Начала работу Юридическая служба Творческого объединения «Отечественные записки». Подробности в разделе «Защита прав».
Начала работу Юридическая служба Творческого объединения «Отечественные записки». Подробности в разделе «Защита прав».
«В моей жизни по сию пору не произошло ничего страшнее моего детства: по совершенной случайности я ухитрился не “сесть” до пятнадцати лет от роду, как сделали это большинство моих друзей»[1].
Это пишет человек, у которого взрослая жизнь была, мягко говоря, не тепличная: Андрей Кочергин. Руководитель Центра прикладных исследований при Международном институте повышения квалификации, сотрудничающем с министерством обороны РФ. Он прошел службу в разведке Западной группы войск, участвовал в кавказской кампании, неоднократно выполнял боевые задания, до сих пор полностью засекреченные. И все же — ничего страшнее того неспокойного пригорода Челябинска, где он родился и рос, по его собственному свидетельству, не видел. «Обычный парень, выросший у горящей помойки»[2] — так он себя называет. Ho та помойка горела еще в эпоху развитого социализма.
Ho потом-то все поменялось! Потом из обломков СССР возникла новая держава: Российская Федерация, основанная на демократических ценностях! С рождаемостью в державе не все обстояло благополучно, но все-таки и в ней родились дети. Самым старшим из тех, кто появился на свет в новой России, теперь 17 лет. И нельзя сказать, что держава о них не позаботилась. Конечно, большую часть детских садиков пришлось закрыть. И многие сельские школы — тоже. И всякие бесплатные спортивные школы да дома детского творчества тоже сильно сократили. Потому как — рыночная экономика.
Зато в России 63 воспитательные колонии, из них три — для девочек. В общей сложности в этих учреждениях содержится 10,2 тыс. детей и подростков.
Почему-то эти дети и подростки не вписались в систему рынка. Хотя оказались очень даже востребованными — и наркобизнесом, и организованной преступностью, и производителями детской порнографии. А вот государственными структурами — не особенно. Оно и понятно: малолетки — и не избиратели, и до военкомата еще не доросли. Ну, нарушат закон — тогда конечно. Тогда они будут востребованы милицией. Тогда государство их посадит и займется, наконец, их воспитанием. Потому что колонии для малолетних правонарушителей у нас не какие-нибудь, а воспитательные. Так и называются.
Почему было не воспитывать их раньше, до совершения преступления? Так ведь слишком их много — этих ребят, которым система рыночных ценностей определила место на помойке.
«По самым приблизительным подсчетам МВД, в России более 700 тысяч де- тей-сирот, 2 млн подростков неграмотны, более 6 млн несовершеннолетних граждан России находятся в социально неблагоприятных условиях. Глава МВД Рашид Нургалиев считает, что Россия в настоящее время переживает третью волну беспризорности несовершеннолетних после Гражданской и Великой Отечественной войн», сообщает «Интерфакс»[3]. Данные на I июня 2005 года, и сейчас что-то не очень спешат озвучивать более свежую информацию.
А зато в этом году видавшая виды страна в очередной раз ахнула: в городе Кольчугино подростки сожгли человека на Вечном огне. За то, что он сделал им замечание.
Татьяна Викторовна Чебурова, заместитель главы администрации города по социальной политике, комментирует: «Я двадцать лет отработала в органах опеки. И могу сказать, что в нашем государстве многих социальных механизмов просто нет. Часто детям помочь невозможно просто потому, что это не прописано в законе»[4].
Ну не успели наши законодатели за семнадцать-то лет все законы прописать! Войдите в их положение: то в законе ЖКХ надо предусмотреть, чтобы собственник квартиры мог вышвырнуть из нее на улицу супругу с детьми, то обсудить, кто имеет право ездить с мигалками, то вплотную заняться регламентацией рекламы пива... Ну руки не доходят до социальной опеки! И, кроме того, некоторые ребята на опеку уже и не претендуют. Только в 2007 году суицид совершили почти три тысячи россиян в возрасте от 5 до 19 лет, пишут «Новые известия».
Ho уж если кто докатился до воспитательной колонии — тут исполнение воспитания неотвратимо. Только и с ним получаются какие-то странности: поче- му-то воспитанники-«малолетки» в огромном большинстве лучше усваивают воровские законы, чем прочую науку. Выходят на волю — и опять совершают преступление. И так дальше — по замкнутому кругу. Получается почему-то, что результатом воспитания на «малолетке» становится воспроизводство преступности. При совершенно противоположных целях. В чем дело-то?
