав ее более либеральной.

Тенденции конца века, полагает Матисен, свидетельствуют: тюрьма больше не может оставаться единственным инструментом наказания в современном обществе.

Почему же в 1970-е годы в мире резко стало расти число осужденных? Однозначный ответ на этот вопрос вряд ли существует. Автор рассматривает три возможных объяснения. Первое лежит на поверхности: в мире стало совершаться больше преступлений. Однако против такого толкования есть как минимум два возражения. Во-первых, имеются примеры (Скандинавские страны, Германия) обратной корреляции между трендом преступности и числом заключенных. Во-вторых, и это существенно, мы не можем уверенно утверждать, что количество преступлений в современном мире растет. Вообще же, замечает Матисен, нельзя сбрасывать со счетов, что принцип зеркального соответствия двух показателей — числа преступлений и числа заключенных — есть результат сознательной социальной политики государства и сам по себе не является непреложным.

Два других соображения выглядят более убедительно. Расширение тюремной системы связывается с новой категоризацией преступности, т. е. с появлением новых типов социального поведения, трактуемых государством как криминальные. В 70-е годы XX века в Европе (особенно в Голландии и Норвегии) стали повсеместно распространяться наркотики. Власти многих европейских стран повели активную борьбу с этим явлением. Показательным примером государственной «криминализации» наркомании явился, например, закон 1982 года, принятый в Норвегии, согласно которому употребление наркотиков переводилось из разряда мелких правонарушений на уровень уголовных преступлений. В той же Норвегии максимальное наказание за обращение с наркотиками за несколько лет выросло с 10—15 до 21 года тюремного заключения. Нет сомнения в том, что количество наркотиков в стране и связанных с ними правонарушений постоянно увеличивалось, но столь же несомненно, что не будь активной государственной «криминализации» этого вида деяний и резкого подъема верхней планки определяемых судом сроков заключения, в стране не произошло бы закупорки тюремной системы, как это случилось в 80-е годы.

Повышение сроков заключения за многие виды преступлений, вызван¬ное ужесточением уголовного законодательства, оказалось в 70—80-е годы столь повсеместным и массовым (одним из лидеров в этой области оказались США), что Матисен выделяет это явление в качестве отдельной причины роста тюремного населения.

Прежде чем приступить к подробному критическому анализу существующей сегодня тюремной системы, автор кратко описывает основные этапы ее исторического становления и их качественные особенности. Тюрьмы впервые стали распространяться в Европе в конце XVI — начале XVII века. В то время заключение не заменяло собою физические наказания, но лишь создавало условия для него. Тогда в результате распада феодальных отношений на улицах европейских городов появилось огромное количество нищих и бродяг, весьма осложнявших жизнь городского социума. Единственной эмпирически эффективной формой контроля над этой массой оказалась концентрация неприкаянных людей в исправительных домах и других подобных заведениях. В век экономического и философского меркантилизма все эти заведения были институциализованы в качестве мест принудительного труда. Какого именно — диктовал спрос. Так, во Франции это по преимуществу было производство трикотажа, в Нидерландах —деревообработка и т. д.

Второй этап приходится на конец XVIII — начало XIX века, время роста преступности в нищей среде формировавшегося рабочего класса. Необходимость управления новым контингентом изгоев общества диктовала новые задачи. Безликая масса заключенных была дифференцирована по профессиональному и другим признакам, физическое наказание было изгнано из обихода: для поддержания дисциплины на производстве конвейерного типа, возобладавшем в то время как в тюремной, так и в «свободной» экономике, оно стало непригодным.

В настоящее время, полагает Матисен, можно говорить о наступлении третьей стадии в эволюции пенитенциарной системы. Отличительными чертами двух предыдущих фаз было заметное увеличение числа заключенных и интенсификация тюремного строительства. Обе эти приметы налицо и сейчас, но стержневой особенностью каждого нового этапа, считает Матисен, является скачок спроса со стороны населения на новые меры дисциплинарного воздействия в отношении тех или иных его групп и социальных сегментов. Законодателей и суды можно рассматривать как своеобразные барометры, определяющие уровень тревоги в обществе. В наше время, продолжает автор, эти барометры буквально зашкаливают. Политические конфликты, экономические кризисы, острейшие проблемы миграции, наркомания, безответственное поведение массмедиа — все это автор, судя по всему, мыслитель левого толка, перечисляет в ряду факторов, усугубляющих общественное беспокойство и формирующих спрос на ужесточение социального контроля, а по сути — на расширение системы тюрем.

