Начала работу Юридическая служба Творческого объединения «Отечественные записки». Подробности в разделе «Защита прав».
Начала работу Юридическая служба Творческого объединения «Отечественные записки». Подробности в разделе «Защита прав».
Марк Блок. Странное поражение / Пер. с фр. Е. В. Морозова. М.: РОССПЭН, 1999. 287 с.
Труды профессиональных историков редко получают международное или даже общенациональное признание. Впрочем, если такие книги верно отражают атмосферу эпохи, ясно обрисовывая национальные судьбы или состояние мира в целом, они могут стать бестселлерами. Значительно чаще успех имеют книги совсем иного рода, написанные участниками или очевидцами событий: живые наблюдения этих людей, их суждения и оценки, пополняющие копилку исторической памяти, закономерно привлекают внимание широкой публики. И лишь в единичных случаях книга, посвященная историческим событиям, сочетает достоинства обоих жанров: ученый становится свидетелем происходящего и отчасти героем повествования, а его аналитические заметки, написанные отнюдь не в тиши рабочего кабинета, — предметом для раздумий нескольких поколений читателей.
Именно этими редкими качествами обладает «Странное поражение» Марка Блока. Книга, состоящая из записей, сделанных французским историком во время Второй мировой войны, была опубликована в 1946 году, через два года после гибели автора в застенках гестапо. Главная тема книги — причины сокрушительного поражения Франции в мае – июне 1940 года, которое привело к установлению марионеточного режима Виши. Марк Блок с профессиональной методичностью перечисляет факторы, предопределившие крах Третьей республики: от некомпетентности военной элиты и узколобости профсоюзных боссов до кризиса школьного и университетского образования. Но «Странное поражение» интересно не только беспощадным социальным анализом.
В наши дни творчество Марка Блока, классика французской медиевистики, одного из создателей знаменитого журнала «Анналы социальной и экономической истории», побуждает и гуманитариев, и общество в целом к осмыслению многих актуальных вопросов. К ним относится прежде всего вопрос о том, насколько оправдана профессиональная деятельность историка, все более и более независимая, самодовлеющая, но, по мнению многих, недостаточно значимая для общества. Сходные проблемы рассматривает сам Марк Блок в другом своем произведении, написанном в условиях подполья и опубликованном посмертно в 1949 году, — «Апология истории, или Ремесло историка»[1]. В 1993 году Жак Ле Гофф сопроводил очередное, дополненное издание «Апологии истории» предисловием, в котором призвал научное сообщество вновь и вновь обращаться к этой книге[2]. Авторы сборника «Восстановленное прошлое», подводящего итоги развития методов исторической науки за последние двадцать лет[3], цитируют Блока гораздо чаще, чем других историков. Антуан Про в книге «Двенадцать уроков по истории», предназначенной для студентов, отмечает: «Вплоть до конца 1980-х годов французские историки не считали нужным уделять внимание методологической рефлексии. Только Марк Блок в своей “Апологии истории” попытался раскрыть суть профессии историка»[4]. Жерар Нуарьель в сочинении «О “кризисе” истории»[5] также апеллирует к фундаментальному труду Блока, видя в его теоретических построениях возможный путь преодоления атомизации исторического знания.
В «Апологии…» Марк Блок обосновывает как «легитимность» своего ремесла, право историка, в частности и моральное, заниматься тем, чем он занимается, так и «полезность» профессии историка в системе общественного разделения труда. Но сколь бы ни был высок социальный статус историка, позволяющий ему претендовать на особую внутреннюю автономию, в своих исследованиях прошлого он не вправе отстраняться от проблем современной действительности. Блок убежден: знание прошлого должно помогать человеку «жить лучше». «Странное поражение», практически осуществляющее право и обязанность историка влиять на судьбу современников, служит прекрасным подтверждением теоретических взглядов Блока.
