Тюрьма: взгляд социолога. Смещение фокуса критического анализа

Полезны ли квалитативные социологические методы при изучении тюрьмы?* Странный вопрос! Праздный, неуместный, провокационный (или даже все это вместе) — не так ли? Разве любознательность, желание найти истину, объективность, научный подход не оправданы сами по себе, благодаря их чистой позитивности? Разве социолог, тем более социолог ангажированный, не вправе раскрывать социальные пружины, воздействующие на тюремную реальность? Отвечая положительно на последний вопрос, мы не должны, однако, упускать из виду всю сложность проблемы.

Прежде всего нужно подчеркнуть, что сегодня о тюрьме много знают и много говорят: есть и многотомные парламентские отчеты, и подлинные документальные источники, и выразительные автобиографические рассказы, и свидетельства компетентных профессионалов, и разнообразные газетные статьи, и активная пропаганда в СМИ, и т. д. Многие из этих документов свидетельствуют о глубокой исследовательской работе и содержат солидный объем фактов и интерпретаций. Поэтому сегодня, хотя в наших знаниях о жизни (и смерти) в заключении остаются настоящие белые пятна¹, привычных и, можно сказать, стереотипных заявлений о том, что социологический анализ тюрьмы востребован необходимостью преодолеть «незнание» этого социального института и что это «незнание» якобы служит главной причиной его «исторической инертности», оказывается недостаточно; по крайней мере, здесь есть проблема, заслуживающая более глубокого рассмотрения. Какого рода знание мы хотим противопоставить всем наличествующим сведениям о тюрьме, считая их менее релевантными?

Наше представление о сложности проблемы основано на убежденности в том, что в наше время, в эпоху беспрецедентного усиления влияния тюрьмы, а также господства управленческих дискурсов, имеющих целью распространить идеи уголовного преследования на дискурсы других типов, наконец, в эпоху, когда мыслительный потенциал интеллектуалов значительно сузился², социологам, занимающимся проблемами тюрьмы, по нашему мнению, особенно важно развивать не только социологическое воображение³, но и неустанную критичность по отношению к собственным предпосылкам, собственным привычкам мышления и представлениям о принципах социальной справедливости, на которых базируется их критический подход. То есть следует подвергнуть критике саму критику — не для того, чтобы ее отменить, но, наоборот, чтобы выяснить ее природу и оценить ее возможное значение. Эта рефлексия-«аускультация», безусловно, рискованна: она способна сбить с толку исследователя, привыкшего к определенным концептам, и, как следствие, сделать более трудоемкой его исследовательскую работу. Если же обойтись без нее, то возникнет другая, на наш взгляд, гораздо более пагубная опасность: результаты исследования могут оказаться удивительно схожими или, по крайней мере, легко согласующимися с теми системами, практиками и точками зрения, которые ученый, как это ни парадоксально, собирался критиковать.

Таким образом, речь идет перво-наперво о том, чтобы вычленить в недрах не только бытового, но и научного знания о тюрьме те высказывания, которые, объявляя себя «критическими», на самом деле исходят из неявных допущений, конечных целей и мифов, определяющих характер данного института, и, вообще говоря, укрепляют (молчаливо, а потому вполне эффективно) механизм, служащий для него опорой; далее, нужно по-новому взглянуть на тюремную дилемму, которой определяется структура различных социологических дискурсов о тюрьме, — дилемму между требованием неотложных реформ и отрицанием самого института тюрьмы. Затем мы наметим путь, позволяющий создать альтернативу этой дилемме: он состоит в сочетании квалитативного «полевого исследования» тюрьмы с более общим анализом современных форм правления и осуществления государственной власти. При таком подходе, предполагающем смещение фокуса анализа и его трансверсальный характер^[4], изучение тюрьмы понимается как частный случай применения программных положений общей социологии; тем самым мы пытаемся проложить новый путь, отличный от традиционной социологии тюрьмы и дополняющий ее.