Приступая к детальному разбору и деконструкции поддерживаемой обществом тюремной апологетики, Матисен делает специальную оговорку относительно методики подачи материала в своей книге: в дальнейшем он будет опираться на силу рационального аргумента, полагая, что разумные доводы и убедительные доказательства вернее достигнут чаемого автором политического результата, чем любые эмоциональные эффекты. И хотя слишком многое в современном европейском обществе и современной социальной политике противится голосу разума, все же автор, житель окраинной европейской страны, где, по его мнению, «аргумент еще сохранил некоторую силу», надеется воздействовать своей книгой на широкое общественной мнение.

Матисен строит свой труд, опираясь на структуру классической пенитенциарной теории, которая разделяет всю сферу наказаний на две части: мероприятия по защите общества и осуществляющие возмездие. В рамках первой группы можно говорить об индивидуальной и об общей превенции. В первом случае имеются в виду методы предотвращения преступлений, обращенные к бывшим преступникам и лицам, отбывающим наказание. Во втором — предупреждение преступности в некриминальной среде. Что касается возмездия, то соответствующие теоретические построения, определяющие меру наказания за различные преступные деяния, исходят из понятия о справедливости, классическое выражение которому дал Кант: «в отсутствии справедливости существование человека на земле теряет всякую ценность». Нельзя не упомянуть и библейское: «око за око, зуб за зуб».

Начальные главы книги посвящены вопросам частной и общей превенции.

Миф перевоспитания

Одно из ключевых понятий, на котором зиждется идеология частной превенции, — это «реабилитация». Само это слово означает «восстановление», «возвращение изначальных свойств» и в европейских языках приложимо не только к политической, медицинской, юридической и прочим сферам, но может означать также, например, возвращение к жизни старого здания. От всех остальных видов восстановления реабилитация преступника кардинально отличается тем, что в этом случае источник нанесенного вреда и затем — возрождающей силы в конечном счете есть сам индивид, что бы ни думало по этому поводу общество, привыкшее успешные случаи «перевоспитания» относить на счет государственных социальных программ.

Как же произошло, что идея реабилитации с самого начала оказалась ассоциирована с местом заключения? Связующим звеном здесь служила категория времени, объясняет Матисен. Еще в XVII веке, на первом этапе существования тюремной системы различные способы физического принуждения вкупе с трудом трактовались как средства постепенного исправления «моральных изъянов». Одно из первых заведений такого рода, парижский приют Hopital general, описал Фуко. Заключенный, проработавший известное время в подневольных условиях и тем доказавший свою способность к труду, мог быть выпущен на волю — теперь он как бы заново подписывал некий договор о достойном человека нравственном существовании. Особое внимание в подобных заведениях уделялось молодежи, которая в аскетических условиях — отдельно юноши и девушки — делила свое время между физическим трудом и чтением душеспасительных книг. Te же цели преследовали исправительные дома в Амстердаме. В одном документе 1602 года говорилось, что «молодые люди, которые оказались на неверном пути, ведущем прямиком к виселице, еще могут спастись, честно работая и возымев благоговейный страх перед Богом»[1]. В Норвегии, где первые исправительные дома появились на 100 лет позднее, чем в Центральной Европе, были изначально задуманы как образовательные институты для правонарушителей[2]. Интересна и терминология: дома эти назывались благотворительными учреждениями, а заключенные — бедняками. Неотъемлемой чертой всех этих реабилитационных стратегий, подчеркивает Матисен, была опора на потенциал времени.

Анализируя идейный фундамент реабилитационного мифа, Матисен выделяет четыре категории, оставшиеся в основе своей неизменными на протяжении четырех веков существования исправительной системы. Это труд, обучение, моральная проповедь и дисциплина. Существенно, что ни одно из этих средств воздействия, по убеждению Матисена, никогда не достигало своей цели, что полностью дискредитирует саму идею тюремной реабилитации. Удобнее всего, считает он, провести сравнение на примере амстердамских исправительных домов, построенных еще в 1596 году, т. к., по его мнению, именно они стали моделью для более поздних карательных учреждений во всей Европе. Ученый обстоятельно описывает их внутреннее устройство — здесь все было приспособлено для физической работы. Об этом напоминало и оформление помещения — на створках входной двери арестантов встречало барельефное изображение людей, подвозящих бревна и занимающихся обработкой дерева.

