Наказание: криминологический подход

Всякое наказание преступно.

JI. Толстой

Наказание виновного есть зло.

Ф. Дзержинский

Надо избавиться от иллюзии, будто уголовно-
правовая система является главным образом
средством борьбы с правонарушениями.

М. Фуко

«Кризис наказания» и его последствия

Наказание, наряду с профилактикой (превенцией), является одним из элементов социального контроля над преступностью. Уголовно-правовые и криминологические проблемы наказания активно обсуждались в годы советской власти^[1]. Современная российская система наказания описана во всех учебниках уголовного права и многочисленных трудах^[2].

В настоящее время в большинстве цивилизованных стран осознается «кризис наказания», кризис уголовной политики и уголовной юстиции, кризис полицейского контроля^[3]. Благодаря переведенным на русский язык книгам известного норвежского криминолога Нильса Кристи мы можем подробнее ознакомиться с проблемой^[4].

«Кризис наказания» проявляется, во-первых, в том, что после Второй мировой войны во всем мире наблюдается рост преступности, несмотря на все усилия полиции и уголовной юстиции. Во-вторых, человечество перепробовало все возможные виды уголовной репрессии, включая квалифицированные виды смертной казни (четвертование, колесование, сожжение заживо и др.), без видимых результатов (неэффективность общей превенции). В-третьих, как показал в 1974 году Томас Ma- тисен, уровень рецидива относительно стабилен для каждой конкретной страны (и для России тоже!) и не снижается, что свидетельствует о неэффективности специальной превенции^[5]. В-четвертых, по мнению психологов, длительное (свыше пятишести лет) нахождение в местах лишения свободы приводит к необратимым изменениям психики человека^[6]. Впрочем, о губительном (а отнюдь не «исправительном» и «перевоспитательном») влиянии лишения свободы на психику и нравственность заключенных известно давно. Об этом подробно писал еще М. Н. Гернет^[7]. Тюрьма служит школой криминальной профессионализации, а не местом исправления.

Осознание неэффективности традиционных средств контроля над преступностью, более того — негативных последствий такого распространенного вида наказания, как лишение свободы, приводит к поискам альтернативных решений как стратегического, так и тактического характера.

Во-первых, при полном отказе от смертной казни (а это непременное условие цивилизованного общества) лишение свободы становится «высшей мерой наказания», применять которую надлежит лишь в крайних случаях, в основном при совершении насильственных преступлений и только в отношении взрослых (совершеннолетних) преступников. Так, в 1984—1987 годах в Англии и Уэльсе, а также в Швеции из общего числа осужденных к лишению свободы приговаривалось около 20%^[8], а к штрафу — почти половина осужденных. В Германии в середине 90-х годов доля приговоренных к реальному (безусловному) лишению свободы составила лишь 11,5% от общего числа осужденных, тогда как штраф — 83,4%^[9]. Если в 1970 году в Германии безусловное лишение свободы приближалось к 28%, то в 2004-м оно составило лишь 8% (штраф — 70%)^[10]. В Японии в течение 1978—1982 годов к лишению свободы приговаривались лишь 3,5% осужденных, к штрафу же — свыше 95%. Это вполне продуманная политика, ибо «в результате этого не происходит стигматизация лиц, совершивших преступные деяния, как преступников. Смягчаются сложности ресоциализации преступников после их чрезмерной изоляции от общества, и таким образом вносится значительный вклад в предупреждение рецидива»^[11] *.

Расширяется применение иных — альтернативных лишению свободы — мер наказания (ограничение свободы, в том числе с применением электронного слежения; общественные работы; «комбинированный приказ» в Англии и Уэльсе — сочетание общественных работ с пробацией)^[12].

В России к реальному лишению свободы приговаривались в течение 1986—2006 годов от 34,1% всех осужденных в 1987-м до 39,5% в 1994-м. К реальному и условному лишению свободы — до 88% в 2001—2006 годах (подробнее см. табл. I). Поражают темпы снижения удельного веса наказаний, не связанных с лишением свободы: осуждено к исправительным работам в 1987 году — 26,1%, в 2006-м — 4,8%, к штрафу в 1987-м — 16,8%, в 2001, 2002 годах — 6,3% (с ростом к 2006 году до 10,8%). Судьи разучились осуждать к наказанию, не связанному с лишением свободы!

