От редакции

Выбирая название для этого номера ОЗ, мы отдавали себе отчет в том, что слово «присвоение» может означать самые разные действия — слишком разные, чтобы оставить его без каких-либо комментариев. Разумеется, люди так или иначе использовали и будут использовать собственную историю всегда: этот очевидный факт объясняется тем, что они хотят и поодиночке, и всем миром («нацией», «человечеством») как можно удобнее устроиться не только в пространстве, но и во времени. Методы такого устройства — и, соответственно, присвоения прошлого — чрезвычайно разнообразны. Особенно бросается в глаза присвоение, мягко говоря, прагматичное, а говоря жестко — корыстное, нередко жульническое и циничное. Этим, понятно, в первую очередь грешат рыночные зазывалы («сей чудесный напиток вкушал в ковчеге наш общий праотец Ной»), но они, в сущности, не так страшны. Гораздо опаснее зазывалы политические. Нам это слишком хорошо знакомо: редкий российский политик пренебрегает ссылками на «исторические традиции», черпая, однако, представления об этих традициях главным образом из кинопродукции сталинской и брежневской эпох…

Впрочем, приглашенных нами авторов интересуют не только корыстные манипуляции историческими образами. Куда важнее то, что все мы, люди вполне благонамеренные, непрерывно реконструируем и переосмысливаем прошлое. Мы просто вынуждены делать это под влиянием вновь открывшихся обстоятельств. К числу таких обстоятельств не следует относить исключительно архивные находки: напротив, к переоценке прошлого, прежде всего, подталкивают новейшие социальные и политические катаклизмы. Общество, испытываемое «на разрыв», стоит перед непростой задачей: ему нужно восстановить связность собственного существования, соединить настоящее с минувшим. Вместе с осмыслением нового состояния меняется и взгляд на предыдущие.

Иным нашим читателям обращение к проблемам восприятия прошлого может показаться несвоевременным. Между тем эта материя представляет интерес далеко не академический. Тягостная одержимость собственным прошлым (неотделимая, кстати, от самых фантастических представлений о нем) сковывает общество, приводит к деформациям национальной психики. Многие страны поражал подобный невроз, и ныне он с особой силой терзает наше отечество. Можно ли считать национальную память хоть сколько-нибудь здоровой, если мы в течение пятнадцати лет наблюдаем, как демонстранты, шествующие одной колонной, размахивают и портретами пролетарского вождя, и убиенного им государя, красными знаменами и хоругвями?

Причины нынешнего обострения исторического невроза, по всей видимости, нужно искать в дурных крайностях, которые характерны для сегодняшнего отношения к истории. С одной стороны, со школьной скамьи в наши головы намертво вдалбливается образ истории как целенаправленного процесса, совершающегося по некоторым, пусть еще не вполне выясненным, законам. История уподобляется судьбе. На нее все еще смотрят сквозь карамзинские очки: как на «священную книгу народов», «скрижаль откровений и правил». Но старые скрижали, пророчествовавшие о величии империи и торжестве мирового коммунизма, разбиты вдребезги, а то, что на ско рую руку клеят из осколков, не может — к счастью! — их заменить. С другой стороны, творит свой призрачный мир масскультурная «история», отвергнувшая все интеллектуальные иерархии и ранжиры. Прошлое в ее руках становится податливым материалом для телевизионной игры, произвольной лепки новых и совершенно несуразных смыслов.

Наиболее действенным лекарством от различных форм исторического невроза, на наш взгляд, следует считать (со всеми возможными оговорками) позитивное научное знание. Есть немало стран, где научная история, пережив за последние полвека несколько «коперниканских революций», признала ограниченность своих возможностей и оставила претензии на владение абсолютной истиной о прошлом, «каким оно было на самом деле». Историки занялись прежде всего исследованием того, как происходящее воспринимается людьми, поскольку люди действуют и принимают решения сообразно собственному восприятию реальности. Отказавшись от притязаний на непогрешимость и от желания создать вдохновляющий национальный миф, история только выиграла. В этом новом, более скромном качестве, опираясь на процедуры верификации, признанные профессиональным цехом историков, она смиренно творит свое главное дело: осторожно воздействует на формирование национальной памяти.

Пора и нам переходить от мифологизирующей истории, которая рисует судьбу нации, избранной для великой миссии, к истории иной — собирательнице и хранительнице богатого, многосложного и неизбежно противоречивого культурного наследия. Надеемся, что статьи, которые читатель найдет в настоящем номере «ОЗ», могут в какой-то степени содействовать решению этой задачи.