I.      Гуманность института тюрьмы, его эффективность и проблема его упразднения

1.1.  Требование немедленных реформ: «карцероцентризм»

М. Фуко четко описал структуру критики современной уголовной тюрьмы: она слагается из шести положений, с помощью которых на протяжении веков неустанно разоблачается «крах» тюрьмы с точки зрения выполнения официально возложенных на нее функций. Критика эта сводится к следующему: «тюрьмы не снижают уровень преступности», «тюремное заключение порождает рецидивизм», «тюрьма не может не производить делинквентов^[2]», «тюрьма делает возможной и даже поощряет организацию среды делинквентов», «условия, в которых оказываются освободившиеся заключенные, обрекают их на повторение преступления», «тюрьма косвенно производит делинквентов, ввергая в нищету семью заключенного»^[3]. Отголоски подобной критики ясно слышатся и по сей день в количественных и качественных исследованиях мира современной тюрьмы: тюрьма кладет на человека клеймо отверженности, порождает в нем неуверенность, бессилие, она разрушает семьи, наносит ущерб здоровью, выталкивает людей из общества, для нее характерно неравенство условий содержания, физическое и символическое насилие... Констатация этих фактов повторяется часто и не утрачивает актуальности⁷; анализируя пути развития тюрьмы и конкретного функционирования заключения, мы можем добавить к ним еще два, весьма тягостных: патогенную бессмысленность ничем не заполненного тюремного времени⁸ и, в еще более общем плане, очевидное расхождение между «реальным» тюремным опытом и тем наказанием, какое вроде бы предусмотрено правовым дискурсом⁹.

Однако эти социологические данные требуют вдумчивого, неспешного толкования и критики. Действительно, история пенитенциарной системы показала, что поиск быстрого «решения» наиболее насущных «проблем» и выхода из наиболее «непозволительных» ситуаций как раз и позволил адаптировать институт тюрьмы к требованиям коллективной чувствительности, на основе которых и делаются выводы о том, какие аспекты наказания являются «позорными», «бесчеловечными», «недостойными», а какие, напротив, «допустимыми» и даже «необходимыми»; эта адаптация оказывается обязательным условием (вос)производства функциональной однотипности данного института на протяжении эпох и, как следствие, (вос)производства его «краха»¹⁰.

Мы будем называть карцероцентртной¹¹ такую критику, которая замыкается в стенах тюрьмы и которую отличает отсутствие глубокого осмысления той органической связи, какую тюрьма поддерживает с остальным репрессивным аппаратом, и, шире, той совокупности связей, какие объединяют тюрьму с социальными отношениями в целом. Если исследователь видит основание и конечную цель анализа в одной только «миссии социальной реинтеграции» правонарушителя — и тем самым сводит свою работу к перечислению всего, что мешает успешному осуществлению этой миссии, — ему грозит опасность имплицитно отождествить свой взгляд на предмет с взглядом самой исправительной системы; тогда его критика окажется вялой и, как ни странно, совместимой с теми властными дисциплинарными нормами, объективный смысл которых следовало бы показать посредством более полной деконструкции¹². Тем самым «карцероцентричная» критика, опирающаяся на такое основание и занятая поисками конкретных решений, гораздо теснее, чем кажется на первый взгляд, смыкается с привычными управленческими и технократическими тюремными дискурсами¹³.

Итак, следует с недоверием относиться к исследованиям тюремных реформ, направленным на «облегчение участи заключенных», коль скоро эти исследования не вписываются в общую теорию тюремного заключения. Если исследователь не видит необходимости в такой теории, он, по выражению Вацлавика, оказывается запертым в «бутылке-мухоловке», не в силах вырваться за пределы внешне очевидной «реальности» (высказываний типа «необходимо дать заключенным возможность стать хозяевами своей судьбы, внедряя соответствующие механизмы ответственности»), объективность которой, однако, обусловлена только тем, что ее не ставят под сомнение и слепо принимают на веру; в этом конкретном смысле подобные «очевидные факты» являются прежде всего идеологическими реальностями^[14]. Изнутри бутылки-мухоловки концепция выглядит убедительной и непротиворечивой, однако при взгляде извне, как только что говорилось, рамки этой концепции оказываются ловушкой^[15].; иными словами, пресловутый критик заблуждается, полагая, будто создает теоретическую систему, и рискует только упрочить (посредством умолчаний или компромиссов) «внешние силовые воздействия», нашедшие выражение в этой системе^[16].