Во-вторых, в странах Западной Европы, Австралии, Канаде, Японии преобладает краткосрочное лишение свободы. Во всяком случае — до двух-трех лет, т. е. до наступления необратимых изменений психики. Так, в середине 90-х годов в Германии осуждались на срок до 6 месяцев 21% всех осужденных к лишению свободы, на срок от 6 до 12 месяцев — еще 26% (т. е. всего на срок до одного года — около половины всех приговоренных к тюремному заключению). На срок от одного до двух лет были приговорены 38,5% осужденных. Таким образом, в отношении 85,5% всех осужденных к лишению свободы срок наказания не превышал двух лет, на срок же свыше пяти лет были приговорены всего 1,2%^[13]. В Японии в 1994 году из общего числа приговоренных к лишению свободы на срок до одного года — 17,3%, до трех лет — 68,8%, а свыше пяти лет — 1,3%^[14].

В России в 1986 году из общего числа осужденных к лишению свободы на срок до одного года было 14,1 % , от одного года до двух лет — 21,2% (всего до двух лет — 35,3%), свыше пяти лет — 15,4%. В 1996 году соответственно на срок до одного года — 16,1 %, от одного года до двух лет — 23,1 % (всего до двух лет — 39,2%), свыше пяти лет — 13,7%. Интересно, что в 1926 году из общего числа осужденных к лишению свободы были осуждены на срок до шести месяцев — 70,5%, всего до одного года — 84,2%, а на срок свыше пяти лет — 1,8%. Это лишний раз свидетельствует о том, что в первое десятилетие советской власти она еще играла в демократию^[15].

В-третьих, поскольку сохранность или же деградация личности существенно зависят от условий отбывания наказания в пенитенциарных учреждениях, постольку в современных цивилизованных государствах поддерживается по возможности достойный уровень существования заключенных (нормальные питание, санитарно-гигиенические и «жилищные» условия, медицинское обслуживание, возможность работать, заниматься спортом, встречаться с родственниками), устанавливается режим, не унижающий их человеческое достоинство, а также существует система пробаций (испытаний), позволяющая строго дифференцировать условия отбывания наказания в зависимости от его срока, поведения заключенного и т. п.^[16].

Автору этих строк довелось посещать тюрьмы и другие пенитенциарные учреждения многих зарубежных стран Азии, Америки, Европы и, конечно же, бывшего СССР и России. В тюрьмах Западной Европы убеждаешься, что можно вполне сочетать надежность охраны (в основном с помощью электронной техники, без автоматчиков и собак) и режимные требования с соблюдением прав человека, уважением его личности. В одной из посещенных мною тюрем Турку (Финляндия) заключенным... выдаются ключи от камеры, чтобы человек, уходя из нее, мог закрыть дверь в «свою комнату» и открыть, возвращаясь. По мнению начальника тюрьмы, это позволяет заключенным сохранять чувство собственного достоинства. В Хельсинки (Финляндия), Фрайбурге (Германия) заключенные проживают по одному-два человека в камере и днем свободно гуляют по коридору, заходят в гости друг к другу. При мне в тюрьме Хельсинки осужденные на кухне блока готовили торт ко дню рождения одного из заключенных. В камерах находятся телевизоры, компьютеры, прохладительные напитки. В Дублине начальник тюрьмы долго не мог понять мой вопрос «Сколько осужденных находится в одной камере?». «Конечно же — один. He могут же жить вместе незнакомые люди».