Представления о назначении этих заведений варьировались. В 1567 году (еще до открытия в стране первых тюрем) нидерландский писатель и филолог Дик В. Корнхерт писал о необходимости всерьез бороться с распространившимся бродяжничеством, приносящим государству вред. По его мнению, чтобы изменить ситуацию, бродяг нужно заставить работать на государство. Люди как таковые мало интересовали Корнхерта, целиком сосредоточенного на мысли об экономической выгоде, которую можно извлечь из общественных работ. Однако уже в 1589 году некто Ян Jl. Шпигель высказал мнение, что цель заключения состоит в перевоспитании преступников, которые должны стать людьми здоровыми, умеренными в еде, богобоязненными и трудолюбивыми. А для этого каждый заключенный должен выполнять ту работу, которая ему подходит наилучшим образом, в том числе, по уровню сложности. По его мнению, спектр работ в неволе должен быть таким же, как и на свободе. Шпигель писал о том, что на базе тюрем можно создать мануфактуры по производству обуви, кошельков, перчаток, сумок и т. д. Однако эта идея, поначалу воспринятая с большим энтузиазмом, оказалась нежизнеспособной. Заключенные продолжали заниматься в основном деревообработкой: эта работа приносила больше прибыли, а исправительные учреждения должны были сами себя окупать. He прижилось и другое важное нововведение Шпигеля: система заработной платы, основанная на письменных контрактах с заключенными.

В целом можно заключить, что копировать в местах заключения порядок и структуру «свободного» трудового процесса так и не удалось. В современных тюрьмах практикуется в основном низкоквалифицированный, обязательный и зачастую бессмысленный труд, при этом до 15% заключенных вообще остаются без работы.

Попытки ввести в исправительных заведениях систематическое обучение также потерпели фиаско. Современные руководители пенитенциарных структур, которые вводят в тюрьмах школьные программы, объявляя, что тем самым переворачивают новую страницу в истории, забывают о том, что впервые эта страница была перевернута еще в XVII веке. В тогдашних амстердамских исправительных домах тоже был установлен строгий порядок обучения с использованием специально изданных для этой цели книг. Вскоре, однако, обозначился роковой конфликт между педагогической идеей и требованиями безопасности. Учителя и проповедники в классе были заменены надсмотрщиками, но и тем, как пишет современник, «опасно было оставаться наедине с оравой беззаконных и разнузданных людей». Заключенных стали запирать в камерах, заставляя их самостоятельно читать учебники, для неграмотных назначался чтец из числа товарищей. И это далеко не единственный случай, когда школа отступала под натиском тюремной рутины и тюремных традиций. В нынешних тюрьмах картина, по сути дела, та же, хоть и кажется более сложной. Требования тюремной дисциплины и распорядка вытесняют школу: перемещение заключенных между тюрьмами, камерами, блоками разрушают учебный процесс, различные наказания изымают учащихся из класса, классные комнаты в большинстве случаев отличаются убогостью и нефункциональны, учителя считают сотрудничество с исправительной системой слишком обременительным. Иначе и не может быть, пишет Матисен: в тюрьме дисциплина и безопасность всегда будут иметь приоритет над интересами образования. Сходные трудности возникают и при попытках выстроить систему нравственного и религиозного окормления заключенных.

Дисциплине в старых голландских тюрьмах придавалось огромное значение. Об этом свидетельствуют тщательно разработанные правила содержания арестантов. Порядок и послушание внедрялись самыми жестокими, порой пыточными методами. В дальнейшем правила были доработаны, в них была включена, так сказать, моральная составляющая. Стали наказывать за богохульство, брань, азартные игры и даже за заключение пари. Ho самой тяжелой провинностью всегда считался отказ от работы.