1.2. Отрицание института тюрьмы: аболиционизм и тюремная дилемма

Задача исследователя, в понимании Вацлавика и Витгенштейна, состоит скорее в другом: убедить оказавшуюся в бутылке муху, что единственный способ выбраться на свободу — это воспользоваться тем же узким лазом, через который она туда попала, даже если этот лаз выглядит более опасным, нежели пространство, где она заперта^[17]. Радикальную критику тюрьмы, возникшую в 1970—80-х годах можно считать попыткой выбраться из этой мухоловки. Тюрьму объявили не поддающейся реформированию; как следствие, единственно возможной перспективой ее социально-исторического развития оказалось полное упразднение этого института. Поскольку тюрьма органически неспособна выполнять совокупность возложенных на нее миссий, регулярно звучало требование просто-на- просто уничтожить тюрьму^[18], несущую лишь бесплодное страдание^[19]; самые большие оптимисты (непонятно, правда, откуда этот странный оптимизм берется) утверждали даже, что ее конец неизбежен^[20]. Бесспорная интеллектуальная заслуга сторонников такой позиции заключалась прежде всего в том, что Право лишилось ореола тайны, произошел подлинный эпистемологический разрыв с идеей исправительного заведения, открывший новые перспективы для исследования.

Одна беда: «критик» в данном случае вновь рискует оказаться в тупике. Действительно, если его анализ венчается самоуверенным утверждением, что любая реформа лишь укрепляет институт тюрьмы, который подлаживает ее под себя или опошляет, то «высшая цель» становится, как ни парадоксально, более важной, нежели конкретное, здесь и сейчас, положение тех (сидящих за решеткой) людей, в защите которых эта «высшая цель» якобы и состоит; тем самым возникает новая идеологическая реальность, не менее пагубная, нежели та, которой она должна была бы противостоять^[21]. Следовательно, мы вновь оказываемся перед «тюремной дилеммой», которую И. Картюивельс описал следующим образом: «с одной стороны, пытаться превратить тюрьму в правовое поле — значит увековечивать существование тюремного пространства с его значительным дефицитом законности, соглашаться с системой уголовных наказаний, основанной на лишении свободы, в которой можно видеть нарушение прав человека, принимать логику насилия и дискриминации, управляющую процессом социальной эксклюзии... с другой, отрицать всякую возможность реформирования тюрьмы — значит запретить себе думать о совершенствовании норм исполнения наказаний, в котором и состоит источник подлинных гарантий, защищенности и улучшения положения для заключенных, сталкивающихся в своей повседневной жизни с произволом и пустотой тюремного мира»^[22].

Таким образом, требование безотлагательных реформ — карцероцентризм, и отрицание института тюрьмы — аболиционизм (во всех его разновидностях), являются двумя типами критического подхода, которые, зачастую переплетаясь в рамках одного и того же дискурса, во многом структурируют различные (гетерогенные и нередко противоречивые) социально-политические риторики, именующие себя, по праву или нет, «критическими». Иногда выход видели в том, чтобы попытаться нащупать новую историческую динамику, способную преодолеть эту дилемму, таков, например, «минимализм», предполагающий совокупность практик, подчиненных одной-единственной цели — максимальное сокращение числа заключенных и сроков заключения; этот проект отчасти вписывается в утопическую идею об упразднении института тюрьмы.

2.     Смещение фокуса и трансверсальный подход

Плодотворность ряда современных исследований о тюрьме состоит в их стремлении найти новые способы совмещения микро- и макросоциологии. Кратко описав некоторые тенденции этого совмещения, мы затем наметим иную перспективу в рамках того же этического принципа, которая, с одной стороны, позволит усилить элемент трансверсальности в наших рассуждениях, а с другой, даст возможность уйти от описанной выше тюремной дилеммы.