Ведь не могут все подростки, получающие уголовный срок, оказаться неисправимыми «отморозками». Кто-то велосипед украл. Кто-то залез в школьную столовую, похитил колбасу. Кто-то хомячка утащил из зоомагазина. Кто-то отбивался от нападающих на улице и оказался в виноватых. А кто-то прошел полную бандитскую подготовку еще до первого ареста, и на его счету уже несколько убийств. Куда попадают все эти ребята? Правильно: для начала в СИЗО — следственный изолятор. Пока следствие длится, да пока суд...
По закону они еще не признаны виновными, но воспитание уже начинается — с камеры, где они все вместе. Чем меньше у подростка уголовного опыта — тем у него больший стресс, когда его впервые привозят в тюрьму. И, стало быть, — тем меньше он способен противостоять «обработке», которой его немедленно подвергнут более продвинутые обитатели камеры. А «обработка», как правило, зверская. Потому что камера развлекается за счет слабых. Co всей жестокостью, свойственной этому возрасту.
Можно оказаться «опущенным», т. е. изнасилованным, — и для таких пути назад нет. Над такими будут издеваться во все время следствия, используя их в качестве сексуальных рабов. Это продолжится и в пересыльной тюрьме, и в той самой воспитательной колонии, в которую они в конце концов попадут. Если не покончат с собой.
Можно оказаться «обиженным» — т. е. не изнасилуют, а «просто обоссут». Это не фигура блатной речи, это буквально: схватят и коллективно помочатся на жертву. Бывает, что ни за какую вину, а за робость и неспособность дать отпор. Такие будут просто рабами-изгоями. С «обиженным», по традициям «малолетки», нельзя есть за одним столом, за руку здороваться, сигареты у него брать. И однажды «обиженный» уже знает: все им будут помыкать. Весь срок.
А можно оказаться «крутым пацаном», готовым и умеющим ударить первым. Обученным убивать и увечить, а не хомячков таскать. Вот такой и будет устанавливать в камере порядки. И пошел воспитательный процесс! С первого дня в камере. Потому что новичку устраивают «прописку». Например, испытывают на храбрость: заставляют с завязанными глазами вниз головой бросаться с верхнего яруса нар. Внизу растягивают одеяло, но испытуемый-то этого не знает! Или рисуют что-то на ребристой стене, и по этому рисунку надо бить кулаком — пока не закрасишь кровью. И попробуй, откажись! Кроме того, новичка могут попытаться подловить на незнании обычаев «малолетки» — и за это ему достанется дополнительно. Например, нормальный человек не додумается, что одним и тем же куском мыла нельзя мыть и тело, и ноги, а надо для этого иметь разные куски. И разные полотенца для вытирания. А если полотенце одно? А если кусок мыла при мытье ускользнул на пол, можно его поднимать или нет? А если входишь в камеру, а на пороге постелено полотенце — как правильно: наступить на него или через него переступить? А ведь от этого первого шага может зависеть: сломают тебе судьбу в первые же сутки или нет.
По закону, в СИЗО «малолеток» положено содержать отдельно. Ho иногда администрация СИЗО идет на нарушение: подсаживает в каждую камеру по «пахану» из взрослых заключенных. И вовсе не из садизма, а для того, чтобы он останавливал беспредел. Если ему удастся, конечно. Ведь то, что вытворяют малолетки, — беспредел даже по воровским понятиям. И взрослые воры из того же СИЗО назначают им своих «смотрящих». А уж те консультируют еще неопытных в воровском законе юнцов: что положено, а что уже перебор. И получается, что первый авторитет, первый защитник — это взрослый вор. Потому что оперу (т. е. оперуполномоченному) нельзя пожаловаться: за это «опустят» обязательно. Никто и не смеет. А вот к Вору (да-да, уважительно и с большой буквы) может обратиться каждый малолетка. Например, кто-то в камере мыл пол и поднял тряпку выше шконки[5]. Положено его за такой непростительный промах «опустить» или нет? И вор, опираясь на юридическую базу воровского закона, «опускать» в данном случае запретит. А то бы юные законотворцы и не таких дел натворили...
