Средиземноморье: общность истории и культуры

Своеобразие региона

Средиземноморье — место рождения и встречи большинства человеческих цивилизаций, религий, культур. К Средиземноморью всегда тяготели и некоторые соседние ареалы. Уникальность гигантского пространства на стыке сразу трех континентов — Европы, Азии и Африки — способствовала формированию здесь чрезвычайно своеобразной социоисторической и этнокультурной ситуации. Исторические сведения, данные археологии, этнографии и антропологии свидетельствуют о редком многообразии этносов, конфессий, рас, культур, социально-политических и хозяйственно-экономических форм жизни, сменявших друг друга в бассейне Средиземноморья и связанного с ним Черноморья. Наличие этой связи определило заметное участие в средиземноморских процессах Восточной Европы и Кавказа. Таким образом, богатая и многоцветная сама по себе этнокультурная мозаика Средиземноморья становится еще разнообразнее благодаря исключительной силе притяжения этого неповторимого региона, вовлекавшего соседние страны и народы в политические, экономические и цивилизационные процессы, всегда отличавшиеся в средиземноморском пространстве исключительной интенсивностью.

Объяснение этому — не только в чрезвычайно благоприятных климатических и природно-географических условиях Средиземноморья, но и в уникальной возможности межэтнического и межкультурного общения. С древнейших времен люди гораздо меньше боялись воды, чем мертвых пустынь, непреодолимых гор и непроходимой чащи лесов, кишевших хищниками. Поэтому, как ни парадоксально, водные пути, несмотря на бури и кораблекрушения, издревле функционировали регулярнее, чем сухопутные, когда речь шла о больших расстояниях. Благодаря этому Средиземноморье стало единственным в мире ареалом, где каждый этнос и каждая культура могли общаться не с одним или двумя-тремя соседями, а сразу с десятками иных этносов и культур. Естественно, это общение далеко не всегда бывало мирным и нередко заканчивалось истребительными войнами. И тем не менее оно весьма способствовало всестороннему прогрессу народов региона, развитию состязательности между ними, взаимопроникновению языков и обычаев, обмену хозяйственным, политическим и культурным опытом.

Своеобразные культуры при столкновении с более сильным противником редко исчезали полностью. Весьма знаменательно, что именно всемирно известный знаток истории Средиземноморья Фернан Бродель открыл фактор «сопро тивления культур», которые, вопреки всем попыткам их устранения, «появляются снова, упорно стремясь выжить»[1]. На востоке средиземноморского ареала культурные образования возникли раньше, чем в Европе, укоренились прочнее и поэтому отличались большей жизнестойкостью. В качестве примера можно привести цивилизацию Древнего Египта, которая выдержала нашествия и владычество гиксосов в XVIII веке до н. э., «народов моря» в XIII веке до н. э., ливийцев в X веке до н. э., эфиопов в VIII веке до н. э., ассирийцев в VII веке до н. э., персов в VI веке до н. э., греко-македонцев в IV веке до н. э., римлян в I веке до н. э. И лишь в IV веке н. э. византийцы довершили уничтожение основной части древнеегипетского наследия (главным образом, под флагом искоренения древнеегипетской религии, сопротивлявшейся христианству).

Таким образом, цивилизация Древнего Египта сопротивлялась более двух тысячелетий, в течение которых страна не только восемь раз попадала под иноземное иго, но и постепенно ассимилировала на своей территории иноэтническое население (рабов, кочевников, наемников, насильно переселяемых жителей завоеванных областей), а также интенсивно взаимодействовала с сопредельными регионами. Так, области Нубии, Ливии, Сирии, Палестины постоянно оказывались либо под властью Египта, либо объектами его экспансии. Египтяне многому учили других и многому учились сами. Их культура, как и культура других народов Средиземноморья, создавалась и развивалась в условиях иноземных влияний.

Если сказанное верно в отношении древнеегипетской культуры, одной из наиболее консервативных в Средиземноморье, то тем более применимо к остальным. Известно, чем обязана архаическая Греция XI–VI веков до н. э. культурам эгейцев, ахейцев, Древнего Египта, Финикии, Сирии, Малой Азии и древней Персии. Точно так же Древний Рим усвоил достижения греков, карфагенян, эллинистических государств Востока, а еще раньше — этрусков, самнитов, галлов и иных средиземноморских народов[2]. Эти заимствования лишь усилили цивилизацию Древнего Рима, довели ее до совершенства, одновременно добавив элемент плюрализма в ее местные варианты. Без подобных процессов было бы невозможно социокультурное равновесие гигантской империи, впервые (и, как оказалось, лишь раз в истории) добившейся политического единства всего Средиземноморья.