2.1.   Тюрьма и социальный порядок

Благодаря работам выдающихся мыслителей постмодерна мы получили возможность изучить самую сущность тупика, в котором так или иначе оказывается институт тюрьмы: тюрьма — это проект Нового времени, который направляется упорядочивающим Разумом^[23]. Рациональный поиск упорядоченного мира, легитимирующего себя в освободительном метанарративе как «будущее, которое предстоит построить», «идея, которую предстоит реализовать»^[24], неизбежно порождает насильственные действия, опасения и угрозы — предстающие в данном случае не чем иным, как «отходами производства на фабрике порядка»^[15]; ответом на эти вызовы как раз и призвана стать тюрьма. В этой перспективе проблема отчасти заключается в самом поиске ее решения (имеющем модернистский и этатистский характер). Возникает порочный круг: процесс признания различных деяний правонарушениями может быть бесконечным и, в свою очередь, влечь за собой потенциально неограниченное уголовное преследование за деяния, считающиеся нежелательными^[26]. Пробным камнем анализа в таких исследованиях выступают самовоспроизводящиеся предпосылки и фрустрации государства Нового времени, этого Левиафана. Другие, более традиционные исследователи так или иначе идут по пути, проложенному Руше и Киршаймером^[27], и, под сильным воздействием неолиберальных идей, пытаются описать механизм постепенного разрушения социального государства и его замены государством «социальной безопасности»^[28], попросту — полицейским государством^[29].

Можно считать, что движущей силой первых «полевых» социологических исследований тюрьмы, ставших поистине золотым веком для новых подходов, стало стремление — более или менее эксплицитное у разных авторов — совместить микро- социологические методы наблюдения за тюремной средой с изучением социально-исторических сил, придающих форму самому институту тюрьмы. Достаточно вспомнить, например, Сайкса, блестяще показавшего, что социальные связи, возникавшие в тюрьме, определялись столкновением тех целей, какие перед ней ставились (лишение свободы, внутренний распорядок, самообслуживание, наказание, исправление)^[30], или Гофмана с его понятием всепроникающего института, которое, благодаря своему структурному характеру, поставило под вопрос социальную систему в целом^[31]. Сегодня социологи тюрьмы по большей части продолжают исследования в этом направлении, описывая изначальное противоречие между миссией «безопасности» и миссией «ресоциализации», а также господство императива безопасности над всеми остальными логиками социального действия^[32]. В частности, недавно А. Шовене предложил новый подход, основанный на сочетании микро- и макросоциологии: в его чрезвычайно плодотворном исследовании социальных отношений в тюрьме этот институт рассматривается в самой своей сути, т. е. как военно-оборонительная система, с той оговоркой, что она не возводится на границе, для защиты от внешнего врага, а внедряется непосредственно в социально-политическую систему и ближайшее пространство для противодействия врагу внутреннему, которого запирают в ее стенах и содержат там до тех пор, пока правосудие не примет иного решения^[33].

Таким образом, отправной точкой критического анализа тюрьмы, основанного на совмещении методов микро- и макросоциологии, выступает понятие порядка, поддерживающего этот институт, а его движущей силой — постулат, согласно которому характер данной политической системы определяется тем, как она обходится с девиантными личностями^[34]. Сегодня эти исследования трансверсального характера могут быть продолжены.

2.2.  Система управления и подавление: о необходимости нового квалитативного анализа

«Надзирать и наказывать», как известно, — книга не столько о тюрьмах, сколько о дисциплине, власти^[35] и социальной инженерии, призванных производить ментально самостоятельного и способного к нормативной самодисциплине индивида. Таким образом, убедительность анализа Фуко обусловлена тем, что он смещает его фокус и придает ему трансверсальный характер: тюрьма становится средством для изучения подспудных механизмов, действующих в современных обществах. Опираясь на тот же этический принцип, можно наметить альтернативный путь: чтобы создать категориальный аппарат для осмысления тюрьмы, мы предлагаем опираться на исследования о формах управления^[36].

Данный подход может дополнять «традиционную» социологию тюрьмы, но в то же время он заставляет пересмотреть ряд ее постулатов. Его эвристическая ценность обусловлена главным образом тем, что, дистанцируясь от фундаментального, но иллюзорного представления о тюрьме как «ненормальном» (или обладающем собственными нормами) институте, он изучает складывающиеся в ней социальные связи как сходные по своей природе с «внетю- ремными» социальными отношениями, но гораздо более насыщенные^[37]. Данная перспектива исследования выходит за рамки карцероцентризма, «бутылки-мухоловки», и не ставит целью предложить программу наилучшего управления тюрьмой. Напротив, ее задача — «дестабилизировать настоящее», подвергнуть объективации и деконструкции сам механизм, лежащий в основе особого типа управления.

