Российская власть, фундаментальная наука и будущее страны (А. А. Формозов. Русские археологи в период тоталитаризма. Историографические очерки)

[1]

А. А. Формозов. Русские археологи в период тоталитаризма: Историографические очерки. М.: Знак, 2004. 315 с.

Специалист по истории и искусству первобытного общества, Александр Александрович Формозов, основоположник истории археологии, известен и как автор ярких, увлекательных историко-философских работ, обращенных к самому широкому читателю. Его «Пушкин и древности», «И. Е. Забелин» изданы многотысячными тиражами. Рецензируемая же книга тотчас по выходе стала библиографической редкостью. Она выпущена ничтожным тиражом в 500 экземпляров на средства автора, поскольку руководство Института археологии РАН отказалось поддержать публикацию, не заметив в книге ничего, кроме «грубой клеветы».

Между тем круг потенциальных читателей сборника очерков А. А. Формозова весьма широк. Студенты гуманитарного профиля (отнюдь не только археологи, но и филологи и историки), преподаватели высших и средних учебных заведений почерпнут в ней массу новых сведений о сравнительно недавней истории нашей многострадальной Родины[2]. Более того, в книге обсуждаются настолько злободневные проблемы, что она может быть рекомендована в качестве обязательного учебного пособия для наших законодателей, отважно берущихся за реформы образования, музейного дела и фундаментальной науки…

Казалось бы, какое дело было тоталитаризму, т. е. тому строю, который еще пятнадцать лет назад именовали социализмом разных стадий, до археологии, науки, добывающей из земли сведения по преимуществу о дописьменной истории человечества? Ведь это не нефть и не редкоземельные металлы… С другой стороны, какое дело ученым этой специальности до любого социально-политического строя, в том числе и тоталитарного? Наконец, какое дело нам, россиянам начала XXI столетия, до историй давно прошедших дней?

Формозов убедительно показывает, что тоталитаризму археология не давала покоя — как и всякая другая наука, предполагающая умение самостоятельно мыслить. Но и тоталитаризм в долгу не оставался — он пытался лишить ученых этой сравнительно узкой специальности не только покоя, но и права мыслить и работать, а порой — и просто жить. Особенно мучительными были первые годы советской власти — 20-е и 30-е. Именно этот период и находится в центре внимания автора, признающегося, что отправной точкой для его размышлений об истории археологии послужила статья четырех ведущих в 30-е годы археологов и этнографов, у которых он успел поучиться в 1946–1951 годы, — А. В. Арциховского, М. В. Воеводского, С. В. Киселева и С. П. Толстова. Их статья под названием «О методах вредительства в археологии и этнографии» появилась во втором номере за 1937 год официозного журнала «Историкмарксист» — в разгар Большого террора.

А. А. Формозов давно и успешно занимается осмыслением того пути, который прошла отечественная археология. Однако эта книга — сочинение не о науке как таковой, но о людях, ее делавших. Книга откровенно полемична. Автор уже во введении четко определяет, чьи, собственно, положения он берется оспаривать, — он атакует «историографов», полагавших, будто репрессированные ученые действительно заслуживали концлагерей и расстрела, и утверждавших, что краеведческие организации и музеи не были насильственно разогнаны, а самораспустились в конце 20-х годов, осознав бесплодность своих усилий. Не столь важно, что «ученые» эти писали еще в 70–80-е годы, когда правду сказать было невозможно. Важно другое — в наши дни снова находятся люди, которые не только охотно к ним присоединятся, но, пожалуй, с наслаждением воспользуются теми же методами расправы не только с инакомыслием, но и с обычным здравомыслием.

Сборник состоит из нескольких очерков. К основному — «Русские археологи до и после революции» — примыкают еще семь статей — историко-биографического, чисто историографического, историко-административного плана. Здесь находится и обширный мартиролог: «Русские археологи и репрессии в СССР». Автор не удовлетворяется убаюкивающей поминальной формулой «Их же имена ты, Господи, веси» и тщательнейшим образом воссоздает трагические судьбы своих предшественников и современников. Книга завершается не менее подробным и не менее скорбным обзором погубленных советским варварством памятников культуры. Замечу сразу, что, несмотря на кажущееся изобилие работ, посвященных трагическим утратам, понесенным отечественной культурой в 20–30-е годы, заключительный очерк А. А. Формозова рисует гораздо более полную картину, нежели предшествующие работы. Автор широко использовал периодику тех лет и воспоминания современников, что позволило ему вскрыть и подоплеку многих событий.

Историю археологии в России автор возводит ко временам Петра Великого, при котором была открыта Кунсткамера, а в Сибири в 1721 году экспедиция гданьского немца Даниила Мессершмидта начала систематическое собирание археологических древностей. Одновременно были заложены основы весьма плодотворного сотрудничества русской и немецкой науки. Имена И. Г. Гмелина, Г. Ф. Миллера, П. С. Палласа, возглавлявших экспедиции 1733–1740 и 1768–1774 годов, навеки прославлены изучением сибирских древностей.