Ho уж если взрослые воры обратятся к малолеткам с предложением устроить акцию протеста — это будет исполнено неукоснительно. Так работники правоохранительных органов и объясняют выходки подростков. То в Екатеринбургском СИЗО семеро несовершеннолетних подследственных вскрыли себе вены. То малолетки устроили массовые волнения в СИЗО «Кресты» (Санкт-Петербург) с последующей голодовкой. В чем дело? Их что, плохо кормят? Нет, оказывается: это воровские авторитеты их подбили. Что ж, кто этих ребят защищает и воспитывает — тот с них и требует.
Вот после такой школы в СИЗО осужденные уже подростки попадают в колонию.
И никак приезжие комиссии не могут понять, почему они и там бузят. То в колонии в Кировограде: бунт с поджогом, убийством и попыткой побега. То в Жигулевской колонии Самарской области толпа подростков поджигает общежитие, разносит столовую и грабит аптеку. Что, их плохо кормят? И смотрит корреспондентка Татьяна Долгова, как в Бийской колонии заключенные «уплетают отварное мясо с кашей, птицу, творожную запеканку, тушеную рыбу, фрукты, какао с молоком. Обязательны ежедневные сыр, колбаса и кондитерские изделия на завтрак»[6], добросовестно перечисляет посетительница. И заглядывает в общежитие на два отряда. А там «в спальне — ряды коек с чистым бельем». А потом в статье «’’Страдальцы” Бийской колонии» журналистка делает вывод: малолетние преступники потому возвращаются за решетку, что в «неволе» им живется лучше. По такой логике, конечно, не поймешь, откуда берутся попытки побегов, вскрытие вен и прочие эксцессы. Может, все-таки что-то не то с этой логикой?
Может, перед поездкой в воспитательную колонию все-таки стоило хотя бы зайти в Интернет, набрать слова «малолетняя зона» или что-то аналогичное и кликнуть на «поиск»? Там отыщется и официальная статистика, и даты бунтов, и масса информации от сотрудников колоний, священников, правозащитников, да и тех, кто сам прошел через тюрьмы. Какая-то информация может оказаться недостоверной, но в одном сходятся все: не получается защитить воспитанников друг от друга.
Невредно также узнать, что для «малолетки» характерен целый ряд традиций и понятий, и за нарушение их можно дорого поплатиться. И если в данной воспитательной колонии не принято есть колбасу (якобы она похожа на мужской половой орган), а также сыр (якобы он пахнет женским половым органом), — то никто к этим положенным ежедневно сыру и колбасе не притронется. А также к целому ряду других продуктов, про которые придуманы аналогичные дикости.
А нарушители понятий... Что ж, когда посетители уйдут, учителя разойдутся по домам, прозвучит команда «отбой» и выйдет дежурный воспитатель — нарушители останутся наедине с блюстителями традиций малолетней зоны. В той самой спальне, с рядами чисто застеленных коек. Каковых коек по режиму содержания в спальне положено от двадцати до пятидесяти. И тут-то их коллектив накажет — за то, что не по понятиям поступили. Ведь среди подростков в колонии постоянно, денно и нощно, идет борьба за место в зэковской иерархии, и место это может быть пересмотрено в любой момент. И любой «промах» может послужить предлогом для этого пересмотра. То есть для очередной драки, после которой место «нарушителя» в иерархии понижается, зато это место занимает кто-то другой.
Знаете ли вы, например, что можно сделать с человеком простой зубной щеткой, если у нее заточена рукоятка? Или простой табуреткой, если с размаху грохнуть ею по голове спящего? Это называется «дурака сделать»... Потому не надо удивляться, что парнишка откажется выходить на свидание к матери, если она приехала в чем-то красном. Дело тут не в его жестокосердии. А в элементарном инстинкте самосохранения. Потому что еще с советских времен красный считается «ментовским цветом», и малолетки когда-то приняли это до того буквально, что к красным предметам прикасаться в некоторых колониях до сих пор не положено. А то как вылетишь из «крутых», как попадешь в «форшмаки» (т. е. на нижние ступени иерархии)... мало не покажется.
Так что воспитатели и учителя могут стараться, как хотят. Они, кстати, в большинстве своем не звери, и действительно стараются. И священники стараются, и правозащитники. Ho они придут и уйдут, а спальни с рядами чисто застеленных коек останутся. Так положено по режиму содержания. И потому воровское воспитание гораздо эффективнее государственного: оно круглосуточное. И потому из подростков, прошедших малолетние воспитательные колонии, получаются самые жестокие, самые изощренные преступники.
