Слово и дело церкви

Недавние празднества Куликовской годовщины показали, что официальная церковь все активнее участвует в патриотическом воспитании. Она влияет на образование, общественное мнение, СМИ, принимает специальные программы, созывает научные симпозиумы, нацеливая клир и паству на укрепление исторических традиций[1]. Мы видим, как батюшки освящают боевые корабли и машины, епископы и митрополиты сидят в патриотических президиумах, прочно обосновались с прорусскими речами в телевизоре. Миряне фундаменталистского толка, как всегда, заходят еще дальше, точнее, еще ниже, ставя знак равенства между православием и русскостью.

Православный патриотизм основан на предвзятых идеях:

1. Только православие обладает истинным богознанием, и потому оно есть столбовая дорога христианства, западные же конфессии уклонились от нее. Поэтому Рим — наш извечный канонический противник, который всегда плетет против нас заговоры, а этнические церкви, например армянская или сирийская, — естественные союзники.

2. Русское государство создавалось и в течение веков строилось как христианская страна, как «святая Русь». Власть с церковью всегда сливались в «симфонии». Поэтому молодежь надо воспитывать на возвеличении московских князей — собирателей земель.

В этих мифах плавно и незаметно смешиваются понятия страна и государство, мысль ограничивается рамками правительственного патриотизма, базирующегося в свою очередь на этнических, племенных по своим базовым чертам сознании и поведении. Между тем мифы эти полностью рассеиваются в свете исторической науки, изучающей социальную роль церкви на Западе и на Руси (СССР, России). Так, в наших учебниках никогда не пишут, и вполне сознательно не пишут, что наши великие просторы завоеваны не государством, не князьями пресловутыми, а чаще всего благодаря беспрестанному уходу от них русских людей. Ситуация развивалась естественно, по модели «антилопы и львы». Русское племя все время расселялось, мигрируя по маршруту: Киев, Новгород, Чернигов, Курск, Рязань, потом на северо-восток до Нижнего, а варяжские полевые командиры его все время догоняли. Новгородцы пятьсот лет мирно продвигались на Архангельск и Вологду, потом на Урал и Сибирь до Тобольска. С завоеванием Новгорода Иван III заглотил его обширные колонии. Москва победила Тверь и Псков. Так что огромная страна возникла не завоеванием инородцев и их христианизацией, а путем жесточайшего покорения и удержания русских христиан[2].

Мало кто теперь может ясно себе представить, как крестьяне поодиночке, семьями, селами все время уходили от вооруженных этих насильников и грабителей «туда, где люди по-божецки живут», т. е. в так называемые резервные пространства. По легендам и «скаскам» бывалых людей в XVII веке дошли до Апонии, в XVIII — до Анапы. Потом стало некуда бежать. Те, кто столетиями догонял и закрепощал своих же соплеменников, всегда относились и до сих пор относятся к ним как к завоеванному своему достоянию. Оккупационный вирус скрывается в подсознании наших силовиков, в мозгу любого милиционера, он проявлен в самой структуре страны: любой наш более или менее значимый населенный пункт — прежде всего гарнизон. Страна имеет статус покоренной, и никогда эти боевые ребята не защищали народ, и ни в одной войне не освобождали, а отбивали у чужих для себя, потому что сразу устанавливали жесточайший режим. Жителей любого пункта не миновали разоружение, комендантский час, заставы, паспорта и прописки. Тотальная несвобода — вот что мы видим в начале исторической судьбы любой местности.

Все попытки самоуправления, пусть еще примитивные демократии, такие как Новгород и Псков или никому теперь неведомая, но реально державшаяся 100 лет Бухтарминская республика на Алтае, безжалостно пресекались. Поэтому все эти прославляемые официальной церковной и государственной идеологией святые князья, в том числе совершенно непонятный Александр Невский, воевавший с западными христианами (причем все его победы сильно преувеличены) и ездивший на поклон к ордынцам, — не что иное, как миф. Еще можно было бы приписать им религиозный героизм в эпоху борьбы с «басурманами», но как раз эти факты стали неполиткорректными и вовсю сейчас затушевываются. Их вечные войны между собой и с татарами были не крестовыми, а откровенно захватническими. Пусть кто угодно ставит им в заслугу собирание земель, но христиане не имеют на это права. Говорить, что они-де христовы заповеди несли, — это чистая мифологизация. Кому несли — тверитянам? Псковичам?

Вообще о наших, особенно московских, князьях нет ни слова правды в учебниках, все придумано в угоду властям. Нет таких преступлений, которых не совершали эти властители, причем и не в пользу государства вовсе, государства-то как такового не существовало. С научной точки зрения это были племенные союзы, их черты наше нынешнее государство несет доныне. Большинство князей и первых царей в худшем случае — убийцы, в лучшем — просто оболтусы, не обладавшие по причине невежества никаким государственным мышлением.