Молодая Российская империя, утверждая свое равенство с другими, более древними государствами, не могла обойтись без мифов о почти доисторическом происхождении Руси. Истину о прошлом России и честь науки в XVIII веке защищали выпускники немецких университетов. Тогдашнюю патриотическую оппозицию возглавлял М. В. Ломоносов, обнаруживавший славян среди современников и участников Троянской войны (в XIII столетии до нашей эры!). Мотивы неприятия ученых концепций, опирающихся на достоверные источники, Ломоносов излагал без обиняков: «…не предосудительно ли славе российского народа будет, ежели его происхождение и имя положить столь поздно, а откинуть старинное, в чем другие народы себе чести и славы ищут?»[3] Ответ «государственников» от науки звучал точно так же, как и в последующие столетия: «предосудительно…» Дипломированный функционер в Ломоносове возобладал в данном случае над специалистом, каким он выступал в сфере других наук.

В конце XVIII — начале XIX века в науку пошли дворянские «массы», освобожденные Манифестом о вольности дворянской 1762 года и Жалованной грамотой 1785 года от обязательной воинской службы. Наиболее любознательные представители этого привилегированного сословия, даже занимавшие административные должности, оказались (по выражению А. С. Грибоедова) «алчущими познаний». А. П. Мельгунов раскопал знаменитую «Литую могилу» — курган в Поднепровье и стал издавать первый научно-общественный провинциальный журнал «Уединенный пошехонец». Присоединение Крыма в 1783 году вызвало бурный интерес к его античным и средневековым древностям. Их в первой трети XIX века описывали и сенатор П. И. Сумароков, и первый президент Академии художеств А. Н. Оленин, и многие другие, как именует этот тип археологов А. А. Формозов, «дворянские дилетанты». К тому же времени относится и создание первых археологических музеев — Феодосийского (1811), Одесского (1825) и Керченского (1826).

В период николаевского правления, проходившего под печально знаменитым девизом «Православие, самодержавие, народность», предметом особенно пристального изучения сделались славянские древности. На смену дворянам-дилетантам явился новый тип археолога-чиновника, сочетавший раболепие с национальной фанаберией. Директор канцелярии Святейшего синода А. И. Войцехович, возглавивший созданное дилетантами «собрание столичных антиквариев», решительно потребовал, чтобы «общество занималось изучением своих, а не чужеземных древностей».

В середине XIX века были созданы Археологическая комиссия в Петербурге и Исторический музей в Москве, а затем и Археологические общества — Русское в Санкт-Петербурге и Московское. В ряды археологов влились потоки разночинцев-позитивистов базаровского толка: выходцы из крестьянства (А. А. Спицын), обедневших дворян (В. И. Сизов) и сельского духовенства (В. А. Городцов). Они привели в систему древности России и создали фундамент той науки, которая начала успешно развиваться, приближаясь к мировому уровню. «Но ожидали ее, — пишет автор, — не медленное поступательное развитие, а катаклизмы и перемены революционной жизни… Людям предстояло решать вопрос, как выжить, а не как жить, науке — сохранится ли она вообще, а не как ей надо дальше развиваться» (с. 33). После 1917 года русские археологи оказались перед мучительным выбором: уезжать или оставаться?

Благодаря тому что во главе созданной в Петрограде в 1919 году Российской академии истории материальной культуры (РАИМК, с 1926 года — ГАИМК) стал прокоммунистически настроенный филолог Н. Я. Марр, изредка баловавшийся раскопками, эта область гуманитарного знания, пусть и в усеченном виде, сохранилась даже тогда, когда прекратилось изучение и обучение истории. В 1921 году декретом В. И. Ленина исторические факультеты были преобразованы в факультеты общественных наук, где преподавали совершенно необразованные, но «классово проверенные» лица. В соответствии с теорией построения социализма в одной отдельно взятой стране в археологию стали внедряться новые теории Марра об автохтонном развитии народов и культур — «любые упоминания о передвижениях древних племен, об освоении ими тех или иных территорий всерьез воспринимались как призыв к интервенции против СССР» (с. 53). В конце десятилетия власти добрались и до археологов. Созданная в Москве в 1923 году Российская ассоциация научных институтов общественных наук (РАНИОН) 1 октября 1929 года была закрыта, ГАИМК подверглась жестокому сокращению. Было прекращено издание журналов. По краеведческому движению, в котором участвовали десятки тысяч человек, был нанесен удар чудовищной силы. Верхушка народной провинциальной интеллигенции разделила участь раскулаченного крестьянства. Краеведческие музеи, где усилиями энтузиастов в начале 20-х годов были собраны произведения культуры из дворянских усадеб и крестьянских изб, были уничтожены. Страна лишилась неисчислимого множества памятников материальной и духовной культуры.