Так, разнообразие форм, плюрализм и возрастающая открытость, которые за последние несколько десятилетий стали характерны для тюремного заключения (в сфере трудовой и социокультурной деятельности, запретов и санкций, прав и т. д.), не следует поспешно толковать как процесс «нормализации» условий содержания заключенных: эти явления должны вписываться в рамки анализа современных, более сложных способов осуществления политической власти, в рамки треугольника верховная власть — дисциплина — управление^[38]. При анализе верховной власти акцент следует делать на присущей власти «негативной» способности налагать различные, иногда показательные санкции на данном пространстве или территории; при анализе дисциплины главное внимание уделяется техникам надзора, индивидуального подхода и стандартизации; наконец, при анализt управления власть рассматривается скорее как некая «побудительная, порождающая, организующая» функция, как сила, которая «образует наш образ действий», не столько подавляя некую уже существующую реальность или истину, сколько ее производя^[39]. Тем самым в центре исследования оказываются уже не чисто репрессивные меры безопасности, но скорее тот «механизм», внутри которого они приобретают форму разнообразных техник управления и переплетаются с ними. Рассмотрим бегло два примера, почерпнутых из наших исследований, которые проводились во Франции и в Квебеке.

Что касается Франции, то в ходе исследования выявилась неестественная ситуация: призывы к «ответственному поведению», которые обращены к заключенным, — «прекратить заниматься глупостями», «найти работу» и т. п., — накладывает на них клеймо отверженности и лишает права на привычный образ действий. Важнее всего то, что в этом смысле подобная ситуация предельно четко воплощает в себе новую форму подавления, давно отмеченную общей социологией и охватывающую собой все социальное пространство: данное требование нацелено в первую очередь как раз на тех, кто менее всего способен нести ответственность и стать хозяином своей судьбы^[40]. Современные требования, понуждающие быть самостоятельной и ответственной личностью, не только не облегчают гнета социального принуждения, но и вызывают к жизни новые формы подчинения. Тюрьма, к которой сходятся все цепные реакции социальной эксклюзии, предстает законченной, чистой формой данного процесса: выдвинутое обществом требование вести себя как полноценная личность превращается в тяжкое бремя, когда эта личность не имеет условий, чтобы действовать именно так, и когда эта норма противоречит ее желаниям и навязывается извне^[41].

В Квебеке, где мы в настоящий момент ведем исследование роли лидерства (официального и неофициального) в управлении квебекскими исправительными тюрьмами^[42], была обнаружена нетривиальная ситуация. Отвечая на призыв взять инициативу на себя, комитеты заключенных^[43] создают по своему усмотрению различные формы деятельности, которые могут попасть под запрет в случае нарушения ими внутреннего распорядка. Иными словами, они сами создают «морковки» в «системе морковок» (так это называется на местном жаргоне) — индивидуализированной системе личных и коллективных привилегий, на которой основан порядок содержания в тюрьме. Тем самым заключенными, по выражению Николя Роза, управляют через их личную свободу^[44], причем эта свобода укрепляет и усложняет систему более традиционных, дисциплинарных санкций и властных мер; в результате возникает комплексная техника управления^[45].

Обобщая, можно сказать, что анализ управления тюрьмами в нашем понимании — это история современного состояния такой меры пресечения, как «лишение свободы»; следовательно, его нельзя отделить от истории самой «свободы» или, вернее, тех форм принуждения, какие складываются во имя свободы. Фуко описал исправительную тюрьму эпохи Просвещения, когда представление о свободе было неотделимо от представления о нормальности, что и породило великие дисциплинарные системы, ставшие предметом критики философа. Сегодня, по завершении периода, на протяжении которого свобода тесно связывалась с представлениями о социальной солидарности, она предстает скорее как неотъемлемая часть требований индивидуации, автономии, самореализации в труде, психологической интроспекции и консюмеристского счастья^[46]. Новая, более сложная критика тюрьмы должна постоянно учитывать соотношение обычного (принятых intra и extra muros форм управленческих техник) и необычного. Таким образом, речь идет не о том, чтобы игнорировать специфику тюремного мира (гнет мер безопасности, существование в замкнутом, перенаселенном пространстве, неуместность любых способов сопротивления, сужение возможного «поля выбора» для заключенного и т. п.), но о том, чтобы, помимо этого, объективировать формы подавления, общие, взаимодополняющие и/или отличные от тех цепных реакций социальной инклюзии и эксклюзии, к которым принадлежит тюрьма^[47].