Несомненно, это единство было экономически, психологически и духовно подготовлено предшествующими полуторатысячелетними контактами между средиземноморцами, сплетением воедино многих общекультурных традиций и личных человеческих связей. Иначе не правили бы в Риме императоры ливийско-пунического и сирийского происхождения, не находили бы общий язык Цезарь и Марк Антоний с царицей Египта Клеопатрой, не были бы виднейшими римскими историками греки Полибий и Плутарх, не привлекла бы так римская культура нумидийского царя Юбу II и иудейского аристократа Иосифа Флавия.

Синтез цивилизаций

Средиземноморье — родина большинства известных человечеству синкретических цивилизаций, которые обобщили и синтезировали сущностные особенности и черты культур разных народов, являя собой убедительные доказательства возможности преодолеть барьеры между расами, языками, религиями и духовными мирами. Одним из первых доказательств такого рода является эгейская, или крито-микенская, цивилизация III–II тысячелетий до н. э., созданная в бассейне Эгейского моря, по мнению А. Тойнби, людьми «разных антропологических типов» из Азии и Африки, для культуры которых «характерны смешанные мотивы — как ливийские, так и анатолийские», осложненные к тому же (а, может быть, и определенные) древнеегипетскими и шумерскими влияниями[3]. К этому же типу относится и цивилизация Карфагена VIII–II веков до н. э., обнаруживающая на финикийской основе немало древнегреческих и древнеливийских заимствований, явное влияние этрусков, а также наличие смешанных этногрупп (ливо-финикийцев, иберо-финикийцев). Синкретическими были и все эллинистические культуры, представлявшие собой довольно органичный сплав культуры греко-македонцев и покоренных ими народов Ближнего Востока[4].

Указанный культурный синкретизм как бы помогал передавать эстафету исторического лидерства от одной этнокультуры к другой и в то же время являлся стимулятором исторического развития. Так, Карфаген способствовал вовлечению в орбиту греко-римского Средиземноморья находившихся под его влиянием ливийцев, нумидийцев, прочих африканцев. В то же время небывалый подъем Рима во многом связан с обогащением латинской цивилизации за счет достижений Карфагена и эллинизма. В Средние века эта традиция была продолжена Византией на востоке Европы, страной аль-Андалус (мусульманской Испанией)* — на западе и юге Европы.

«Постоянное раздвоение между восточным и западным миром, скрещение азиатских и европейских влияний… смешение греко-римских и восточных традиций» — такова характеристика Византии, пытавшейся возродить единство Средиземноморья под своей эгидой. Особенно значительно влияние Византии было среди славян и восточных средиземноморцев (жителей Сирии, Ливана, Палестины), которые обязаны этой «западно-восточной» империи очень многим — своей принадлежностью православному христианству, иконописью (вообще живописью), церковной архитектурой, некоторыми нормами морали, политической культуры и эстетики «вместе с искусством варить стекло и строить храмы»[5]. Столь же синкретична была и цивилизация страны аль-Андалус на Иберийском полуострове, где, по мнению Анри Терраса, «религия Востока утвердилась и жила в стране, имевшей те же структуры, что и ее соседи в Западной Европе», а испанский историк Санчес Альборнос как бы подтверждает это тем, что «разницы между Кордовой и Багдадом нередко было больше, чем между Кордовой и Парижем». Какими бы спорными ни казались эти тезисы, следует, очевидно, учесть мнение крупнейшего знатока этого вопроса Пьера Гишара, который прямо указывает на синтез «восточных» и «западных» структур в арабо-андалусском обществе, где романский язык употреблялся даже в мечетях и при дворе халифов наряду с арабским, где положение женщины было сопоставимо с таковым «на христианском Западе той эпохи», а их уровень культуры был намного выше, где органично (до XII–XIII веков) сосуществовали общины трех религий и гораздо большего числа этносов (включая «сакалиба» — принявших ислам славян), где «асабийя» (кланово-племенной патриотизм) сочеталась с римско-византийскими и вестготскими порядками городской жизни[6].