В духе дона Руматы образованные европейцы с удивлением, с огорчением, а кто и со злорадством открывали страну, задержавшуюся в предшествующем историческом периоде. Датский посол Якоб Ульфельд во времена Грозного писал в своих записках, что московиты покончили со всякой добродетелью. Можно сделать поправку на неудачное посольство, поломавшее ему государственную карьеру, но записки свои он не публиковал, в них не чувствуется желания оправдаться[3]. Но вот через сто лет другие записки, тоже не опубликованные при жизни автора, написал приехавший ко двору Алексея Михайловича сын амстердамского бургомистра Николаас Витсен, молодой доктор права, замечательных душевных качеств юноша, будущий большой ученый и тоже много раз выбиравшийся амстердамским бургомистром, голландский друг Петра. Историки думают даже, что царь присутствовал при его кончине в 1717 году[4].

У Витсена все интересно, а более всего — обобщенный портрет московской «элиты». Самые высокопоставленные бояре, удивляется он, совершеннейшие дети, не выше голландских крестьян по развитию. Такие господа, а ни один не может взять на себя ни малейшую ответственность за дело. Они валяются по лавкам в Кремле, издеваясь и потешаясь друг над другом, мало или вовсе не образованные, говорят только матом. Пьянствуют. Доносительство среди них тотальное. Речи произносят только по бумаге, опасаясь ошибиться в титуловании царя и поминутно его прославляя. За молодым голландцем всегда следовал соглядатай, которого он преспокойно подкупал. Витсен нашел только одного говорившего на латыни и еще одного самостоятельного и умного человека — Никона, тогда уже отстраненного. (Он тайно ездил к нему в Новый Иерусалим.) Невежественное чванство, грубость, подличание перед вышестоящими и беспросветный бюрократизм, проистекающий из сугубой некомпетентности, — таков уровень правящего класса. Посольство, к которому был приписан Витсен, тоже оказалось неудачным по курьезной причине: в Москве просто никто не мог взять в толк, что такое республика, каковой тогда стала Голландия, и потому не могли, отказывались составлять новые межгосударственные документы.

У нас в учебниках всех этих воевод и дьяков называют по госдолжности, и бедные школьники привыкают думать, что это, верно, были важные и умные державные люди: полководцы да министры. А больше всего эти полуграмотные и всегда полупьяные владельцы вотчин и должностей были озабочены наживой и своим положением в иерархии местничества (см. Ключевского). Иногда, мы знаем, цари и князья крупно жертвовали церквам и монастырям, но все из того же эгоистического страха, что придется отвечать перед Богом за несусветное душегубство и разврат. Первые не то что духовные подвиги, но некоторые проблески государственной мысли появляются у Димитрия Самозванца и, возможно, у В. В. Голицына, это уже перед Петром. Нормальное мышление развилось у высшего класса в эпоху Просвещения, после того как Петр заставил дворян учиться. На создание подлинной элиты понадобилось не менее шести поколений. С середины XVIII века явились первые уважаемые (несеченые) люди. В первой четверти XIX века возник высший свет, с ним русский литературный язык, в середине века — русский научный язык, образование становится хорошим тоном, воспитываются правильные личные и общественные чувства. Дворяне присоединили страну к европейской цивилизации, началась подлинная ее история, до того была племенная предыстория. Но цивилизация шла мимо церкви, которая и к Петру до сих пор относится подозрительно. Содомита и душегуба Грозного пытаются канонизировать, про Великого что-то помалкивают.

Так что строить на древних примерах некое патриотическое воспитание у церкви никак не получится, не в ее силах переписать историю и сочинить себе хорошую роль при этих правителях. Власть была кромешной, и церковь ее не умягчила. Она всегда подчинялась власти — и до, и после отделения от византийского патриархата.

Справедливости ради надо сказать, что не одно православие так начинало. Все первое тысячелетие своей истории христианство еще очень слабо. Великие мистики, мученики, ученые и аскеты в нем были, его прославили многочисленные святые и отшельники, но жизнью народов оно еще не руководило, потому что распространялось не среди неких свободных людей, а попадало в естественную кабалу к племенным конунгам, ёрлам и графам. Все европейские и азиатские церкви изначала этнические, как и русская. В Европе князья и короли сами назначали епископов, а император — и римского папу. По своему усмотрению они созывали церковные соборы.