В-четвертых, все решительнее звучат предложения по формированию и развитию альтернативной, не уголовной юстиции для урегулирования отношений «преступник — жертва», по переходу от «возмездной юстиции» (retributive justice) к юстиции возмещающей, восстанавливающей (restorative justice)^[17]. Суть этой стратегии состоит в том, чтобы с помощью доброжелательного и незаинтересованного посредника (нечто вроде «третейского судьи») урегулировать отношения между жертвой и преступником. Во многих случаях корыстных преступлений потерпевший больше заинтересован в реальном возмещении причиненного ему ущерба, нежели в том, чтобы «посадить» виновного (и, как правило, в течение многих лет дожидаться результатов исполнения обязательств по удовлетворенному в уголовном процессе гражданскому иску). А лицо, совершившее это преступление, скорее будет готово возместить ущерб, чем «идти в тюрьму». Опыт такого решения конфликта «преступник — жертва» фактически существует в тех странах, где еще сильны общинные связи и авторитет старейшин, и постепенно внедряется в других государствах. Отечественный опыт представлен в «Вестниках восстановительной юстиции», выпускаемых Общественным центром «Судебноправовая реформа»^[18].

Проблема альтернативной юстиции особенно актуальна применительно к преступности несовершеннолетних.

В целом речь идет о переходе от стратегии «войны с преступностью» (War on crime) к стратегии «сокращения вреда» (Harm reduction). Об этом прямо говорится в 11-й рекомендации доклада Национальной комиссии США по уголовной юстиции: «изменить повестку дня уголовной политики от “войны” к “миру”»^[19].

«Уменьшить надежды на тюремное заключение и обратить больше внимания на общественное исправление (community correction)» советует Стивен Бэркэн в 14-й из 23 рекомендаций своей книги^[20].

Лишение свободы

В современном мире вторым по тяжести наказанием после смертной казни (абсолютно неприемлемой в цивилизованном обществе) является лишение осужденного свободы. Этот вид наказания появился значительно позже смертной казни. Так, в средневековых германских сводах — «Саксонском зерцале» (1230) и «Каролине» (1532) предусматривались помимо смертной казни обрезание ушей, обрезание носа, выкалывание глаз, обрубание пальцев и рук, пытка раскаленными щипцами и т. п. — лишение свободы занимало третьестепенное место. Лишь с XVI века лишение свободы получает распространение, а с XVIII века становится наиболее распространенным видом наказания.

Многочисленные реформы тюрьмы (филадельфийская или пенсильванская система одиночного заключения, оборнская система молчания, английская и ирландская прогрессивные системы, борстальская система реформаториумов, концентрационные лагеря, современные системы «коррекции» и пробаций и др.) не изменили ее сущность: осужденный лишался свободы, находился под стражей при необходимости строго соблюдать режим, предписываемый той или иной тюремной системой. Побег из заключения сам по себе является преступлением, влекущим дополнительное наказание (чаще всего — новый «срок»),

«Известны все недостатки тюрьмы. Известно, что она опасна, если не бесполезна. И все же никто “не видит”, чем ее заменить. Она — отвратительное решение, без которого, видимо, невозможно обойтись»^[21].

Итак:

•   Институт тюрьмы не вечен. Он возник исторически и видоизменялся на протяжении истории.

•  Тюрьма (лишение свободы) никого не исправляет; она служит школой повышения криминального мастерства, профессионализма; она калечит людей психически, а то и физически. Содержание пенитенциарной системы требует огромных финансовых затрат, ложась тяжким грузом на налогоплательщиков. Лишение свободы — неэффективная мера наказания с многочисленными негативными побочными последствиями.

•   При этом тюрьма «незаменима» в том отношении, что человечество не придумало пока ничего лучшего (более эффективного) для защиты общества от тяжких преступников. (Напомним, впрочем, что человечество много веков не находило средств для предупреждения опасных действий со стороны душевнобольных, и тогда их приковывали цепями, содержа наравне с осужденными за преступления. Лишь развитие медицины, психиатрии позволило отказаться от варварского обращения с лицами, страдающими тяжелыми психическими расстройствами.)

•   Человечество потихоньку, ощупью, шаг за шагом нащупывает пути постепенной замены лишения свободы иными мерами социального контроля — штрафные санкции, ограничение свободы, общественные работы, иные альтернативные меры воздействия, альтернативная юстиция.