И если, когда речь идет о Византии, обычно приходится доказывать ее тесную связь с Востоком, подчеркивать ее «четко выраженный восточный колорит», то еще сложнее увидеть западные корни, западный социокультурный субстрат в аль-Андалусе, арабо-исламской стране, где уже в IX веке епископ Кордовы сетовал: «Христиане даже забыли свой язык… Наоборот, бесчисленны те, которые умеют выражаться по-арабски в высшей степени изящно»[7]. В аль-Андалусе постепенно формировалась совершенно новая народность смешанного происхождения, отличавшаяся этноконфессиональным плюрализмом. Реконкиста и попытка вторгшихся на полуостров берберов Магриба дать ей отпор нарушили этот процесс: с XII века началось массовое бегство из аль-Андалуса иудеев и христиан-мосарабов (от «мустаараб», т. е. арабизированный), обвиненных в помощи «неверным». Тем не менее плюралистичность цивилизации аль-Андалуса и пестрота населения страны сохранялись до самого ее исчезновения в 1492 году. Думается, прав И. Ю. Крачковский, говоривший об Иберийском полуострове: «Здесь прошлое дает нам яркий пример шаткости границ между Востоком и Западом, когда речь идет о развитии мировой культуры»[8]. Вклад аль-Андалуса в эту культуру пока еще не оценен в полной мере, несмотря на труды Хуана Вернета и Монтгомери Уотта[9].

Византия и аль-Андалус, разделенные водами Средиземного моря, поддерживали, тем не менее, регулярные контакты. Во-первых, даже потеряв свои владения на Ближнем Востоке, византийцы сохраняли там определенное культурное, экономическое и даже религиозное (среди христиан) влияние, особенно в Сирии. Это передалось и в аль-Андалус, где правили сирийцы Омейяды, которые Средиземное море называли «Сирийским», а свою столицу Кордову — «вторым Багдадом» или «западным Константинополем». Между Византией и аль-Андалусом имели место и торговые сношения. Из Византии в аль-Андалус везли мрамор и изделия из него (например, 140 колонн для резиденции халифа под Кордовой), а среди 10 тысяч строителей были мастера из разных стран, особенно из Египта. Предпринятые уже в ХХ веке раскопки этого омейядского «Версаля», как и других дворцов и замков аль-Андалуса, дали археологам основания говорить о гораздо большем, чем предполагалось ранее, влиянии искусства Византии и Сирии на культуру Кордовского халифата[10]. Существовали между обоими культурными центрами Средиземноморья IX–XI веков и связи интеллектуального характера, поддерживавшиеся нередко через еврейских купцов, христианских и мусульманских паломников. Войны и работорговля с Византией (особенно в Италии и на островах Средиземноморья до Х века) обеспечивали приток рабов и военнопленных, среди которых преобладали служившие византийцам славяне (в том числе из Киевской Руси, направленные при княгине Ольге в 949 году, а затем — императором Никифором Фокой в 963–964 годах против арабов на Кипре, Крите и Сицилии). Эти славяне, принимая ислам, селились на Сицилии целыми кварталами, в которых кордовские правители набирали для себя гвардию «сицилийских молодцов». В X–XI веках из их среды в аль-Андалусе выдвинулось немало губернаторов и даже независимых правителей, опиравшихся на военных и чиновников из своей общины, ставшей влиятельной в стране[11].

Арабский Запад

Экономические, культурные, этносоциальные и прочие связи аль-Андалуса с мусульманской Сицилией IX–XI веков были особенно крепки. Сицилию называли «литературной провинцией» аль-Андалуса. Но сходство между ними было и в других областях: в сельском хозяйстве, архитектуре, ремеслах, городской жизни. Кроме арабов и берберов, здесь селились персы, сирийцы, смешивавшиеся с коренным итало-греческим населением, в значительной мере исламизированным (в 972 году здесь было уже свыше одного миллиона мусульман, в большинстве своем местного происхождения). Эти мусульмане Сицилии («ахль Сикиллийя») жили под властью арабо-берберов и использовали труд и военные услуги африканских рабов («абид») и пленников из Италии, Франции, Византии (включая славян). Сицилийцы часто поселялись в аль-Андалусе (как, например, известный поэт Ибн Хамдис), ибо сходство типов хозяйства, предметов быта и повседневного обихода, жилищ и укреплений, садов, рынков, фонтанов и художественных вкусов у жителей обеих стран было поразительным. Неудивитель но, что и ныне 328 географических названий на Сицилии имеют арабское происхождение, а в современном сицилийском диалекте итальянского языка — сотни арабских заимствований[12].