«Мне трудно говорить неприятные вещи о моей родине, — пишет Блок, — трудно обнаруживать ее слабые места. Будучи историком, я лучше кого бы то ни было знаю, что для проведения анализа надо добраться до глубинных причин событий, которые при нынешнем состоянии вещей очень трудно обнаружить. Только при таком подходе к делу анализ будет полноценным» (с. 144). Рассуждая — уже как капитан французской армии — о технических причинах провала военных операций, сетуя в первую очередь на отсутствие данных, необходимых для слаженной работы войсковых подразделений, он добавляет: «Я был бы никудышным историком, если бы не испытывал… интереса ко всем подобным вопросам, связанным с разведыванием… я испытывал очень сильное беспокойство по поводу способов проведения различных операций, которые практиковались в то время в армии» (с. 102). Постоянное звучание двух голосов, дополняющие друг друга аргументы, высказываемые столь различными персонажами — армейским капитаном и профессиональным историком, — пожалуй, самая примечательная особенность книги.
К «Странному поражению» нередко обращаются ученые, представляющие недавно появившееся направление исторических исследований — историю современности. Ее основоположник Анри Руссо пишет: «Все-таки в “Странном поражении” Марк Блок со всей ясностью показал себя историком настоящего времени, — он выступает там не только как историк… но и как свидетель, говорящий о своем опыте и бросающий взгляд на свою эпоху»[6]. Действительно, «Странное поражение» — лучшая иллюстрация тезиса, согласно которому история недавнего времени вполне может быть предметом академического исследования. Выявляя причины происшедшего, Марк Блок создает широкую ретроспективную картину краха Третьей республики, сползания страны, не сумевшей преодолеть упадок национального духа, к военной катастрофе.
По мнению Марка Блока, весомой причиной этой катастрофы были тяжкие воспоминания французов о Первой мировой войне, нанесшей стране огромный материальный ущерб. «Люди подумали, что лучше согласиться на все, чем вновь пережить такое обнищание» (с. 148). Но никто не отдавал себе отчета в том, что военное поражение — это худшее, что может случиться с экономикой, с обществом, со страной в целом.
Оценивая степень виновности различных социальных групп, автор приходит к выводу, что французское общество не осознало масштабов угрозы: буржуазия, встревоженная экономическими кризисами, недовольная и ожесточенная, все более отдалявшаяся от народа, замкнулась в своем эгоизме; рабочие, как и в мирное время, продолжали требовать большей зарплаты за минимальную работу, вместо того чтобы производить столь необходимое оружие; профсоюзы, движимые алчностью, продолжали подстрекать рабочих; социальные службы фактически прекратили свою деятельность еще в начале войны. Немалую часть ответственности Блок возлагает на систему высшего и среднего образования во Франции, неспособную существенно влиять на духовное развитие молодого поколения, воспитывать уважение к национальным традициям и чувство патриотизма. Не щадит автор и генералов французской армии, не владевших современными методами ведения войны и слишком рано сложивших оружие.
Прямой упрек Блок адресует французским интеллектуалам. «Все вышесказанное о слабостях, постепенно подточивших здоровье страны… о сомнительной и непоследовательной пропаганде, еще больше запутывающей наших рабочих, о нашей геронтократии, о недостатках армии уже давно обсуждалось в нашей стране, в основном, в домашней обстановке. Сколько же людей решилось сказать это во всеуслышание?» (с. 184–185). Искуплением собственной вины становится для Марка Блока служба в армии, а затем — участие в Сопротивлении.
В последние десятилетия незаурядная личность Марка Блока сама по себе стала «местом памяти» французской нации. Его канонизация, «культ святого ученого и мученика-сопротивленца»[7] в национальной исто риографии объясняются серьезным психологическим шоком, какой испытало французское общество от возвращения «прошлого, которое не проходит». Франция утрачивает единый образ национальной истории «в духе Лависса»: историческая память распадается на личностные и групповые представления о недавнем прошлом. Многие официальные версии подвергнуты сомнению. Пересматриваются некоторые страницы истории Франции, уточняются опущенные ранее тягостные подробности. Больше всего внимание исследователей привлекает режим Виши. В 1990-х годах тема его преступлений обсуждается с небывалой остротой. И все чаще говорят о том, что «Странное поражение» было первым и самым настойчивым призывом к национальному покаянию.