Так что назвать себя вселенской и обладающей истинным богознанием можно, но на самом ли деле церковь вселенская? Какое прошлое церковь считает своим и какую историю прививает народу — этническую, например, Владимиров Красных Солнышек, Невских да Грозных? Или ту, которая в Писании? Авраам — наш праотец или еврейский? Откуда и куда идет наш народ? Ведь это очень разные истории и разные ее перспективы. При этнической истории перспектив вообще нет — тупик.

Где-то должен был произойти прорыв, кто-то должен был однажды осознать, что учение Христа — выше народов и светских властей. Так произошло в Риме в XI веке. Западная церковь не сразу, но в весьма революционном темпе перестала быть национальной, реально объединила народы Европы, а не на словах только.

Римский престол начал с того, что победил симонию и николаизм, т. е. назначение епископов властями и браки священников. И то и другое отвлекало от служения, опутывало пастырей местными связями и коррупцией. Была прямо поставлена задача Христа благодаря великим усилиям великих личностей, прежде всего папы Григория VII, который начал в 1073 году свое служение под четко осознанным антиэтническим лозунгом: «Христос сказал Я есмь истина! Он не сказал Я есмь обычай!»

Папа провозгласил церковь во главе с Римом выше всех светских властей, все короли и императоры должны вести народ под главенством папы к Царству Небесному, а не жить бесцельно по своим звериным правилам. У нас в школе все проходят историю войны пап и императоров, но объясняют ее с материальных позиций, не вникая в ее глубокий смысл. Победив в ней, вернее, достигнув в 1122 году компромисса, папский престол добился права назначать епископов и тем самым объединил народы Европы стройной церковной организацией. Он не только провозгласил приоритет духовной власти, но создал для этой цели новые, свои, не бранные, но могучие орудия: просвещение, науку, право и суд. Появившаяся тогда схоластика установила, что jus как род выше lex’а как вида. Иначе говоря, произошло разделение понятий права и закона. Право, или юстиция, есть божественная справедливость, восходящая к идее Страшного суда, поэтому земные законы должны быть с ней согласованы. Так впервые в истории возникла идея правового государства, а всякие местные племенные «Правды» постепенно исчезли. И мечта клюнийских монахов о вечном мире между христианами (а Григорий был клюнийцем) всегда грезилась где-то вдалеке. У Бога времени много.

Реальная теократия дала каждому верующему как бы двойное подданство — церкви и князьям, что ослабило власть раз и навсегда и укрепило социальные позиции простецов. Щит и меч оказались теперь в разных руках, нашлась управа на князей — церковный суд с угрозой отлучения[5].

Созданное рациональное учение об искуплении (св. Ансельм Кентерберийский) продвинуло европейскую церковь вперед по сравнению с восточными церквами в богослужебной практике и духовной ориентации. Согласно Ансельму главное всемирное событие уже произошло (пришествие Спасителя), а не когдато еще произойдет (Страшный суд и Преображение)[6]. С грехопадением создалось невыносимое положение, учил Ансельм. Никакими человеческими средствами нельзя исправить это преступление — отпадение от Божьего замысла. И вот Бог посылает Сына, и Он своей жертвой избавляет нас от первородного проклятия. В искуплении заключен непростой смысл: жертва Спасителя всего лишь предложена, и Он ожидает ответа от человека. Никто ведь не скажет, что все уже спасены, что реально произошло тотальное преображение мира. Он как лежал, так и лежит во зле, но появился путь. «Я есть путь», — говорит Иисус. Бог проложил путь от Себя до смертного существа, и теперь каждому предложено пойти по нему от человека к Богу. Надлежит поверить: Христос пришел спасти лично меня. Не всех, не человека вообще, не человеческий род и тому подобные абстракции. Не бывает спасения, кроме как поодиночке. Христос знает меня, может быть, ничтожнейшего на социальной лестнице, по имени, и, если я поверю в Него, Он станет моим личным руководителем в этой невыносимо трудной жизни и далее. Таков величайший вызов, и от него не уклониться, надо наедине в своей душе решиться на него и не прятаться за свой приход, за собор верующих, даже за священника.

В восточных церквах и не знают о том, что такой вызов существует. Благодаря учению об искуплении в Европе вера дала человеку смысл жизни, она помогает ему реализовать свое призвание, замысел Бога о себе. Православие же дает смысл смерти, спасение ждет за гробом. «Иди, Бог простит!» — говорит православному верующему после исповеди священник и тем складывает ответственность с себя и создает неопределенно-отложенное прощение. В конечном счете подталкивает к квиетизму.