На Сицилии арабо-исламская культура процветала и при арабском господстве (859–1086), и при владычестве сменивших их норманнов (1086–1194), и при королях династии Штауфенов, особенно при Фридрихе II (1215–1250), совмещавшем титулы короля Сицилии, Иерусалима и императора Священной Римской империи. Характерно, что Фридриха, как и самого известного из норманнских монархов Рожера II (1112–1154), за любовь ко всему арабскому даже прозвали «крещеными султанами Сицилии». При них арабский язык и культура сохраняли свое значение, многие арабы занимали важные должности, арабские торговцы и ремесленники имели свои кварталы, мечети, пользовались некоторыми привилегиями. При дворе были приняты арабские учителя и поэты-панегиристы, в обращении ходили (как и в католической Кастилии того времени) монеты с арабскими надписями, датами хиджры и даже мусульманскими религиозными формулами. Арабы-архитекторы при строительстве церквей пользовались приемами и элементами зодчества аль-Андалуса (тогда — образца для всего Средиземноморья), а изображения христианских святых окружались арабскими надписями. При дворе Рожера II работал великий арабский географ Абу Абдаллах аль-Идриси, посвятивший королю свое знаменитое «Развлечение истомленного в странствии по областям», самый достоверный для того времени свод географических и историко-экономических сведений о Европе, Азии и Африке. Побывавший на Сицилии в 1185 году валенсианский мавр Ибн Джубайр отмечал, что король Вильгельм (внук Рожера) «напоминает мусульманских государей» по роскоши и порядкам своего двора, «полностью доверяет мусульманам и полагается на них в своих делах», даже завел гарем, а количество мечетей в Палермо «невозможно сосчитать». Это свидетельство позволяет скорректировать тезис канадского историка А. Ахмада о наличии при норманнах «симбиоза греческих, арабских и латинских культурных традиций и влияний». В этом симбиозе, несомненно, доминировал арабский элемент, определявшийся непрерывностью и интенсивностью связей Сицилии с Магрибом и аль-Андалусом, бывшими тогда, по мнению К. Каэна, «воротами мусульманского Востока» в Европу[13].

Магриб всегда, даже после начала Крестовых походов, имел тесные экономические связи с Сицилией и югом Италии (особенно в 1123–1160 годах, когда сицилийские норманны владели большей частью Туниса и западом Ливии, получившими тогда в Магрибе название «Кастилии»). И в Магрибе, и на Сицилии мусульмане при норманнах свободно выбирали своих кади (судей), пользовались самоуправлением, переводили на латынь, еврейский и другие языки (с помощью христиан и иудеев) труды арабских географов, историков, философов, математиков, в том числе обосновавшегося на Сицилии сирийского ученого Абу Сальта Омейя, которого считали «воплощением всей мудрости Востока». На западе Средиземноморья свободные контакты со сменой подданства (реже — религии) бы ли обычным делом: известно, что аль-Идриси, почти всю жизнь прожив на Сицилии, на склоне лет вернулся в Магриб, как и флотоводец Роджера II бербер Юсуф, впоследствии перешедший на службу к магрибинским халифам Альмохадам. В то же время адмиралом норманнского короля стал сирийский христианин Георгий Антиохийский, ранее служивший Зиридам — берберским правителям Ифрикийи (Туниса). Вместе с тем мусульмане Магриба, аль-Андалуса и Сицилии живо интересовались историей, географией и культурой Арабского Востока, о чем свидетельствуют труды аль-Бакри, аль-Идриси, Ибн Саида, Ибн Хазма.

При норманнах на Сицилии выработался надолго сохранившийся своеобразный архитектурный стиль, сочетавший каноны мавританского и византийского зодчества. Многие соборы и дворцы того времени имеют сходство в плане залов и внутренних двориков, в лепке и форме украшений колонн (вплоть до арабских надписей «Во имя Аллаха»), арок и куполов, характере ниш, декора, сюжетов орнамента с дворцами эмиров Магриба и главных мечетей Туниса и Алжира[14]. Сицилия при норманнах, да и при Штауфенах, продолжала оставаться очагом воздействия арабской культуры на южную Европу. Здесь уже в XI веке пользовались для письма бумагой, производившейся в г. Шатиба (ныне — Хатива) в аль-Андалусе, в то время как в Германии и на севере Италии ее научились делать только в XIV веке. Норманны быстро переняли у арабов все, что касалось военной техники и мореплавания, в том числе треугольный парус, позволявший плыть против ветра и неверно названный впоследствии латинским. На Сицилии и юге Италии (например, в Неаполе с его постоянными колониями арабских купцов, моряков, ремесленников), как и в аль-Андалусе, трубадуры и менестрели Западной Европы черпали сюжеты своих поэм и баллад. Отсюда они привозили мелодии, музыкальные темы и инструменты. До наших дней арабское влияние ощущается в испанских мелодиях и музыке европейских цыган, в народных песнях Мальты, Сицилии и Сардинии. Мальтийский музыковед Чарлз Камиллери вообще считает, что многие формы европейской музыки имеют арабское происхождение, а на юге Европы музыкальная культура, в наибольшей степени насыщенная влиянием арабо-берберских мелодий и ритмов, продолжает испытывать их воздействие[15].