Блок открыто обвиняет свою нацию втру сости. «Без сомнения, некоторый кризис морального духа, наблюдавшийся у определенной категории лиц (как у офицеров запаса, так и у тех, кто участвовал в войне), имел гораздо более глубокие причины, чем мы осмеливались предположить. Также мы знаем, что этот недуг затронул не всех. Сколько было в этой среде проявлений смелости наряду с примерами слабости! …Коллаборационизм стал… пробным камнем» (с. 125). Историк с горечью замечает: «Я слышал, как они (коллаборационисты. — Н. Т.) утверждали, что нацисты не были по большому счету такими злыми и страшными, какими их представляют: мы оградили бы себя от многих страданий, если бы открыли им все двери, а не сопротивлялись неминуемому вторжению. Интересно, что сегодня думают подобные апостолы в голодной, напуганной и оккупированной стране» (с. 157).
Центральное место в сегодняшних дискуссиях о политике коллаборационистского правительства занимает вопрос о его причастности к холокосту. Естественно, участники этих дискуссий не могут обойти молчанием «Странное поражение». Блок признается в этой книге, что чувствует себя французом и вспоминает о том, что он этнический еврей, только сталкиваясь с антисемитизмом. В этом своем качестве — французского еврея, расстрелянного фашистами, — Марк Блок является сейчас одной из ключевых фигур прошлого, по-прежнему присутствующих в политической жизни Франции. Его имя, давно вошедшее в исторические словари и научные труды, теперь нередко можно встретить и в колонках «Monde», «Nouvel observateur» или «Dernieres nouvelles d’Alsace», посвященных проблемам, которые волнуют современное французское общество.
Важнейшая из них — проблема франкогерманского сотрудничества и европейской интеграции в целом. Две трети членов административного совета только что открытого университета гуманитарных наук в Страсбурге 6 мая 1994 года проголосовали против присвоения университету имени Марка Блока. Никто из них не мотивировал свой отказ, но стало известно, что накануне голосования распространялись анонимные листовки антисемитского содержания[8]. Ассоциация Марка Блока обратилась в суд, университет вСтрасбурге при содействии студентов и преподавателей в конце концов получил имя ученого, а на страницах газет развернулась дискуссия. «Маленький человек в круглых очках, — писала газета «Monde», — нарушает спокойствие тех, кто хотел бы строить франко-германское сотрудничество на забвении прошлого». Вскоре прокатилась настоящая волна переименований: в честь Блока были названы исследовательские центры вГ ермании и США*, улицы и школы во Франции. Эта «блокомания» — результат стихийного общественного движения, возникшего почти одновременно в нескольких странах; Ассоциация Марка Блока, занимающаяся изучением и распространением его интеллектуального наследия, имела к ней лишь самое косвенное отношение.
Оккупация была нелегким испытанием для французских интеллектуалов: она показала, как трудно совместить позиции ученого и гражданина в неблагоприятной политической обстановке. Обязан ли ученый активно вмешиваться в происходящее, исполняя долг гражданина и патриота, или ему дано право дистанцироваться от современности? В поисках ответа на этот вопрос французские историки часто размышляют об опыте основателей школы «Анналов» Люсьена Февра и Марка Блока, о принципиальном различии их интеллектуального и нравственного выбора.