И в латинстве не все понимали личный смысл искупления, многие и до сих пор остались в лоне коллективного сознания, но принявших личного Бога оказалось достаточно много. Только они все и сделали. Каждая без исключения черта практики, в духовной ли сфере, в материальных ли изобретениях, в социальной ли жизни, есть чья-то осуществленная мечта, на достижение которой положена конкретная человеческая жизнь. О церкви надо судить не по многим, а по этим лучшим. Именно принявшие совершили великие дела. После XI века наступил миллениум личных христианских подвигов.

Из наших учебников вы не узнаете, например, почему произошли великие географические открытия. Там не пишут, что португальский принц Генрих Мореплаватель, воин и ученый, создал религиозный орден для борьбы с маврами и морскую академию. Он посылал один за другим корабли вокруг Африки, пока они не достигли Индии (уже после его смерти). На внучке одного из его капитанов женился Колумб и через семью воспринял великую идею достичь Гроба Господня, освободить томящихся в Индии христиан, но идти решил на запад. Колумб считал, что, поскольку Бог наградил его непревзойденным навигаторским талантом, именно ему и никому другому поручена великая миссия осуществить пророчество Исайи, способствовать христианизации мира. Только благодаря религиозному воодушевлению он смог убедить королеву Изабеллу и преодолеть невиданные трудности четырех плаваний[7]. А у нас распространяется марксистская клевета, что он (а не те, кто за ним) шел за золотом и пряностями. Такова вся наша антихристианская историография!

Следствиями папской революции, искреннего порыва Европы к спасению, стали:

города, сотни городов, образовавшиеся тогда буквально за сто лет сразу как духовные организмы, как церковные братства и присяжные коммуны. Они сложились не стихийно, а как бы сверхъестественно и стали форпостами просвещения, деловой жизни и будущей демократии. У каждого европейского города было одномоментное славное начало, передававшаяся следующим поколениям история борьбы за вольность, за самоуправление по правильному документу, например, по Магдебургскому праву, по хартии, гарантированной монархом. У нас лишь в некоторых западных городах по близким примерам возникали братства, в Луцке, Минске, например. Почему Львов такой развитый город? Там всегда было сильное христианское городское братство. Изгнанный московскими церковными мракобесами, именно сюда сбежал Иван Федоров печатать книги, «Азбуку» для детей, а братства всегда прежде всего заводили школы;

университеты, начиная с Болонского (1088), с первым и главным факультетом — правоведения. Потом к ним присоединились теологический и медицинский. Эти и только эти три факультета и есть университет, дающий знания о самой главной реальности мира — о Боге и человеке, а не о физике и химии. От нас и в светской, и в церковной школе скрывают, что церковь, а не кто-то иной, создала и организационно, и, главное, идейно современную европейскую науку, которая стала мировой. У нас ни в одном университете не было никогда богословского факультета, а правоведение — в советское время — было, так сказать, «факультетом ненужных вещей». Католическая церковь внедрила право в жизнь европейцев. Создались очень быстро, кроме канонического права, административное, уголовное, городское, манориальное, феодальное, торговое, морское. Юридический договор и правильный суд по процедуре римского права стали уважаемыми институтами, регулирующим все области жизни — от семейной до международной. Образовалась сфера, где могли работать только образованные люди: юристы городских советов, судьи, адвокаты, нотариусы, дипломаты, чле ны епископских капитулов. В тогдашних хрониках есть ворчание на засилье «новых людей». Правильно оформленная деловая жизнь резко двинула вперед экономику. Европа быстро стала самой сильной в мире и с тех пор лидирует[8];

рост населения. Началось преобразование личной жизни, церковь подчинила себе всю брачно-семейную сферу. Она превратила брак в таинство, повысила роль женщины в обществе. У нее впервые гласно — в церкви — стали спрашивать согласия выйти замуж. Священники заставляли родителей крестить детей сразу после рождения, а не через год-два, что постепенно искоренило тогдашнее повсеместное бытовое детоубийство. Возникло чадолюбие, появились живые деды и бабки, а ранее они к пяти-десятилетнему возрасту внуков уже были в могилах. За сто лет население выросло в полтора раза[9];

отмена крепостного права. Церковь осуждала христиан, владеющих другими христианами. Папская область первой отменила рабство, и постепенно и повсеместно феодальные отношения исчезли;

новая идеология истории. Все включились реально в священную историю, обрели историческую духовную родину — Палестину. Возникла идея крестовых походов. Идеально она означала возвращение к духовным истокам, на практике — переход Европы от обороны к наступлению, до того сарацины столетиями разоряли побережья.

Правда, по непостижимой мудрости промысла вместо чаемого Царствия Небесного пришла небывало губительная чума XIV века. С появлением индульгенций и инквизиции церковная иерархия впала в маразм. Произошла реформация, но она не отменила личностного характера веры, а еще далее развила его[10].