В заключительной части исторического очерка идеи реабилитации Матисен констатирует, что четыре ее компонента — труд, школа, религиозное благочестие и дисциплина (буржуазно-протестантское происхождение которых очевидно всякому, кто знаком с трудами М. Вебера) — существовали всегда. Однако соотношение «весов» этих компонентов исторически менялось и зависело — таково наблюдение автора — в первую очередь от потребностей пенитенциарной системы, в целом диктуемых внешними условиями. Так, в XVII веке необходимость «самоокупаемости» выхолостила по видимости плодотворную идею диверсификации подневольного труда, оставив лишь каторжный физический труд; в наше время, когда вопрос прибыли стоит для тюрем не так остро, между тем как, с одной стороны, поднялся престиж образования, с другой — увеличилось количество забастовок в местах заключения, бунтов, различных протестных акций, тюрьмы наводнены наркотиками — на первый план вышли проблемы строгой дисциплины и обучения. Как бы то ни было, запрос на то или иное соотношение структурообразующих факторов никак не соотносится с потребностями заключенных и всегда формируется за тюремными стенами — в публичной политической сфере.

Тюремная реабилитация всегда была мифом, обобщает Матисен имеющуюся статистику и многочисленные исследования на эту тему. Сегодня никто уже не верит в то, что тюрьма способна оказать положительное влияние на преступников. Было установлено, что степень морального воздействия на заключенных не влияет на процент рецидива после их освобождения[3]. Более того, как утверждают многие ученые, пребывание в тюрьме негативно воздействует на человека и нередко провоцирует его на повторное совершение преступления[4]. В 1960-е годы стали появляться работы, посвященные систематическому исследованию особой тюремной культуры, отрицательно влияющей на психику людей, отбывающих наказание[5].

Их пугают, а они не боятся

Еще один аргумент, который обычно выдвигают в защиту тюрьмы: она выполняет общепревентивную роль, т. е. самим своим существованием удерживает граждан от совершения преступлений. Считается, что, наказывая преступников, государство посылает устрашающий сигнал населению. Сила этого общественного убеждения такова, что как бы ни менялась криминальная обстановка, это всегда истолковывают в пользу указанного тезиса. Скажем, если уровень преступности падает, этот факт принимают за доказательство эффективности карательных мер. Если же преступность растет, то общество решает, что законодатели и судьи недостаточно строги, и наказания нужно ужесточить. Во всех случаях превентивное воздействие наказания не подвергается сомнению.

Между тем имеются систематические исследования, в которых данная проблема анализируется с двух точек зрения. Ведь гипотетический общепревентивный эффект в принципе может определяться двумя свойствами наказания: его тяжестью и неотвратимостью. В работе Г. Клетте были проанализированы результаты либерализации закона о вождении в нетрезвом виде, проведенной в странах Скандинавии. Выяснилось, что хотя эта мера не улучшила ситуацию на дорогах, но она и не увеличила число аварий[6]. Согласно другим исследованиям, угроза лишения свободы и степень строгости наказания никак не влияют на поведение преступников. Превентивный эффект достигается лишь в сфере легких правонарушений, совершаемых подростками, — таких, как езда зайцем в общественном транспорте, вождение без прав, мелкие магазинные кражи и т. д.[7]

Что касается самой угрозы быть задержанным и лишенным свободы, то и здесь не удалось собрать сколько-нибудь весомых доказательств, что она хоть как-то воздействует на поведение потенциальных правонарушителей.

Наказание можно рассматривать и с коммуникативной точки зрения — как своего рода комплексное послание государства гражданам, несущее информацию предупредительного, морального, устрашающего свойства и т. п. Такой подход также распространен в современной криминальной социологии, однако Ma- тисену он представляется сомнительным. Нечеткий и ненадежный характер результатов существующих исследований на эту тему он относит не на счет несовершенства авторских научных методик, как это принято, а на счет иррациональных свойств самой реальности. Каждое сообщение должно быть послано в единой для отправителя и корреспондента системе знаков, иначе информация будет неверно понята. Однако общество не являет собой прозрачную семиотическую среду. Потенциальные преступники, получающие от системы правосудия те или иные сигналы, по большей части неспособны их верно интерпретировать, поскольку эти сигналы никак не затрагивают значимые для них аспекты бытия: сложности в семье, безработица, низкий уровень образования, пристрастие к алкоголю и т. п. Они словно бы разговаривают с государством на разных языках.