Сицилия и Магриб, в меньшей степени — Сардиния и Мальта (где арабы также господствовали в IX–XI веках), были основными источниками воздействия на юг Италии арабской культуры. С 812 года, т. е. с первого набега арабов с моря, и до конца XIII века Неаполь постоянно видел у своих стен арабские войска либо в составе армий магрибинско-сицилийских эмиров, либо в качестве наемных дружин норманнов и Штауфенов. Неаполь, Амальфи и Салерно вели постоянную торговлю с Тунисом, Египтом и Сирией, в течение веков имея дело с арабскими судами, товарами, монетами, с арабами-негоциантами, инженерами, врачами, архитекторами. Следы былой активности арабов на полуострове сохранялись еще долго: арабские надписи (или их стилизация) долго считались в средиземноморской Европе образцами самого высокого изобразительного искусства и довольно часто встречаются на полотнах всемирно известных итальянских художников XII–XV веков Джотто, Фра Анжелико, Фра Филиппо. При Штауфенах многие арабы смешивались с коренным населением Сицилии и Апулии, хотя были и такие, которые упорно придерживались своей религии и языка. Например, сицилийские арабы из Джирдженти, поселенные в 1224 году Фридрихом II в Лучере (Апулия), еще 40 лет строго придерживались всех предписаний ислама, включая ежедневную пятикратную молитву. И хотя разговорный арабский язык на Сицилии исчез к началу XIV века, кое-где, например на острове Пантеллерия (между Сицилией и Тунисом), он бытовал до XVIII века[16].

Еще более значительна для формирования европейской культуры роль наследия арабов аль-Андалуса: свыше четырех тысяч арабских слов в испанском языке, одна тысяча — в португальском. Влияние арабов на поэзию, фольклор, музыку, архитектуру Испании и Португалии общеизвестно, так же как на художественные вкусы, кулинарию, быт, этику и эстетику народов этих стран. «Непредубежденному взгляду, — считает У. Монтгомери Уотт, — видно, что сегодняшние художники и ремесленники Испании до сих пор черпают вдохновение из мусульманских источников». Он же писал о «симбиозе, возникшем в результате освоения христианскими королевствами значительной доли материальной и духовной культуры аль-Андалуса». Подобных взглядов придерживались многие деятели испанской культуры, в частности Федерико Гарсия Лорка, Висенте Бласко Ибаньес, Хуан Гойтисоло и другие[17].

Прованс и Корсика

Меньше известно о влиянии цивилизации аль-Андалуса на культуру Франции. Арабы, вторгнувшись во Францию из-за Пиренеев в 721 году, в 731 году достигли Дижона и были всего в 100 километрах от Парижа. Вытесненные за Пи ренеи в 760 году, они продолжали делать набеги на территорию Франции в течение нескольких столетий из аль-Андалуса, Сицилии, Сардинии и Корсики. Владея в 890–973 годах горной областью Джибаль аль-Киляль («Горные вершины») к востоку от Марселя, а в середине Х века — почти 20 лет контролируя Гренобль, они взимали дань с путников даже у горного прохода Сен-Бернар в Альпах. В свою очередь, нападения франков на аль-Андалус, вследствие которых за Пиренеями была образована Испанская марка империи Карла Великого (ядро будущей Каталонии), дали основу для старофранцузского эпоса «Песни о Роланде». Выдающийся мыслитель средневековой Франции Пьер Абеляр (1079–1142), побывав на арабской Сицилии и в Сирии, многое почерпнул у арабских ученых и философов. В XII–XIII веках расцвет медицины на юге Франции связывали с проживанием там многих арабов и христианмосарабов из аль-Андалуса, среди которых было немало врачей и переводчиков, сделавших известными европейцам труды Галена и Гиппократа в арабских переводах. Под их влиянием еще в XI веке возникла первая во Франции медицинская школа, а на ее базе в 1125 году — первый французский университет в Монпелье (Сорбонна в Париже — позже, в 1150 году). И в этом не было ничего удивительного, ибо вплоть до XVI века медицина Европы лишь копировала арабскую[18].