Ни Возрождение, ни Просвещение, ни секуляризация не оторвали западную культуру от ее христианского, церковного источника. В Средние века искренно, напряженно жаждали правды божественной, и вдруг все остальное приложилось им. Путь к мирской пользе лежал через небесную истину, другого пути не оказалось. Побочным следствием духовных поисков и подвигов и стала европейская цивилизация. Других цивилизаций нет, это выдумка Арнольда Тойнби. Есть множество этнических и государственных культур, от самых примитивных табу до необычайно развитых и эстетически оформленных, как японская. Некоторые элементы цивилизованности имеются во всех культурах, но цивилизация в точном смысле слова есть только там, где существует профессиональная наука, прежде всего право, теология и их обществоведческие ответвления. Наука насаждает просвещение, умягчающее нравы и режимы. У нас тут доморощенные мыслители награждают себя названиями цивилизации православной, русской, российской, славянской, по их примеру другие пошли писать о тюркской, кавказской, аланской, беспардонно злоупотребляя словом.

Обычно думают, что Европа всего лишь технический лидер. На самом деле так ее воспринимали извне, перенимая у нее, как, например, Япония и Россия с начала XVIII века, прежде всего военные новшества, математику и естествознание и к ним сводя понимание прогресса. Но все технические достижения стали возможны лишь как следствие духовной и гражданской свободы, гуманизации жизни. Папская революция XI века встроила ген развития внутрь социальной жизни, поэтому лучшая техника есть следствие, а не причина. Истина выстрадана и пережита европейцами, религиозными были самые их плодотворные революции.

Бенедиктинские монастыри за 13 веков дали 15 тысяч духовных писателей, это гигантское гуманитарное наследие, фундамент мысли. Только в Европе были чисто ученые монашеские ордена, не говоря уж о благотворительных, больничных и миссионерских. Их вера была в деле. Европа всегда ощущала свою миссию, она сознает ответственность и за Африку, и за болезни в Индии (мать Тереза в Калькутте основала свой орден). Ни одна русская женщина не отправится спасать тибетских ребятишек в лагерях изгнания, а английские почему-то едут, т. к. причисляют себя и их к человечеству, а не делят всех на этносы.

Где монашеские ордена русской церкви, где ученые-монахи? Какие подвиги она совершала, о которых можно рассказать подрастающему поколению? Вспомнить Пересвета и Ослябю? Ну, а не военные?

В результате лишь Европа жила исторической жизнью, остальные просто жили, как это правильно понял Чаадаев. Почему же одна жизнь историческая, а другая — нет? Потому что в ее ходе должно реализовываться Слово, Закон Божий. История еще не закончилась, как то провозгласил Фукуяма[11]. И в Европе христианские заповеди, единство и вечный мир еще не осуществились. Вспомним фашизм — высший всплеск этнического сознания, хотя ради справедливости надо сказать, что Гитлер не смог сделать всю церковь национальной. Но, несмотря на войны, никто не станет отрицать, что европейцы продвинулись несравненно дальше других стран, называющих себя христианскими, по пути пересоздания естественного человека.

В наше время повального плюрализма все истины объявлены относительными. Но в религиозной сфере все же есть иерархия ценностей. И судить надо не по учению самому, а по результатам усвоения этих ценностей, по тому, насколько люди стали цивилизованнее и гуманнее. История доказывает, что сложное учение евангелистов усвоено лучше, чем учение коптов или русских старообрядцев. Конечно, это рискованная точка зрения: из сравнения религий, из иерархии истин можно сделать плохие выводы. Но из плюрализма делаются еще худшие выводы. И как бы сурово это ни звучало, истина одна, и непросто понять, чтo есть приближения к ней, а чтo — ее извращение.

И вот теперь, если мы взглянем на не совершившую в свое время такой революции и оставшуюся на византийском уровне русскую церковь, то увидим, что ни одну из задач, над которыми работала с XI века католическая церковь, она и не ставила. Она якобы добивалась христианизации страны, а надо было — христианизации человека. Теперь стало видно, что первая цель утопическая, вторая — абсолютно реальная и благодарная.

Наша церковь подчинилась племенным конунгам, ставшим тут князьями, и тем себя ограничила, фактически погубила с самого начала. И сейчас никто в ней даже и не поймет, некому понимать, в чем дело, почему у нее ничего не получилось? В ней рефлексия по поводу своей собственной истории заглушена патриотическими возвеличениями. Но давайте зададим простой вопрос: а выполнила ли церковь хотя бы одну из поставленных Основателем церкви задач?