Развенчать миф о превентивности, будто бы свойственной тюремному наказанию, Матисену помогают и конкретные примеры. Так, он рассказывает об эпизоде из истории Дании, когда страна осталась без полиции. Во время Второй мировой войны полиция этой страны была в полном составе арестована немцами. После этого события можно было ожидать резкого скачка преступности, однако ничего подобного не произошло.

Превентивная стратегия весьма уязвима и с моральной точки зрения. Имеем ли мы право лишать человека свободы в назидание другим? К тому же человека, по большей части социально обездоленного — существует отчетливая закономерность: наиболее тяжкие и длительные наказания выпадают на долю низших слоев населения[8]. Современная карательная система, тщательно избегающая любой апелляции к социальному статусу гражданина и декларирующая равенство всех перед законом, в действительности, по мнению Матисена, давно приобрела классовый характер. У состоятельных людей есть больше возможностей придать своим сомнительным деяниям благопристойный вид, избежать наказания, уладить возникшие проблемы с законом без лишнего шума. Получается, что, лишая свободы бедняков, мы жертвуем ими, чтобы оставить остальных в более узком кругу себе подобных.

Итак, заключает Матисен, идея общей превенции оказалась несостоятельной как с точки зрения эффективности, так и с точки зрения этики и потому не может служить оправданием карательной тюремной системы.

Расплата временем

Закончив подробный анализ теории защиты общества, базирующейся на превентивном подходе, автор обращается к рассмотрению второго основополагающего элемента пенитенциарной доктрины — понятия справедливости. Сама идея справедливости родилась в глубокой древности и в правовом аспекте опиралась на представление о пропорциональности: справедливое возмездие (воздаяние) должно точно соответствовать нанесенному ущербу либо моральной вине ответчика. Свое современное юридическое оформление она получила в эпоху Просвещения и не претерпела серьезных смысловых изменений. С тех пор как физическое наказание было заменено тюремным заключением, основной «валютой», которой приходится расплачиваться преступнику за свои прегрешения, стало время его жизни. При этом карательная «бухгалтерия» исходит из двух слабо отрефлексированных аксиом: I) время есть надличностная объективная субстанция, поддающаяся измерению с помощью универсальных единиц: минут, часов, дней, лет и т. д.; 2) время обладает рациональным свойством аддитивности, так, два пятилетних срока равны одному десятилетнему.

Оба эти предположения, рассмотренные применительно к тюремной системе, оказываются несостоятельными. Время, проведенное в заключении, в действительности не является ни объективной, ни надличностной категорией. В нем исключительно велика моральная составляющая, поэтому никакого общезначимого соглашения по поводу его ценности заключить невозможно. He случайно в разных странах однотипные преступления караются различными сроками и никакого сближения не наблюдается. И далее, никакого соответствия между размером вины и временными отрезками установить невозможно: когда речь идет о боли или применении силы, никто не может сказать, что «эта» боль в два или в три раза больше «той». Абстрактно-математическая трактовка времени лишает его содержания и тем абстрагирует само понятие справедливости от реальной жизни.

Будущее без тюрем

Тюрьма потерпела полное фиаско, заключает ученый. В ходе разбирательства ее «дела» не осталось ни одной бесспорной теории, могущей оправдать ее существование. Между тем этот консервативный институт, похоже, не собирается сдавать свои позиции. Стойкость тюремной идеологии, пропитывающей все поры общества, Матисен объясняет четырьмя ее главными свойствами, или социальными функциями. Во-первых, тюрьма помогает исторгнуть из капиталистического общества и держать под контролем непродуктивный слой населения, во-вторых, она является мощным регулятором властных отношений: изолированные от общества люди лишаются возможности влиять на идущие в нем процессы, в-третьих, тюремная машина, перемалывающая в основном социально обездоленный криминальный контингент, отвлекает внимание общества от правонарушений, совершаемых власть имущими, и наконец, в-четвертых, тюрьма выполняет символическую функцию: она метит своих подопечных черной краской и благодаря этому оставшиеся на свободе граждане воспринимают себя белее, чем они есть на самом деле.