Одна из первых публикаций на эту тему — статья Н. З. Дэвис «“Анналы”, Марк Блок и Люсьен Февр во время немецкой оккупации»[9]. Речь в ней идет о тяжелом периоде в истории «Анналов», когда Люсьен Февр, вынужденный выбирать между закрытием журнала и продолжением его издания в условиях немецкой цензуры, предпочел последнее. Он попросил Марка Блока, который был его другом и совладельцем издания, полностью отказаться от своих прав — только это могло спасти журнал от конфискации, предусмотренной антиеврейским законодательством. В итоге Люсьен Февр продолжил «миссию “Анналов”», не допуская публикаций, интерпретирующих современные события, а Марк Блок, потерявший пост профессора Сорбонны, перебрался с семьей в неоккупированную зону, вступил в ряды борцов Сопротивления и был расстрелян. Свой моральный и гражданский выбор Блок объяснил в «Странном поражении», по существу предсказав и собственную судьбу: «Я принадлежу к поколению людей, совесть которых нечиста… Я не знаю, когда настанет час, когда, благодаря помощи наших союзников, мы сами сможем вершить наши судьбы. Увидим ли мы когда-нибудь постепенное освобождение нашей территории? Будут ли сформированы отряды добровольцев, готовых в любую минуту встать на защиту Родины? Есть ли надежда на появление независимого правительства, чьи идеи получат распространение? Или, может быть, возникнет новый патриотический порыв и мы вновь поднимем голову? …Я говорю прямо: я хочу, чтобы у нас еще была возможность пролить кровь, даже если это будет кровь самых дорогих мне людей (я не говорю о своей, поскольку уже мало ей дорожу). Без жертв наше спасение невозможно. И никогда мы не получим свободы, если не будем бороться за нее своими руками» (с. 183–187).
Рассуждая о конформизме Люсьена Февра и героизме Марка Блока, современная Франция ищет подлинный образец социального поведения. Симпатии большинства явно на стороне Блока, «человека, всецело преданного науке, покинувшего армию критики ради критики армий»[10]. Однако и здесь порой сказывается политическая пристрастность, всегда манипулирующая исторической памятью. Можно согласиться с Сергеем Фокиным, который, размышляя о позиции Ж.-П. Сартра в период оккупации[11], делает вывод, что «сопротивление» и «коллаборационизм» как чистые типы поведения интеллектуала встречались в реальных обстоятельствах довольно редко: к этим определениям обычно прибегали в позднейших интерпретациях прошлого, пытаясь сводить какие-то политические счеты. В этом отношении наиболее распространенной была скорее линия поведения, избранная Люсьеном Февром.
Знаменуя травматический рубеж в национальном самосознании, книга Марка Блока и образ ее автора уже давно обрели автономное существование: к ним апеллируют в самых разных спорах. Каков же общий смысл этих обращений к Марку Блоку? Чем его пример может помочь современному интеллектуалу, не чувствующему своей вовлеченности в исторический процесс? Читайте «Странное поражение»: думаю, там вы найдете ответ.
[2] Le Goff J. Preface // Marc Bloch. Apologie pour l’histoire ou metier d’historien. Paris: Armand Colin, 1993. P. 31.
[3] Passes recomposes. Champs ef chantiers de l’histoire/Dirige par Jean Boutier ef Dominique Julia.Paris, Ed. Autrement, 1995, 350 p.
[4] Prost A. Douze lecons sur l’histoire. Paris: Seuil, 1996. P. 8.
[5] Noiriel G. Sur la “crise” de l’histoire. Paris: Belin, 1996. P. 179.
[6] Rousso H. La hantise du passe: entretien avec Philippe Petit. Paris: Textuel, 1998. P. 28.
[7] Dumoulin O. Marc Bloch. Paris: Presses de Sciences politiques, 2000. P. 27.
[8] Cahiers Marc Bloch. Bulletin de l’association Marc Bloch. 1995. № 2. P. 42.
* Стоит упомянуть и Российско-французский центр исторической антропологии имени Марка Блока, существующий при РГГУ в Москве. — Примеч. ред.
[9] Русский перевод см. в книге: Споры о главном. Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы «Анналов». М.: Наука, 1993. С. 166–179.
[10] Dumoulin O. Marc Bloch. P. 49.
[11] Фокин С. Экзистенциализм — это коллаборационизм? Несколько штрихов к портрету Жана-Поля Сартра в оккупации // Новое литературное обозрение. 2002. № 55.