В заключение нужно подчеркнуть, что ученый, исходя в своей критике тюрьмы не из идеи всеобщего прогресса, но скорее из принципа «дестабилизации настоящего», из деконструкции техник управления, тех знаний, какие задают структуру этих техник, и различных форм сопротивления субъектов властным силам, воздействующим на него самого, через него, с опорой на него, тем самым порывает с мрачно-жертвенными тенденциями аболиционистского подхода, склонного «расплющивать» реальность под гнетом страдания. Предметом его анализа становятся, напротив, разнообразные типы тюремного опыта и комплексные способы осуществления власти в условиях заключения — в их историческом, сиюминутном и местном своеобразии. Равным образом, актуальной остается задача бороться с нравственной индифферентностью общества к своим заключенным, однако эта задача решается уже не на основе всеобщих гуманистических принципов^[48], но более скромным и практическим образом: через выявление активного участия тюрьмы в новых формах подавления, которые хотя и не сводятся, но тяготеют к ней и к которым тюрьма легко адаптируется, ибо служит для них опорой. Благодаря трансверсальному подходу под ударом критики оказываются такие продукты современного правосудия, как наложение на индивида клейма отверженности, низведение его до статуса делинквента и изгоя, поскольку аналогичные формы подавления выявляются и вне стен тюрьмы. Следовательно, именно сила, основательность, многогранность этого трансверсального подхода и, тем самым, его способность ставить под вопрос основные принципы уголовного права позволят судить о том, насколько «полезны» квалитативные методы социологии при изучении тюрьмы.

Литература

Barry, Osborne, Rose 1996: Foucault and Political Reason. Liberalism, Neo-liberalism and Rationalities of Government 11 Eds. A. Barry, T. Osborne, N. Rose. Chicago: The University of Chicago Press, 1996.

Bauman 2003 [1995]: Bauman Z. La vie en miettes. Experience postmodeme et moralite. Rodez: Le Rouergue/Chambon, 2003.

Bauman 2002[1989]: Bauman Z. Modernite et Holocauste. Paris: La Fabrique, 2002 [1989].

Becker 2001: Becker H. S. La politique de la presentation: Goffman et Ies institutions totales // Erving Goffman et Ies institutions totales / Eds. C. Amourous, A. Blanc. Paris: L'Harmattan, Logiques Sociales, 2001. P. 59-78.

       Bemheim 2003: Bernheim J.-C. Un "modele" surfait au Canada // Maniere de voir. Obsessions securitaires. 2003. Octobre-novembre. P. 69—71.

Bessin, Lechien 2000: Bessin M., Lechien M.-H. Soignants et malades incarceres. Conditions, pratiques et usages des soins en prison, rapport de recherche. Paris: EHESS, 2000.

       Boullant 2003: Boullant F. Michel Foucault et Ies prisons. Paris: PUF, 2003.

       Bourdieu 1997: Bourdieu P. Meditations pascaliennes. Paris: Seuil, Liber, 1997.

       Brodeur 1993: Brodeur J. -P. La pensee postmoderne et la criminologie // Criminologie. 1993. Vol. 36. №1.P. 73-121.

       Brossat 2001: Brossat A. Pour en finir avec la prison. Paris: La Fabrique, 2001.

 Buffard 1973: Buffard S. Le froid penitentiaire. L'impossible reforme des prisons. Paris: Seuil, 1973.

 Burchell, Gordon, Miller 1991: The Foucault Effect: Studies in Govemmentability / Burchell G., Gordon C., Miller P., Eds. Hemel Hempstead: Harvester Wheatsheaf, 1991.

Carrabine 2000: Carrabine E. Discourse, governmentability and translation // Theoretical Criminology. 2000. Vol. 4. № 3. P. 309—331.

Cartuyvels 2002: Cartuyvels Y Reformer ou supprimer: Ie dilemme des prisons // L'institution du droit penitentiaire / De Schutter 0., Kaminski D., Eds. Paris: LGDJ, La pensee juridique, 2002. P. 113—132.

Castel 1989: Castel R. Institutions totales et configurations ponctuelles I I Goffman E. Le parler frais d'Erving Goffman. Paris: Minuit, Arguments, 1989. P. 31—43.