Ну а что же делать, чтобы этому противостоять? Есть ли выход? Или так мы и будем на деньги налогоплательщиков тиражировать преступность? Я заинтересовалась поисками выхода по простому и очень личному мотиву: живу я тут. На одном пространстве с той самой преступностью. И меня вовсе не греет сознание, что в государственных учреждениях моей страны подростки получают воровское воспитание.
Мне как-то довелось посетить тюрьму для несовершеннолетних в Англии. Самую строгую во всей стране: там отбывали срок только мальчики-подростки, совершившие особо тяжкие преступления. Учитывая национальные традиции, англичан никак нельзя упрекнуть в излишней сентиментальности по отношению к подрастающему поколению. В старые времена, бывало, подростков вешали за украденную булочку. Потом общество спохватилось, что это все-таки не метод. Ну, а что с ними делают сейчас? И, видимо, эффективно делают, поскольку у освободившихся из этой тюрьмы — самый низкий процент рецидива. Скажу честно, в кухонные котелки я не заглядывала. Видно, что подростки не истощены: волосы блестят, зубы явно не крошатся — и ладно. Знаем мы эти кухни в честь заезжих комиссий (я ведь была с английской правозащитной группой, посещающей эту тюрьму регулярно). Меня больше интересовал режим содержания.
И главное, что бросилось в глаза: отдельные камеры. Конечно, в этой тюрьме их называют комнатами. Да они и больше похожи на комнаты, правда, обставленные в духе минимализма. Подростки разделены на отряды. У каждого отряда — ни в коем случае не номер, а свое название. Без особого креатива: орлы, да соколы, да кондоры. Переход с территории одного отряда на территорию другого — только в сопровождении воспитателя. А вот сама среда обитания отряда организована так. Большой общий холл, с мягкой мебелью, столами и телевизором. Общий холл просматривается видеокамерами. Из холла — двери в «комнаты» — по числу обитателей. И эти двери закрываются изнутри. В каждой комнате (не излишествующей метражом), тем не менее, есть отгородка для санузла: мини-душ, умывальник, туалет. А в самой комнате — кровать, встроенный шка- фик для личных вещей, часы-будильник, стул, откидной столик. Освещение. Все. Видеокамеру в такой комнатке я не углядела, но потом выяснила, что она там все-таки есть. На всякий пожарный.
Идея заключается в том, что если воспитуемому в свободное время нужно общение — он выходит в холл и общается. А если у него возникает конфликт или просто надо побыть одному — он уходит к себе, и никто из отряда там не может его достать. Сам он может выйти, но отпереть дверь снаружи имеет возможность только воспитатель.
Кстати, самое тяжелое наказание — это когда нарушителя режима по коллегиальному решению администрации запирают на несколько суток (не более пяти) в его же комнате, туда и еду ему подают. Никаких карцеров: ты в тепле, сыт, кровать нормальная, одежда своя, гигиена не проблема. Все твои личные вещи — от книг до фотографии мамы — при тебе. Просто ты остаешься один. Пока не опомнишься и не будешь готов жить с людьми по правилам, установленным отнюдь не преступным сообществом. А обществом цивилизованным. Самодостаточному человеку с развитым внутренним миром это и наказанием не покажется. Читай себе книжки, делай гимнастику для малого пространства, размышляй, молись, рисуй, сочиняй литературные шедевры — и никто не побеспокоит. Ho подросток, совершивший тяжкое преступление, — личность отнюдь не самодостаточная. И ему одиночка, даже самая благоустроенная, тяжела именно потому, что он остается наедине с собой. He самое приятное, оказывается, общество. Поэтому, когда к наказанному подростку приходит воспитатель, тот уже открыт к общению с разумным, вменяемым человеком.
Общих работ в тюрьме нет: экономически не окупается предоставлять юным преступникам работу. Ее и на законопослушных граждан не хватает. Тем более что есть закон, по которому продукты детского труда все равно продавать запрещено. Есть уборка территории, и это обязательно. Есть школа, и посещение обязательно. Есть садовые делянки, которые каждому отряду разрешается благоустраивать на свой вкус, но опять же под присмотром воспитателя. И ни малейшей возможности для драк или издевательств заключенных друг над другом. Вот тут — никакого доверия: воспитывать друг друга этим юнцам не позволяется.