Юг Франции был всегда интегральной частью запада Средиземноморья, имевшего много общего в истории и духовном развитии. В Провансе и Лангедоке, этнолингвистически близких Каталонии и Пьемонту, на юге Италии и Сицилии, на Балеарах и Сардинии, в христианской Испании, аль-Андалусе и Магрибе всегда наблюдалось значительное сходство материальной культуры, архитектуры, хозяйственной и военной техники, некоторых нравов и обычаев. Это же относится к искусству, музыкальному фольклору, поэзии хугларов (бродячих певцов-стихотворцев, сочинявших свои произведения на смеси арабского и романского языков). Традиции трубадуров и менестрелей, вообще рыцарской поэзии Прованса и Лангедока во многом восходят к хугларам. Сыграла свою роль и близость господствовавшего на юге Франции до XVI века провансальского (окситанского) языка, ныне почти исчезнувшего, к кастильскому и каталанскому, испытавшим сильное влияние арабского языка. Наличие связей с арабами, как и проживание многих из них на юге Франции, возможно, стало одной из (очевидно, косвенных) причин возникновения знаменитой альбигойской ереси, вплоть до XIV века игравшей значительную роль в жизни Лангедока и (в меньшей степени) Прованса. В провансальском языке немало арабских слов, из которых некоторые перешли и во французский. В местном хозяйстве долго использовался труд пленных арабов и берберов (позднее — турок), а жители Прованса с тех пор называют гречиху «сарацинским зерном» и рудники — «сарацинскими ямами». В фольклоре, танцах, легендах, росписях посуды Прованса легко обнаруживается арабское влияние, как и в традиционных праздничных обрядах, шествиях, кукольных представлениях. «Сарацины, варварийцы, мавры, турки — все эти персонажи перемешались без различия места и эпохи в провансальском фольклоре», — пишет Филипп Сенак[19].

На юге Франции и особенно на соседней Корсике во многих фамилиях (Альбанель, Моро, Морати, Моретти, Морель, Морони, Мороццани, Моруччи, Мурэ и других) чувствуются арабские корни либо прозвища эпохи войн с маврами, практически длившейся восемь веков. Сходное явление прослеживается в топонимии Корсики (Мориччо, Моросалья, Морсилья), в названии воинственного танца «мореска» у корсиканцев, а также в так называемом «восточном резонансе» и «гортанных возгласах» в старинных песнях горцев Корсики. Впрочем, это может быть наследием не арабской, а более древней эпохи, ибо, по мнению Джозефа Кьяри, песни «пагьелла» (для мужского трио), старинные похоронные обряды корсиканцев и принятые у них традиционные плачи по умершим «странным образом напоминают обряды кабилов»*. Но, несомненно, более позднего происхождения нынешняя национальная эмблема Корсики — «Голова мавра», черный профиль африканца с белой повязкой на лбу. Ныне она определяется как «символ победы над неверными», утвержденный в качестве герба острова Учредительным собранием Корсики в 1762 году. Такой же символ был на гербе Арагона, и там, очевидно, он имел именно этот смысл. На Корсике же дело обстояло сложнее, если учесть, что после ухода арабов с острова им долго владели Пиза, Арагон и Генуя, не только всячески разжигавшие антимусульманские настроения (что было нетрудно в условиях непрекращавшихся налетов корсаров Магриба и аль-Андалуса), но и широко практиковавшие работорговлю. Количество рабов на Корсике, как взятых в плен в бою, так и купленных на невольничьих рынках Средиземноморья, всегда было велико. Принимая христианство, многие из них смешивались с местным населением. Более того, многие корсиканцы тоже попадали в плен или уводились в рабство и, принимая ислам, даже делали карьеру в Магрибе, где корсиканец Хасан Корсо, например, правил в 1556–1557 годах Алжиром, а в Тунисе у власти в XVII веке даже оказалась целая династия беев Мурадидов корсиканского происхождения. Все это было известно и вряд ли способствовало негативному отношению к мусульманам. «Голова мавра» стала гербом Корсики в разгар борьбы против Генуи, отличие от которой островитяне всячески старались тогда подчеркнуть. Они должны были к тому же чувствовать свою близость с теми, кого генуэзцы делали невольниками. Не из их ли среды произошел глагол «шаларе» («складываться к лучшему») в корсиканском языке, возводимый лингвистами к арабскому «ин шаа Аллах» («если пожелает Аллах»)?[20]