Она за тысячу лет:

1) не приучила мирян исполнять моральные заповеди, быть кроткими, честными, правдивыми, хорошо трудиться, не отучила от грубости, пьянства и мата. Все усилия в этом направлении оказались потраченными впустую;

2) не привила народу любви к ближнему, не заботилась о любви мужа к жене и жены к мужу — т. е. о самом важном земном институте; древний бытовой ин фантицид и беспризорщина в обычае вплоть до сего дня. А советская власть совсем доконала семью, послав всех мужей на фронты, на стройки и замучив в лагерях. После войны это была страна вдов, полные семьи были только у начальников, партийных и военных;

3) не отучила паству от другой, вредной любви, не отрезала человека от рода, как то категорически потребовал Христос. Нет важнее требования в Его жизненном учении, поскольку в природном родстве корень всей ксенофобии. Его важнейшая заповедь, скорее даже пророчество, она не доверена народу, поскольку тот ее не поймет, а сообщена только ученикам: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю, не мир пришел Я принести, но меч; Ибо пришел Я разделить человека с отцем его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку домашние его» (Мф, 10, 34 и далее). Православная церковь не одолела родоплеменных жутких правил общежития. Мне встречались люди в деревнях, которые помнили семьи по 40 человек. Что это, как не обезьяний, естественный способ общежития, где главенствовал патриарх-снохач? Наша церковь не поняла, не разобралась в трудночитаемых (почему к жене надо прилепиться, а отца и мать — оставить?), но имеющих большие следствия вещах, закладывающих основы новой, сверхъестественной, т. е. божественной, этики;

4) отсюда следует прямо, что она не способствовала формированию индивидуальной личности, сыновней Богу. Русский человек считал и до сих пор считает себя «сыном полка», членом какого-нибудь, прежде всего этнического, государственного или, хуже того, военного коллектива со всеми его прелестями: общим мышлением, присягами начальству, круговой порукой зла, мифами и коллективной безответственностью, оборонным сознанием, противопоставлением «мы — хорошие, они — нехорошие». (Что и описано Гумилевым как этногенез, т. е. дурная бесконечность коловращения племен, происходящая даже не в истории, а в географии.) О необходимости перехода верующего из коллективной личности в индивидуальную наша церковь даже не подозревает, не видно усилий и публично ставимых задач в этом направлении. А только личности и создают уже не этнос как союз родов и племен, а нацию как союз граждан и от жизни в географическом пространстве переходят к историческому времени;

5) не просветила народ. Христианином нельзя стать, не будучи грамотным, не изъясняя учение лично, не понимая его. Оно ведь далеко не простое, возникло на базе сложного письменного учения иудеев (в синагогах всегда учили детей постигать основы Пятикнижия), причем не только впитало, но и преодолело, усложнило его; как же можно такое возвышенное великое учение объяснять безграмотному человеку, оно непонятно на обыденном языке. Это не миф каких-нибудь вогулов. Будучи переведенным на язык родных осин, оно превратилось в суеверие. Деяние Кирилла и Мефодия не так однозначно благостно: богословие хотя бы на греческом языке должно было остаться, отделиться от профанного знания как высокое, каким оно долго развивалось на латыни. Тогда наша церковь восприняла бы Платона с Аристотелем, создала бы книжную философию. Но вся греческая дохристианская ученость ушла на запад, а здесь большинство о ней и не слышало.

Приходится констатировать в итоге, что нашу православную церковь трудно назвать христианской, она такова по форме, но не по содержанию, поскольку, как это ни печально, она не реализовала заложенный в учении моральный, духовный и деятельный потенциал. Ужасно, смертельно обидно мне это говорить, но такова реальность истории. Нельзя требовать по здравому смыслу, чтобы учение целиком воплотилось, так считать было бы прекраснодушно и непрактично, но хоте лось бы продвинуться в верном направлении. Вот дьякон Кураев гордится, что наша церковь неизменна с III века. Чем же тут гордиться? Тем, что она называется русской вопреки прямому запрету Христа?

Разве можно сравнить религиозный накал, например, кальвинизма, эти суровые общины, своим идейным воодушевлением сотворившие целые страны, такие как Голландия, Швейцария, Шотландия, Америка, с нашей вялой бездеятельной верой? В XVII веке в маленькой Голландии уже было более двух тысяч проповедников, и в течение сотен лет они каждое воскресенье в одно и то же время всходили на кафедры и учили народ добру в храмах, где нет ни одной иконы, голые белые стены — это чтобы слушали, а не глазели на разноцветные лики. Посмотрите на решения их синодов, как они отучали народ от пьянства и племенных праздников, и отучили ведь. Это такая же упорная целенаправленная работа, как их польдеры — самая крупная земельная работа в истории человечества. Почему крохотная Шотландия дала миру несоразмерное множество всемирно известных ученых? Потому что там возобладало сугубо личностное пресвитерианское учение — других причин нет. У всех перед глазами плоды протестантской трудовой этики северных стран, сформировавшей честность, трезвость, бережливость, умеренность. В Европе сегодня ликвидирована бедность. Есть точные цифры: в конце XIX века бедных в странах Запада было 80%, к концу XX века — только 20%[12]. И это следствие упорного и увлеченного труда, следствие реализации инноваций, которые всегда бывают только личными. Решается на новое только один человек, он же за него и отвечает.