Есть помещения для молитвы: для католиков, для англиканцев, для мусульман. Священники приходят регулярно. Есть поле для спортивных игр и спортивный зал. Запрет на посещение спортивного зала или отстранение от игр на несколько дней — еще одно чувствительное наказание для нарушителей режима. Есть компьютерный класс, кружки по интересам: администрация считает, что чем разностороннее образование подопечных — тем больше у них шансов найти свое место в жизни, когда они выйдут на свободу. И есть программы адаптации, которые позволяют уже повзрослевшим и отсидевшим срок воспитанникам заняться на свободе чем-нибудь путным — сразу после освобождения. Потому что и государство, и общество интересует главное: когда подростков за преступления сажают в тюрьму — что получится на выходе? Ведь когда-нибудь эти воспитанники отсидят и выйдут, и на что будут потрачены все средства и усилия, если они по-прежнему будут опасны для общества?
На меня произвели впечатление сотрудники тюрьмы — люди с юмором и чувством собственного достоинства, которым явно никогда не приходило в голову, что их профессия «тюремщиков» чем-то позорна. Они прагматично и последовательно работают на результат.
Визиту правозащитников начальник тюрьмы явно обрадовался: общество хочет помогать им решать проблемы — вот пускай и помогает. Тут как раз патовая ситуация: привезли новенького осужденного подростка, а он один еврей на всю тюрьму. Приехал раввин и требует создать этому юноше условия для молитвы. Выделить в тюрьме помещение для синагоги администрация готова, но для синагоги, оказывается, нужно как минимум девять мужчин. Откуда их взять? He сажать же специально? Можно возить подростка в ближайшую синагогу, но и там он должен быть под конвоем. Конвоирам нельзя заходить в синагогу? Ну, тогда пусть раввин берет на себя ответственность за то, что осужденный (а он все-таки совершил убийство с отягчающими обстоятельствами) не убежит. Ho раввин, как выясняется, не готов взять за это ответственность. Как быть? Посоветуйте, господа правозащитники! Два часа народ совещался, но в тот день так ни к чему и не пришли. Ну и ничего страшного, отложили совещание на завтра. He знаю, как они решили этот вопрос, но все стороны были намерены его решить. Они явно не допускали мысли, что бывают нерешаемые проблемы.
— Ну и что? — спросит меня отечественный читатель. А то, что это возможно: воспитание несовершеннолетних правонарушителей, которое отнюдь не предоставлено им самим. И это действует. Только нужно для начала защитить их друг от друга. И от профессионального воровского руководства. Только тогда воспитатели смогут эффективно работать. Вот над этим наши законодатели как-то не задумывались: что если взялся воспитывать — значит, и взял под защиту. А уж тогда и учи, и наказывай. Иначе это не воспитание, а лицемерие — с соответствующими результатами. Да, конечно, можно и без того одичавшим юнцам дать волю в замкнутом пространстве и просто не вмешиваться. Они сами себе там устроят ад. Ho, дойдя до полного озверения, большинство из них выживет и по окончании срока выйдет на свободу. На улицы, на дороги. К нам в подъезды и во дворы. А мы будем удивляться и ахать: что же это преступность все растет и растет?
Да, это большие расходы: перестроить все 63 воспитательные колонии по совершенно другой планировке. Выстроить корпуса без общих спален, туалетов и душевых. Исключить при этой планировке все помещения и закоулки, где, оставшись без присмотра, воспитанники могут избивать и насиловать друг друга. Плюс еще по такому же принципу реконструировать помещения СИЗО для малолеток. Ho, собственно, почему государство не готово на это потратиться? Стабфонд маленький? Золотовалютного резерва не хватает? Что, такое вложение средств инфляцию разгонит? Как раз не разгонит: покупательные способности воспитанников колоний это не увеличит ни на йоту. Так в чем же дело? Неужели человеческих жизней не жалко — тех жизней, которые отнимут государством же выращенные молодые рецидивисты? Te самые — ровесники державы. А ведь уже по тюрьмам да колониям сидят и те, кто помладше.
[1] Кочергин А. Н. Мужик с топором. СПб.: Издательство «Крылов», 2007. С. 12—13.
[2] Там же.
[3] Цитируется по Newsru.com [http://www.newsru.com/russia/01jun2005/generation.html].
[4] Из интервью «Новой газете» [http://www.novayagazeta.ru/data/2008/ll/00.html].
[5] Шконка — на воровском жаргоне кровать, лежанка.
[6] Долгова И. «Страдальцы» Бийской колонии / Два слова. 11.10.2006.