Одним из интегральных показателей жесткости уголовной юстиции служит уровень заключенных на 100 ООО жителей. Сравнительные данные по ряду стран за несколько лет²² представлены в табл. 2.

Мы видим, во-первых, что в большинстве стран прослеживается тенденция к росту тюремного населения. Очевидно, это дало основание Нильсу Кристи задать вопрос: «Вперед к ГУЛАГу западного образца?» К сожалению, эта практика — ответ на популистски раздуваемый все возрастающий страх населения, прежде всего «среднего класса», перед преступностью, «мафией». Во-вторых, Россия и США упорно сражаются за 1—2 место в этом позорном списке. Кстати говоря, это вторая причина, наряду с сохранением смертной казни, по которой я не могу отнести США ко вполне цивилизованным странам...

Как уже отмечалось, для оценки тяжести такого наказания, как лишение свободы, большое значение имеют реальные условия отбывания наказания. По этому критерию существуют огромные различия между странами. «Масштабы лишений, которым подвергает людей тюрьма, существенно разнятся. Одни заключенные живут в комнатах на одного с индивидуальным умывальником и туалетом, телевизором и персональным компьютером, возможно, проходя заочно университетский курс и раз в неделю встречаясь в приватной обстановке с супругами или партнерами. Другие живут в спартанских хижинах в лагере и трудятся на тюремных фабриках, внося свой вклад в экономику страны. Третьим просто нечего делать — только изо всех сил стараться выжить в грязном, лишенном необходимых санитарных условий тюремном бараке, не имея никакой другой пищи и лекарств, кроме тех, о которых могут позаботиться их семьи»^[22]. Наиболее благополучное положение — в странах Западной Европы, существенно хуже — в США, самые неблагоприятные условия в пенитенциарных учреждениях ряда стран Юго-Восточной Азии, Латинской Америки, Африки и... России. Массовые нарушения элементарных прав человека в пенитенциарных учреждениях многих стран противоречат таким фундаментальным международным правовым актам, как Всеобщая декларация прав человека, Международный пакт о гражданских и политических правах, Конвенция ООН против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания. Специальным международным документом, направленным на обеспечение минимальных требований к условиям содержания заключенных, являются Минимальные стандартные правила ООН по обращению с заключенными, а также Новые европейские пенитенциарные правила (2006)^[23].

О состоянии тюремных учреждений царской России мы можем получить достаточно полное представление из работ отечественных авторов (С. К. Гогель, А. Ф. Кистяковский, Д. Г. Тальберг) и прежде всего — М. Н. Гернета^[24], а также из обширной мемуарной и художественной литературы (например, «Записки из мертвого дома» Ф. М. Достоевского).

Что касается советского периода российской истории, то длительное время единственным доступным источником информации о пенитенциарных учреждениях (под страхом оказаться там же) был «самиздат» авторов-«диссидентов», начиная с «Одного дня Ивана Денисовича» и «Архипелага ГУЛАГ» А. И. Солженицына.

Официальная и научная, «без эмоций» информация появилась первоначально с грифом «ДСП» («Для служебного пользования»)^[25], а затем и в открытой печати лишь в 70—80-е годы XX столетия. Ценные материалы представлены в результатах периодических (1970, 1975, 1979, 1989, 1994, 1999 годы) специальных переписей осужденных, проводимых НИИ МВД совместно с органами, исполняющими наказание^[26].

Тюремной субкультуре и психологии заключенных посвящены работы Г. Хохрякова и В. Пирожкова^[27]. Много информации содержится в книге

А. И. Зубкова, Ю. И. Калинина, В. Д. Сысоева^[28].

Обширная литература, подробно освещающая ситуацию в российских пенитенциарных учреждениях, издается Общественным центром содействия реформе уголовного правосудия (руководитель — В. Ф. Абрамкин)^[29].