Что же делать с тюрьмой в будущем? С одной стороны, все изложенные доводы требуют незамедлительного сокращения числа тюрем, а возможно, и полного их упразднения. Однако на практике все оказывается далеко не так просто. Коль скоро у тюрьмы столь глубокие идеологические корни, атака на нее также должна вестись идеологическими средствами. Матисен полагает, что начинать ее следует с таких стран, как Норвегия, Швеция и Великобритания, где наиболее развита социал-демократия и где позиции левых наиболее сильны. По его убеждению, практика тюремного заключения делает богатых еще богаче, а бедных — еще беднее, а это противоречит основным постулатам левой идеологии. Уже сейчас левые выступают за реорганизацию полиции, которая, по их мнению, должна превратиться из милитаризованной организации в демократический институт общественного контроля.

Еще один фактор, который позволяет с оптимизмом смотреть на будущее системы наказания, ученый находит в ее истории. С течением времени многие принудительные институты в корне преобразились или вовсе исчезли. До отмены рабства немногие верили, что когда-то оно перестанет существовать. Вечной в свое время казалась и практика охоты на ведьм, и уж тем более сама Инквизиция.

Матисен убежден, что в противовес существующей сегодня государственной системе наказания необходимо разрабатывать новую социальную идеологию. Необходима масштабная социальная работа с правонарушителями, основанная на тщательном изучении взаимосвязи между преступным поведением, социальным положением и профессиональной деятельностью человека. Многое нужно сделать и для потерпевших. Например, за некоторые типы преступлений предусмотреть денежную компенсацию. Ввиду бедности большей части преступников эти выплаты должно брать на себя государство.

Все эти изменения потребуют немалых материальных затрат, но они будут оправданы, тем более что сами тюрьмы стоят немалых денег.

Елена Леенсон

---------------------

* Mathiesen Thomas. Prison on Trial. Winchester: Waterside Press, 2006.

1  По последним данным (март 2008), в российских тюрьмах содержится около 900 тыс. человек, и это число продолжает расти [http://www.newsru.corn/russia/12mar2008/900000zeka.html]. Между тем первое место в мире по такому показателю, как отношение числа заключенных к обшей численности населения, Россия уступила США. — Примеч. Е. Леенсон.

[2]   Цитируется по: Sellin, Thorsten. Pioneering in Penology. The Amsterdam Houses of Correction in the Sixteenth and Seventeenth Centuries. Philadelphia: UniversityofPensylvania Press, 1944. — Здесь и далее примеч. Т. Матисена.

[3]   Подробнее о норвежских исправительных домах см.: Bugge, Kjeld. Fullbydelsen av: frihetsstraff i det !8. Srhundre. Fengselsvesenets storie nordenfiells det 18. irhundre (The Execution of the Deprivation of Liberty in the 1700s. The History of the Prison System in the Northern Regions in the 1700s). Oslo: Universitetsforlaget, 1969.

[4]  Cм.: Martinson, Robert. “What works? Questions and answers about prison reform”, The Public Interest: 22-54, 1974.

[5] Cм., напр.: Clemmer, Donald. The Prison Community. New York: Holt, Rinehart and Winston, 1940.

[6]  Cм., напр.: Sykes, Gresham M. The Society of Captives. A Study of a Maximum Security Prison. Princeton University Press, 1958; Sykes, Gresham M. and Messinger, Sheldon L. “The inmate social system”, in Theoretical Studies in Social Organization of the Prison. New York: Social Science Research Council, pp. 5—12, 1960; McCorckle, LloydW. and Korn, Richard R. “Resocialization within walls”, Annals of American Academy of Political and Social Science, 293: 88—98, 1954.

[7]  Cm.: Klcttc, Hans. «Drinking and driving in Scandinavia — with an emphasis on the law and its effects». Manuscript. Cologne, 1982.

[8]  Cm.: Schumann, Karl F., Berlitz, Claus, Guth, Hans W. and Kaulitzki, Rainer. Jugendkriminalitat und die Grenzen der Generalpravention (Juvenile Delinquency and the Limits of General Prevention). Cologne: Luchterhand, 1987.

[9] Aubert, Vilhelm. Likhet og rett (Equality and Law). Oslo: Pax, 1972.