Кто-то, кажется, философ Валериан Муравьев писал, что западная вера есть твердая скала, опора, а православие — мягкая обнимающая волна, несущая человека. Красиво, конечно, сказано. Действительно, и в православии можно утешиться от трудностей жизни, общаться с Богом и спасать душу. Многие и уходили в него, как в скит. Если внимательно подумать, то наша церковь — сообщество монахов, чем она фактически была в III веке. Ничего плохого нет в том, чтобы уйти от мира с его безумствами, от его насилия, соблазнов и грехов, посвятить себя созерцательной и молитвенной жизни. Но молитва и литургия — не конец пути, а только начало, приуготовление к делу. Как реальное дело с Богом делать? Все не могут стать монахами. Что миру дала церковь? Каков тысячелетний результат усилий восточных христианских конфессий?

Наша церковь стала ли руководителем человека в жизни, взяла на себя такую ответственность? Нет, она не поняла великой роли, которая ей предназначалась. Еще в XV веке она немного шевелилась, это лучший век православия, но потом власти совсем ее задавили, прямо-таки буквально Малюта удавил митрополита Филиппа, обличавшего царские непотребства. С тех пор церковь пристегнули к государственной колеснице, и она повлеклась за «князем мира сего». Никон единственный увидел великую опасность, фактически он хотел повторить подвиг Григория VII, провозгласил теократию («Священство царства преболе есть!»), но у него не было ни средств, ни сил, ни союзников, и через семь лет его устранили. Вся беда в том, что православие распространялось в неграмотной стране и не просветило ее. Клирики, особенно низовые, всегда считали стремление к образованию ересью. Наша церковь не выдерживает света науки, потому что логика мгновенно высвечивает ее внутренние противоречия, разрыв между словом и делом. Когда после объединения с Украиной преподаватели Киево-Могилянской академии приехали в Москву, чтобы создать Академию в центре (какое же государство без высшего учебного заведения!), московские фундаменталисты изгнали их, и только лет через тридцать с гигантским трудом образовалась Славяно-Греко-Латинская академия (студентов никак не могли набрать).

Наша церковь Бога по виду любила и ему била поклоны, а людям не служила, она их лишь окормляла, т. е. совершала обряды, что делают по-своему любые шаманы. До сих пор в ней нет института проповедников, она ничего не объясняет, не отвечает ни на один сложный вопрос в жизни. Беседы тех, кому доверено говорить, совершенно абстрактные, касаются все того же загробного мира, про который они все знают, а как человеку жить в реальной жизни, не знают, потому что сами не живут правильно, по учению. Монахи и священники в массе своей никогда не были настроены против крепостного рабства. Чем церковь ответила на отмену Юрьевого дня? Ничем, потому что монастыри сами владели крестьянами. Церковная верхушка была частью государственного механизма, и, сколько наше государство ни измывалось над русским человеком, она ни разу не подняла голос протеста.

И вот грянул исторический итог по полной и страшной программе. Поняла ли наша церковь, что произошло при советской власти? Такого в истории мученичества действительно не бывало. Но ведь это не супостаты пришли и разрушили церкви. Это вчера еще воцерковленный народ посбрасывал все кресты, купола и колокола. Радостно крушил амвоны и иконостасы, а священников расстреливал на папертях и в застенках. Почему? Почему он не взял пулеметы и не встал на защиту веры отцов? Единичные факты сопротивления не в счет. Да потому, что всегда считал церковь, и не без оснований, пособницей власти, заодно с угнетателями и притеснителями. Она веками учила его смиряться, не бунтовать. Эта позиция неверная, как оказалось, история ее опровергла. Учить смирению надо было правителей, поскольку те властвовали без всякого удержу. В результате народ забунтовал так, что и сами учители не уцелели. Так что не лучше ли считать эту великую муку наказанием? Бог учит нас гевристически, говорили древние, Он не выдает истину как на лопате, о ней догадываться приходится.