Немало данных о российских «зонах» имеется в бюллетенях, книгах и иных материалах «Международной амнистии» («Amnesty International»), «Международной тюремной реформы» («Penal Reform International»), «Международного общества прав человека» («Internationale Geselschaft fur Menschenrechte»), Московской хельсинкской группы.

С 2004 года выходит ежемесячный журнал «Неволя», содержащий огромный фактический материал о сегодняшнем состоянии российской пенитенциарной системы.

Отметим некоторые особенности современной российской пенитенциарной системы. При этом следует заметить, что приводимые ниже многочисленные недостатки и пороки не исключают фактов добросовестного исполнения служебного долга многими сотрудниками пенитенциарных учреждений, которые (сотрудники) сами нередко становятся заложниками системы.

Количественные показатели^[30]

На I сентября 2007 года в пенитенциарных учреждениях России всех типов содержались свыше 886,4 тыс. человек, или около 617 на 100 ООО населения. В учреждениях системы ФСИН (Федеральной службы исполнения наказания) находились 90% заключенных. Всего на I сентября 2007 года в эту систему входили 766 исправительных колоний (ИК), 62 воспитательные колонии (BK) для несовершеннолетних, 216 следственных изоляторов (СИЗО), 7 тюрем и 160 учреждений, функционирующих в режиме следственных изоляторов. Кроме того, в ведомстве Министерства обороны находятся дисциплинарные батальоны, в которых отбывают наказание военнослужащие, осужденные за совершение преступлений, а под эгидой Министерства здравоохранения — специальные психиатрические больницы (СПБ) для осужденных, признанных психическими больными.

ВИК содержались 718,1 тыс. человек, в СИЗО и тюрьмах — 156,2 тыс. человек, в BK — 11,8 тыс. человек. В пенитенциарных учреждениях находились 63,7 тыс. женщин, а в 11 домах ребенка при женских ИК — 732 ребенка^[31].

Динамика заключенных в российских пенитенциарных учреждениях выглядит следующим образом: 1998-й — свыше I млн 100 тыс. чел., 1999-й — свыше I млн 4 тыс. чел., 2000-й - 975 072 чел., 2001-й - 980 151 чел., 2002-й — 877 383 чел., 2003-й — 847 004 чел., 2004-й — 763 1 15 чел., 2005-й — 823 451 чел., 2006-й — 871 693 чел., 2007-й — свыше 888 тыс. чел. Таким образом, тенденция сокращения контингента заключенных в 1998—2004 годах сменилась ростом этого показателя в 2005—2007-м^[32].

Наполняемость пенитенциарных учреждений. В 1999—2000 годах СИЗО были переполнены в 2—2,3 раза, а в 2001-м в 1,6 раза по сравнению с нормативами. В среднем на одного человека приходилось 1,73 кв. м камерной площади, а в некоторых учреждениях — 0,5 кв. м, так что заключенные вынуждены были спать по очереди. Из объяснений представителей Государственной думы и членов международных организаций: «Заключенным приходится спать по очереди», «He все заключенные имеют возможность присесть... Стол рассчитан максимум на 10 человек. Основной массе заключенных приходится есть стоя», «Остальные стоят, как в трамвае, потому что им нет даже места, чтобы сесть на пол». ИК общего режима переполнены в 1,1 раза, учреждения для больных туберкулезом — в 1,45 раза. В 2002—2006 годах контингент СИЗО также превышает нормативы, но значительно меньше.

Питание. Расчетная стоимость минимальной нормы питания на одного осужденного в первом полугодии 1998 года составляла 225 руб. в месяц, из бюджета было реально профинансировано 142 руб. в месяц, к середине года расходы сократили до 22 руб. в месяц... Из беседы с зам. министра юстиции Ю. И. Калининым: «У нас на питание одного заключенного в сутки из бюджета всего 67 копеек выделяется». Из рассказов и писем заключенных: «Собак так не кормят, как нас», «Здесь нас морят специально — это же и есть самая главная несправедливость, что меня как животное какое-то морят голодом специально». В 2001 году предполагалось финансирование питания на одного заключенного из расчета 22 руб., но фактически сумма не превышала 15—17 руб. на человека.