Castel 2003: Castel R. L'insecurite sociale, Qu'est-ce qu'etre protege ? Paris: Seuil, La Republique des idees, 2003.

Chantraine 2000: Chantraine G. La sociologie carcerale: approches et debats theoriques en France // Deviance et Societe. 2000. Vol. 24. №3. P. 297—318.

Chantraine 2003: Chantraine G. Prison, desaffiliation, stigmates. L'engrenage carceral de I' "inutile au monde" contemporain // Deviance et societe. 2003. Vol. 27. №4. P. 363-387.

Chantraine 2004a: Chantraine G. Par-dela Ies murs. Expdriences et trajectoires en mai- son d'arret. Paris: PUF/Le Monde, 2004.

Chantraine 2004b: Chantraine G. Les temps des prisons. Inertie, reformes et renforce- ment d'un dispositif institutionnel // Gouverner, enfermer. La prison, un modele indepassable? / Artieres Ph., Lascoumes P., Eds. Paris: Presses de Sciences-Po, 2004. P. 57-82.

Chantraine 2004c: Chantraine G. Prison, risque, controle. Mutations de l'emprise carcerale, Ecorev'. Enfermement de la mi sere, mi sere de l'enfermement. 2004. №15. P. 9-13.

Chantraine 2004d: Chantraine G. La mecanique du temps vide. Structure securitaire et reactions individuelles au temps carceral // Sociologie penale: systeme et experience / Kaminski D., KokoreffM., Eds. Paris: Eres, 2004. P. 257—271.

Chantraine 2004e: Chantraine G. L'industrie de la punition, Ie livre de Nils Christie 11 Universalia 2004. Paris: Encyclopaedia Universalis, 2004.

Chauvenet 1998: Chauvenet A. Guerre et paix en prison // Les cahiers de la securite interieure. 1998. Vol. 31. P. 91-100.

Chauvenet, Orlic, Benguigui 1994: Chauvenet A., Orlic F., Benguigui G. Le monde des surveillants de prison. Paris: PUF, 1994.

Christie 2003 [1993]: Christie N. L'industrie carcerale. Prison et politique penale en Occident. Paris: Autrement, 2003.

Deleuze 1986: Deleuze G. Foucault. Paris: Minuit, 1986.

DeIeuze 1990: Deleuze G. Pourparlers. Paris: Minuit, 1990.

Dilulio 1987: Dilulio J. Governing Prisons: A Comparative Study of Correctional Management. New York: Free Press, 1987.

Erbin 2003: Erbin J. En France, suicides ou morts suspectes? // Le Monde Diplomatique. 2003. Juin.

Faugeron 1996: Faugeron C. Une theorie de la prison est-elle possible // Approches de la prison / Faugeron C., Chauvenet A., Combessie Ph., Eds. Paris: De Boeck et Larcier, 1996. P. 15-42.

Faugeron 2002: Faugeron C. Prisons: la fin des utopies ? // L'institution du droit penitentiaire / De Schutter O., Kaminski D., Eds. Paris: LGDJ, La pensee juridique, 2002. P. 289-297.

Foucault 1975: Foucault M. Surveilleret punir. Paris: Gallimard, 1975.

Goffman 1968: Goffman E. Asiles, Etudes sur la condition sociale des malades mentaux et autres reclus. Paris: Minuit, Coll. Le Sens Commun, 1968.

Hannat-Moffat 1999: Hannat-Moffat К. Moral agent or actuarial subject: Risk and Canadian women’s imprisonment // Theoretical Criminology. 1999. Vol. 3. №1. P. 71-94.

Hannat-Moffat 2000: Hannat-Moffat K Prisons that empower. Neo-liberal Governance in Canadian Women's Prisons // British Journal of Criminology. 2000. Vol. 40. P. 510-531.

Hulsman, de Celis 1982: HuIsman L., de Celis J. Peines perdues. Le systeme penal en question. Paris: Le Centurion, 1982.

Kaminski 2002: Kaminski D. Les droits des detenus au Canada et en Angleterre: entre revolution normative et legitimation de la prison // L'institution du droit penitenti- aire / De Schutter O., Kaminski D., Eds. Paris: LDDJ, La pensee juridique, 2002. P. 91-112.