Острова

Важным фактором исторического сближения разных народов и культур Средиземноморья была жизнь островов. Например, Кипр под властью южнофранцузской династии Лузиньянов (1192–1489) был объектом конкуренции (и сферой применения капитала в земледелии, строительстве, торговле) Генуи и Венеции, а также их посредником и базой в отношениях с Сирией и Палестиной. Кроме них, на Кипре были активны Пиза, Анкона, города Прованса, особенно Марсель и Монпелье, получившие здесь в 1198 году право беспошлинной торговли и деревни «со всеми крестьянами и животными». С 1291 года усилились связи Кипра с Флоренцией и Барселоной, а также — торговля с Сирией и Иконийским султа натом в Малой Азии. После изгнания крестоносцев Фамагуста стала воротами Европы на Восток, так как через этот главный порт Кипра христианский Запад только и мог с 1300 года общаться с миром ислама. Лузиньяны предоставляли льготы купцам Италии и Прованса, но брали высокие пошлины с греков, сирийцев, египтян, торговцев из Малой Азии и Родоса. Им случалось и воевать с Генуей (в 1373 году), но в целом они все же содействовали европейцам в торговле с Египтом, Сирией и Ливаном, имели свой «фондако» (отель, базу и склад товаров) в Александрии. Пьер I Лузиньян (1359–1369) даже совершал походы в Турцию, Сирию и Египет, захватывал Анатолию, разгромил в 1366 году Александрию, отбив ее у мамлюков. Однако постепенно Кипр слабел и был в 1489 году захвачен Венецией, а менее чем через 100 лет — турками. Это означало окончательную ликвидацию позиций западных католиков на острове, где появились, кроме греков и армян, еще турки и арабы-христиане из Ливана и Палестины. Большинство арабов ассимилировались, остальные — вернулись обратно. В XVI веке здесь еще было 19 деревень арабов-христиан, в XVIII веке — десять. КXX веку уцелела лишь одна арабская деревня, зато численность турок выросла до 120 тысяч человек (что составило 18 процентов населения). Богатая история Кипра до сих пор сказывается и в языке, и в архитектуре, и в ряде традиций, исторических памятников, местных легенд. Кипр и в наши дни — в первую очередь средиземноморский остров, несмотря на его раскол в 1974 году[21].

Тенденции к синтезу, синкретизму, взаимной адаптации, к осмыслению разнохарактерных вкладов в многовековое напластование культур проявляются и на других островах. На Сицилии это — культурная память о греках, Карфагене, Риме, Византии, памятники времен арабов и норманнов. На Мальте — гордость продолжительным сопротивлением исламу (в основном османскому) и при этом использование одного из арабских диалектов в качестве национального языка. На Крите — следы завоевавших остров арабов аль-Андалуса, пришедших сюда из Египта, память о Византии и Венеции, османах и великом соотечественнике Теотокапулосе, который в далекой Испании стал знаменитым Эль Греко.

Заключение

В Средиземноморье всегда совершался обмен культурными ценностями, а духовное и политическое лидерство последовательно переходило от Афин к Александрии, от Рима к Константинополю, от Дамаска к Кордове, от Палермо к Иерусалиму и от Каира к Венеции и Генуе. Миграции этносов и конфессий, начавшиеся еще с эпохи «народов моря» (возможно, намного раньше), продолжаются здесь и сейчас, накладывая отпечаток на состав и характер населения, его имена и наречия, внешний вид и образ жизни, взгляды и представления. Именно поэтому средиземноморцы «легко ассимилируются» и со времен «Илиады» «открыты всем цивилизациям и обычаям». Это, по словам родившегося в Египте и работающего в Испании француза Поля Бальта, — «живая ткань возрожденных привязанностей и вновь обретенной солидарности»[22].

---

[1] Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV–XVIII вв. М., 1988. Т. I. С. 115–116.

[2] Утченко С. Л. Древний Рим. М., 1969. С. 216–242; Этруски и Средиземноморье. М., 1994. С. 254–260; Яйленко В. П. Архаическая Греция и Ближний Восток. М., 1990. С. 122–211.

[3] Тойнби А. Дж. Постижение истории. М., 1991. С. 118–119, 687.