Санитарно-гигиенические условия в местах лишения свободы ниже всякой критики. Это, прежде всего, относится к следственным изоляторам (СИЗО), но в значительной степени и к колониям (ИК, BK). В СИЗО переполненность камер, духота, недостаток кислорода и при всем этом — «питание» и «туалет» (так называемая «параша») в том же помещении. Предоставим слово сторонним наблюдателям (из отечественных правозащитных организаций и международных органов): «Открывается дверь тюремной камеры — и шибает оттуда горячим зловонием. Страшно входить в это логово, где мгла и с потолка свисает темное тряпье (это арестантское белье)», «Через сильно зарешеченное окно свет почти не поступает... Кажется, что мухи и сигаретные бычки повсюду, и нет почти никакого движения воздуха», «При входе в общую камеру в лицо ударяет волна удушливого, тяжелого и зловонного газа с запахом пота, мочи и испражнений... Кормят заключенных в камере, и в камере же они испражняются». Ежегодно летом в ряде СИЗО заключенные умирают от кислородного голодания и тепловых ударов. Из письма женщины, отбывающей наказание в одной из И К: «Канализации здесь нет...По сути летом мы живем со всех сторон окруженные “благовониями” и мухами... Зимой постоянные перебои с ассенизаторскими машинами... Ямы [ассенизационные — Я. Г.] переполняются, закрывают баню, прачку, умывальники и туалеты в секциях. О какой чистоте и элементарной гигиене можно вести речь?»

Объективности ради следует заметить, что к 2003 году ситуация изменилась к лучшему, но продолжает оставаться тяжелой.

Заболеваемость. На 1.01.1999 в пенитенциарных учреждениях системы ГУИН МЮ находились свыше 2,3 тыс. ВИЧ-инфицированных, 92 тыс. больных активной формой туберкулеза. Туберкулез — одна из страшных проблем современной российской тюрьмы. Ежегодно около 30 тыс. туберкулезных больных поступают в СИЗО, 35—40 тыс. осужденных вновь заболевают туберкулезом. При этом отсутствуют нормальные условия содержания таких больных, необходимое питание, а потребность в лекарствах и медицинском оборудовании обеспечивается лишь на 20—25%.

По данным ФСИН, за последние годы ситуация начала улучшаться. Так, в 2006 году по сравнению с 2001-м количество больных активной формой туберкулеза снизилось в два раза, заболеваемость уменьшилась в 2,5 раза, смертность — в 3,8 раза^[33]. Однако, по данным международных организаций, рост больных туберкулезом продолжался по крайней мере до 2004 года, а рост ВИЧ-инфицированных с 1998-го по 2003 год был более чем в 40 раз^[34]. На 01.01.2007 общее число ВИЧ-инфицированных в пенитенциарных учреждениях составило более 39 тыс. человек^[35].

Согласно справке начальника Медицинского управления ГУИН (март 1999-го), «...по причине нехватки мест в специализированных противотуберкулезных учреждениях примерно 15 тысяч туберкулезных больных содержится в изолированных участках ИУ, а около 2 тысяч — среди здоровых осужденных. Практически полностью прекращено проведение плановых хирургических операций, неуклонно растут показатели заболеваемости, смертности и инвалидизации осужденных. Оснащение медицинской техникой и оборудованием не превышает 15% от необходимого».

В пенитенциарных учреждениях России развивается практически неизлечимая лекарственно-устойчивая форма туберкулеза (ЛУ TB), ею уже заражены 20 тыс. заключенных. В связи с миллионным контингентом заключенных и высочайшим уровнем их на 100 ООО населения, а также быстротой распространения ЛУ TB страна оказалась основным источником распространения этого заболевания в мире, что давно уже беспокоит мировую общественность^[36].