Kaminski et al. 2001: Kaminski D., Adam C., Devresse М.-S., Digneffe F., Cauchie J.-F., Francis V. L'instrumentalisation dans Ies pratiques penales 11 Sociologie et societes. 2001. Vol. 33. N^eI-P 27-51.

Landreville 1976: Landreville P. Les detenus et Ies droits de l'homme 11 Criminologie. 1976. Vol. 9. №1-2. P. 107-117.

Landreville, Gagnon, Desrosiers 1976: Landreville P., Gagnon A., Desrosiers S. Les prisons de par ici. Montreal: Parti-pris, 1976.

Lemonde, Landreville 2002: Lemonde L., Landreville P. La reconnaissance des droits fondamentaux des personnes incarcerees: !'experience canadienne // L'institution du droit penitentiaire / De Schutter O., Kaminski D., Eds. Paris: LDDJ, La pensee juridique, 2002. P. 69—87.

Lyotard 1993: Lyotard J. -F. Le Postmodeme explique aux enfants: Correspondance 1982-1985. Paris: Galilee, 1993.

Martuccelli 2001: Martuccelli D. Dominations ordinaires. Explorations de la condition moderne. Paris: Balland, Voix et Regard, 2001.

Mary 2001: Mary P. Penalite et gestion des risques. Vers une justice "actuarielle" en Europe ? // Deviance et societe. 2001. Vol. 25. №1. P. 33—51.

Mathiesen 1974: Mathiesen T. The Politics of Abolition. London: Martin Robertson, 1974.

Mills 1997[1967]: Mills C. W. L'imagination sociologique. Paris: La Decouverte, 1997.

O. I. P. 2003: O. I. P. Les conditions de detention en France, rapport 2003. Paris: La Decouverte, 2003.

Petit 1991: Histoire des galeres, bagnes et prisons, XIIIe-XXe siecles / Petit J.-G., Ed. Toulouse: Privat, 1991.

Rose 1993: Rose N. Government, Autority and Expertise in Advanced Liberalism // Economy and society. 1993. Vol. 22. №3. P. 283—300.

Rose 1999: Rose N. Powers of Freedom: Reframing Political Thought. Cambridge: Cambridge University Press, 1999.

Rose 2000: Rose N. Government and Control // Criminology and Social Theory /

D. Garland & R. Sparks, Eds. Oxford: Oxford University Press, 2000. P. 183—208.

Rusehe, Kirscheimer 1994[1939]: Rusche G., Kirseheimer O. Structure sociale et peine. Paris: Le Cerf, 1994.

Salle 2003: Salle G. Situations(s) carcerale(s) en Allemagne. Prison et politique // Deviance et societe. 2003. Vol. 27. №4. P. 389—411.

Simon 2000: Simon J. The "Society of Captives" in the Era of Hyper-incarceration // Theoretical Criminology. 2000. Vol. 4. №3. P. 285—308.

Sykes 1999 [1958]: Sykes G. M. The Society of Captives. A Study of a Maximum Security Prison. Princeton: Princeton University Press, 1999.

       Wacquanl 1999: Wacquanl L. Les prisons de la misere. Paris: Raisons d'agir, 1999. Waequant 2001: Waequant L. Symbiose fatale. Quand ghetto et prison se         ressemblent et s'assemblent // Actes de la recherche en sciences sociales. 2001. Vol. 139. P. 31—52. Watzlawiek 1988a: Watzlawiek P. Avec quoi construit-on des realites ideologiques? // L'invention de la realite. Contributions au constructivisme / Watzlawick P., Ed. Paris: Seuil, 1988. P. 223-253.

Watzlawiek 1988b: Watzlawiek P. La mouche et la bouteille a mouches // L'invention de la realite. Contributions au constructivisme / Watzlawick P., Ed. Paris: Seuil, 1988. P. 269-276.

       Wittgenstein 1961: Wittgenstein L. Investigations philosophiques. Paris: Gallimard, 1961.

-----------------------------------

*  Gilles Chantraine. Prison et regard sociologique. Pour un d6centrage de l’analyse critique // Champ penal/Penalfield. Vol. I (2004). Редакция благодарит автора за любезное разрешение опубликовать его статью. Перевод с французского Ирины Стафф.