Повторю, что церковь в России не стала духовным лидером для человека, не отвечала на его запросы, не создала никакого духовного напряжения в жизни, не выполнила положенную ей историческую миссию. Тысячу лет людей заставляли ходить в церковь, и вот за каких-то 10 лет, за 1917–1927 годы, вся религиозность с народа слетела — как ветром сдуло. Сказало начальство, что Бога нет, и он сразу одобрил, лишь единицы ушли в подполье, именно как в III веке. Разве это не урок?

Накануне Первой мировой войны английский писатель Грэхем, изучавший русский язык, приехал в Россию для усовершенствования в нем, познакомился с народом и был очарован и покорен. Да это христианский народ! Святая Русь! У всех иконы в домах, все кроткие, набожные, на церкви крестятся. В 1909 году он совершил с поморами пешее паломничество в Палестину, написал книги, горячо убеждая англичан, что лучшего союзника им не найти, эти люди будут радостно умирать на войне за свою веру. И тут вскоре народ покинул фронт, совершил революцию, сжег все культурные гнезда на селе и в довершение разрушил все церкви. Вот тебе и святая Русь! В 1664 году Николаас Витсен тоже никак не мог понять, как это по внешности (его тоже поразили иконы в домах) христианский народ ведет совершенно не христианскую жизнь. Повальное пьянство и убийство в праздники на Москве семидесяти человек никого и не удивляли.

Сейчас говорят о церковном возрождении. Но насколько оно христианское? В церкви самой не видно покаяния и осмысления своей истории. Нет и возвращения к деятельным истокам. Религия как была художественной, обрядовой, до полнительным украшением жизни, но не самой жизнью, ее духовной сутью, такой внешней и восстанавливается. Она по-прежнему не исповедует личную веру, и это выгодно иерархам, потому что при соборном характере веры они превращаются в начальников, что значительно легче, чем быть пастырем. (Конечно, есть новые продвинутые священники, но их третируют под грифом экуменистов). Верующие, как сомнамбулы, бесконечно украшают храмы и их внутреннее убранство, все красят и белят, а что меняется у них внутри? Это ложно направленное рвение. В провинции сейчас вообще возникает целая новая православная бытовая культура: одежда, еда, посуда, дизайн жилища, книги, музыка — все становится русско-стильным, прямо-таки кошерным. Православные ярмарки потрясают разнообразием и обилием. По монастырям работают в поте лица послушницы, расшивают ризы и плащаницы, создана огромная православная индустрия. Все в духе Шмелева, описавшего богомольную Москву. Но «все это было в веках, бывших до нас», и значит, при новых потрясениях такая религия снова слетит с людей, как позолота.

Нет, патриотическое воспитание — далеко не главная задача церкви. Сегодня она должна открыто признать, что уклонилась от своего истинного призвания — всеми силами воплощать в жизнь христианские заповеди. В ее прошлом были такие отчетливые попытки, но, к сожалению, здоровые ростки не вызрели. Именно их еще предстоит заботливо выращивать.

Церковные реформы — это всегда отказ от наросших за века закоснелых вредных традиций и возврат к неисчерпаемому источнику — учению Христа о мире и человеке. Только непрерывным уяснением этого изначального смысла всегда обновлялась вера, становясь более глубокой и действенной.

---

[1] Конференция «Церковь и СМИ: проблемы и задачи патриотического воспитания» состоялась в рамках форума «Любовью и единением спасемся» 5 октября 2005 года [www.blagovest-info.ru].

[2] Аксенов Г. П. Крылья орла // Открытая политика. 1997. № 2–3. С. 98–107.

[3] Ульфельд Я. Путешествие в Россию. М.: Языки славянской культуры, 2002.

[4] Николаас Витсен. Путешествие в Московию. 1664–1665. Дневник / Пер. со староголл. СПб.: Симпозиум, 1996.

[5] Берман Гарольд Дж. Западная традиция права: эпоха формирования / Пер. с англ. М.: МГУ, 1994.

[6] Искупление: Материалы 2-го Международного симпозиума. СПб., 1999.

[7] Вернадский В. И. Очерки по истории современного научного мировоззрения // Вернадский В. И. Труды по всеобщей истории науки. 2-е изд. М.: Наука, 1988. С. 42–174.

[8] Morris Colin. The Discovery of the Individual. London, 1972.

[9] Бессмертный Ю. Л. Жизнь и смерть в Средние века: Очерки демографической истории Франции. М.: Наука, 1991.

[10] Берман Г. Дж. Вера и закон: примирение права и религии. М.: Ad Marginem, 1999.

[11] Fukuyama Francis. The End of History and Last Man. New York, 1993.

[12] Розенберг Н., Бирдцелл Х. мл. Как Запад стал богатым. Новосибирск, 1995.