Пытки. Во-первых, сами условия нахождения в СИЗО, а то и в И К носят пыточный характер (о чем прямо говорил начальник ГУИН МВД РФ, а затем ГУИН МЮ и ФСИН генерал Ю. Калинин: «Условия в наших следственных изоляторах по международным нормам можно квалифицировать как пытки. Это лишение сна, воздуха, пространства»).

Во-вторых, в пенитенциарных учреждениях имеют место пытки как для получения «признательных показаний» от подследственных в СИЗО, так и для наказания «злостных нарушителей режима» в И К. Как уже отмечалось, незаконным физическим воздействием в отношении задержанных грешат сотрудники различных служб милиции. He представляет исключения персонал пенитенциарных учреждений. В СИЗО имеются так называемые «пресс-хаты» — камеры, в которые помещают подследственных, не признающих свою вину, где роль палачей выполняют другие заключенные, разумеется, за определенные льготы^[37]. Печальную известность приобрели «Белые лебеди» — пыточные колонии, куда направляются «злостные нарушители режима» из других ИК. Факты пыток многократно зафиксированы в прорвавшихся на волю жалобах заключенных представителями отечественных и международных правозащитных организаций. Некоторые виды пыток распространены в различных регионах России и подробно описаны в прессе («слоник» — применение противогаза с прерыванием дыхания, «ласточка» — растяжка на веревках, «распятие Христа» — название говорит за себя, «конвертик» — пытаемого складывают как конверт для отправки, «смерть Бонивура»), Пытки стали повседневной практикой, заставившей «Общую газету» в конце 90-х годов открыть постоянную рубрику «Пытки как будни России» (в последнее время эта рубрика исчезла, что вовсе не означает прекращения самих пыток...)^[38].

Надо ли напоминать, что применение пыток противоречит Всеобщей декларации прав человека (ст. 5), Конвенции против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания, Европейской конвенции о защите прав человека (ст. 3), Конституции Российской Федерации (ст. 21) и само признается уголовным преступлением (ст. 302 УК РФ)? Однако отечественная уголовная юстиция не спешит принимать меры к палачам. Так, за 2002—2006 годы были зарегистрированы в России соответственно 18,2,4,7,4 преступлений, предусмотренных ст. 302 УК (принуждение к даче показаний), а выявлено лиц, виновных в этом преступлении за те же годы, — 4, 0, 0, 2, 6!..^[39] И это — при повседневной пыточной практике.

В результате нашего исследования применения пыток в пяти регионах России (Санкт-Петербург, Псковская, Нижегородская, Читинская области и Коми Республика) в 2004—2005 годах было установлено, что если среди населения этих регионов подвергались пыткам со стороны сотрудников правоохранительных органов в течение года 3,4-4,6% жителей, то среди осужденных к лишению свободы еще до приговора суда (т. е. во время расследования) пьггкам подвергались 40—60% обвиняемых^[40].

Тюремная субкультура^[41]

Когда общество или государство в той или иной форме отвергает или дискриминирует какую-либо группу населения, то образуется субкультура со своими ценностями, нормами, языком (жаргон, сленг), традициями, образом жизни. Интеграция субкультурных групп является следствием давления социального контроля и по степени обратно пропорциональна ему. Вот почему чем терпимее, открытее общество, тем менее «злостны» его субкультуры. Изложенные выше условия отбывания наказания в пенитенциарных учреждениях не могут не стимулировать формирование тюремной субкультуры^[42].

За много десятилетий в отечественных пенитенциарных учреждениях сформировалась устойчивая субкультура со своей иерархией (наиболее четко выраженной в мужской «зоне»), нормами («воровской закон», современные «понятия»), языком («блатная феня»). Как любая культура, тюремная субкультура со временем изменяется. Остановимся кратко на сложившейся структуре мужского контингента заключенных.