[4] Левек П. Эллинистический мир. М., 1989. С. 32–44, 182–186; Циркин Ю. Б. Финикийская культура в Испании. М., 1976. С. 23–38.
* Арабы впервые услышали об Испании как о «стране вандалов» — Биляд аль-Вандалус. Отсюда, по мнению У. М. Уотта и других видных арабистов, «аль-Андалус». — Примеч. ред.

[5] Каждан А. П. Византийская культура. М., 1968. С. 6; Удальцова З. В. Византийская культура. М., 1988. С. 13.

[6] Guichard P. Structures “orientales” et “occidentales” dans l’Espagne musulmane. Paris; La Haye, Мouton, 1977. P. 128–129, 347–352; Revue historique. Paris, 1967. № 237. P. 338; Studia islamica. Paris, 1969. № 29. P. 5–15.

[7] Крачковский И. Д. Арабская культура в Испании. М.; Л., 1937. С. 11–12; Культура Византии. Вторая половина VII – XII вв. М., 1989. С. 632.

[8] Крачковский И. Д. Избранные сочинения. М., 1956. Т. 2. С. 470.

[9] Уотт У. М., Какиа П. Мусульманская Испания. М., 1976. С. 13–183; Уотт У. М. Влияние ислама на средневековую Европу. М., 1976. С. 34–97; Vernet J. Ce que la culture doit aux Arabes d’Espagne. Paris, 1985. Р. 69–352.

[10] Costejon R. Medina Azahara. La Coruna, 1985. Р. 8–10; La Syrie de Byzance a l’Islam. VII–VIII siecles. Damas, 1992. Р. 179–223; Sanchez-Albornoz CI. L’Espagne musulmane. Paris, 1985. Р. 114–115.

[11] Карамзин Н. М. История Государства Российского. М., 1989. Т. I. С. 118, 126, 191, 272; Etats, societes et cultures du Monde musulman medieval. X–XV-е siecles. Paris, 1995. Р. 64.

[12] Ahmad A. A History of Islamic Sicily. Edinburgh, 1975. Р. 47; Actes du Premier Congres des cultures mediterraneennes d’influence arabo-berbere (Malte, 1972). Alger, 1973. Р. 119–202, 478–482; Correnti S. Storia di Sicilia como storia di popolo siciliano. Milano, 1972. Р. 83–111; Guichard F. L’Espagne et la Sicile musulmanes aux XI-e et XII-е siecles. Lyon, 1991. Р. 31–79.

[13] Ибн Джубайр. Путешествие. М., 1984. С. 234–242; Ланда Р. Г. Средиземноморье глазами востоковеда. М., 1979. С. 106–110; Ahmad A. Op. cit. Р. 64; Cahen Cl. Les peuples musulmans dans l’histoire medievale. Damas, 1977. Р. 338.

[14] Bourouiba R. L’art religieux musulman er Algerie. Alger, 1973. Р. 56, 63.

[15] Actes du Premier Congres des cultures mediterraneennes… Р. 58–61; Landau R. Arab contribution to civilization. San Francisco, 1958. P. 61–65.

[16] Уотт У. М. Указ. соч. С. 23; Landau R. Op. cit. Р. 65.

[17] Уотт У. М., Какиа П. Указ. cоч. С. 156–157; Вольф Е. М. История португальского языка. М., 1988. С. 19; Revue des Langues. Oran, 1979. Р. 9–21; Litvinenko E. V. Historia de la lengua espanola. Kiev, 1983. Р. 20–22.

[18] Dufourcq Ch.-E. La vie quotidienne dans l’Europe Medievale sous domination arabe. Paris, 1978. Р. 16–17, 27; Senac Ph. Provence et piraterie sarrasine. Paris, 1982. Р. 17.

[19] Actes du Premier Congres des cultures mediterraneennes… Р. 182–198; Heinic L. Aimer la Provence. Rennes, 1993. Р. 5–9; Senac Ph. Op. cit. Р. 58–59, 65.

[20] Arrighi P. Histoire de la Corse. Paris, 1966. Р. 23; Chiari J. Corsica — Columbus Island. London, 1971. Р. 150; Gregory J. Nouvelle histoire de la Corse. Paris, 1967. Р. 18–20; Morel P. La Corse. Paris; Grenoble, 1955. Р. 11.

[21] Византия. Средиземноморье. Славянский мир. М., 1991, С. 50–81; Ланда Р. Г. Указ. соч. С. 26, 39; Le genti del Mare mediterraneo. Napoli, 1981. T. 2. P. 849–850.

[22] Balta P. La Mediterranee reinventee. Realites et espoirs de la cooperation. Paris, 1992. Р. 319–332.