Во-первых, это неформальные лидирующие группы («воры», «блатные», «черная масть»). Поданным Г. Ф. Хохрякова, в 90-е годы они составляли 5—18% заключенных. В этой группе (касте) есть свой лидер — «пахан», «авторитет». «Блатные — это реальная власть на некоторых зонах [«черных». — Я. Г.], власть, которая борется с властью официальной, то есть с администрацией зоны. Кроме власти, блатные имеют привилегии: право не работать, право оставлять себе из общака все, что сочтут нужным. У блатных есть и обязанности. Правильный пахан обязан следить за тем, чтобы зона “грелась”, то есть получала нелегальными путями продукты, чай, табак, водку, одежду. Он обязан также решать споры, возникающие между другими заключенными, и вообще не допускать никаких стычек между ними, следить за тем, чтобы никто не был несправедливо наказан, обижен, обделен»^[43].

Во-вторых, осужденные, сотрудничающие с администрацией учреждения («козлы», «актив», «суки», «красная масть»). Пенитенциарные учреждения, где реальная власть у администрации, носят название «красной зоны».

В-третьих, основная масса («нейтральные», «мужики», «серая масть»), составляющая 70—75% заключенных.

Наконец, в-четвертых, «отверженные» («опущенные», «обиженные», «петухи», «голубая масть»). Они составляют 3—11% заключенных. В «отверженные» попадают за различного рода серьезные проступки, с точки зрения тюремного сообщества, «воровского закона», а также благодаря своим личным свойствам — неопрятные, опустившиеся, пассивные гомосексуалисты. «Нарушители норм сообщества в самом деле отвергаются: у них свои и, разумеется, худшие спальные места; свой стол в столовой, места в кинозале. Они моются в бане отдельно и в последнюю очередь... Они оказываются в своеобразной «двойной изоляции»: сначала их отгородило от себя общество, а затем изгнало из своих рядов собственное сообщество. Оно наказало их не только изгнанием, но и обрекло на худшие и самые тяжелые работы... Грязные, оборванные, с затравленными выражениями лиц, с глазами, в которых навечно застыл испуг... Их спасает только то, что неформальные правила поведения запрещают общение с ними. Они неприкасаемые»^[44].

Названная структура носит кастовый характер. Переход из касты в касту «наверх» крайне затруднен, а для «отверженных» невозможен. Перевод из трех первых каст в четвертую возможен в порядке наказания. Законы сообщества свято выполняются, особенно у «малолеток» — в BK^[45]. В результате именно в BK для несовершеннолетних царит невиданная жестокость по отношению друг к другу.

Администрация пенитенциарных учреждений нередко пытается использовать противоречия «черной» и «красной» масти. Печально известная «сучья война» конца 40-х — начала 50-х годов прошлого столетия унесла тысячи жизней, но не достигла предполагаемого тюремщиками результата — истребление тюремной субкультуры руками самих заключенных^[46]. К сожалению, история плохо учит, и в наши дни администрация колоний пытается многих заключенных привлечь в «секции дисциплины и порядка» («красные»), прибегая к запугиванию, побоям, пыткам. Сломленные осужденные, вступая в эти секции, начинают «прессовать» других заключенных, становясь их врагами со всеми вытекающими последствиями. Впрочем, принцип «разделяй и властвуй» известен со времен Древнего Рима и используется неудачной властью значительно шире, чем только в пенитенциарных учреждениях.

В результате необоснованного, а часто и незаконного усиления режима 2007 год ознаменовался значительным числом массовых волнений и беспорядков в ИК и тюрьмах страны^[47]. Всего в 2007 году зафиксировано не менее 30 случаев беспорядков в пенитенциарных учреждениях России. Как свидетельствует мировой опыт, волны тюремных бунтов всегда следуют за усилением массовых репрессий. Трудно найти рациональное объяснение непомерной жестокости, вновь поразившей отечественную пенитенциарную систему

Хотелось бы еще и еще раз напомнить: сокращение тюремного контингента, прекращение тюремных репрессий — не дань «либеральному гуманизму» (хотя и от гуманизма отказываться не следует), а требование общественной безопасности. Общество, допускающее необоснованный прессинг по отношению к осужденным, рано или поздно получает их назад (по отбытию срока наказания), но уже ненавидящими всех и вся, что чревато дальнейшей криминализацией самого общества, его «призонизацией».