Вместе с историками репрессиям подверглись и археологи — исследователь крымского палеолита Г. А. Бонч-Осмоловский, специалист по древностям Подонья и Кавказа А. А. Миллер, создатель классификации древностей минусинской котловины С. А. Теплоухов, его ученик М. П. Грязнов и многие другие. А. А. Формозов не только собрал многочисленные сведения о жертвах репрессий, но и показал, как на развитии науки сказывались вненаучные интересы власти. Попытка престарелого академика С. Ф. Платонова организовать совместную с находившимся в эмиграции Ф. А. Брауном экспедицию в Крым для решения готского вопроса стала для ГПУ предлогом обвинить этого классика российской исторической науки в заговоре с целью свержения Советской власти. Вскоре в Крым был направлен В. И. Равдоникас, который быстро «доказал», что готы — автохтонное население Крыма, сложившееся — в полном соответствии с учением Марра — в результате независимого стадиального развития и не имеющее никакого отношения к германцам.

Разрыв с идеями Третьего интернационала и прекращение борьбы с «великодержавным шовинизмом» вернули права на существование историкам и археологам. В специальной статье о Государственной академии материальной культуры, ставшей в 1932–1934 годах центром выработки марксистских исторических схем Древнего мира и феодализма (в том числе и на Руси), автор показывает, как руками виднейших специалистов — историка Древнего Востока В. В. Струве, антиковеда С. А. Жебелева, русиста Б. Д. Грекова, действовавших по указке «марксистов» А. Г. Пригожина и М. М. Цвибака, исподволь была осуществлена подготовка к крутому пересмотру позиций в исторической науке. И хотя ее инициаторы были расстреляны как «троцкисты» и «зиновьевцы» после убийства Кирова, выработанная в эту эпоху схема «пятичленки», т. е. пяти последовательно сменяющихся формаций, прочно утвердилась в советской науке последующего полувека.

Восстановление исторических факультетов в 1934 году, возобновление преподавания археологии несколько стабилизировало развитие науки: оживали прерванные в конце 20-х — начале 30-х годов отношения с зарубежными коллегами, прежде приравнивав шиеся к измене родине, начался обмен идеями, при этом отнюдь не односторонний. В силу ориентации отечественной археологии на историю материальной культуры русским ученым удалось добиться впечатляющих результатов в изучении орудий труда, и этот вклад в методику их анализа значительно обогатил мировую археологическую практику (с. 67–68). Одновременно изменилась система финансирования науки, о чем автор подробно повествует в шестом очерке «Система поощрений “пряники”». Он посвящен академической «Табели о рангах», введенной в 1934 году и способствовавшей в дальнейшем чудовищной бюрократизации науки, которая привела ее к полной стагнации.

Улучшилось и финансирование раскопок. Было принято решение ВЦИК и СНК СССР об отчислении на эти цели части средств, ассигнованных на новостройки. Благодаря этому состоялись экспедиции П. Н. Третьякова в зону затопления при строительстве Ярославских гидроэлектростанций, М. И. Артамонова в районы, прилегающие к трассе ВолгоДона, и многие другие.

Тем не менее в конце десятилетия археология вновь оказалась под угрозой. «Возвращение властей к национальным традициям не означало принятия ими идеи культурного наследия в целом. По-прежнему все главное и лучшее связывалось с периодом после 1917 года» (с. 75). Очередная кампания эпохи Большого террора сперва уничтожила партноменклатурную верхушку археологии 20-х — начала 30-х годов, а затем в лагеря стали бросать и настоящих археологов (с. 76).

Арестованные археологи и краеведы в основном держались мужественно, стараясь никого не оговорить. Подвергшийся задержанию в 1937 году Б. Э. Петри признал себя шпионом (еще бы: швед по национальности, родившийся в Швейцарии!), но сообщил, что его завербовал академик В. В. Радлов, скончавшийся в 1918 году. В брошюре конца 30-х годов НКВД с гордостью рапортовало, что «академик Р.» был заброшен в Россию в 1858 году, а его «сибирский резидент П.» обезврежен в 1937 году. Величайшая заслуга НКВД состояла в уничтожении 80-летней шпионской сети (с. 213).

В Отечественную войну число жертв умножилось многократно. Наряду с погибшими на фронте и умершими от голода в блокаду А. А. Формозов упоминает и репрессированных в Ленинграде, и тех, кто, оставшись на оккупированных территориях, пытались спасти музейные сокровища, а после освобождения были осуждены как «изменники Родины».

Послевоенное восстановление страны сопровождалось возобновлением прерванных раскопок. Однако в это время усилились и шовинистические тенденции: ортодоксы сталинской эпохи Б. Д. Греков, Б. А. Рыбаков и Ю. В. Бромлей доказывали исконную принадлежность Крыма Руси; прокатилась волна открытий относительно «добровольного присоединения народов» к России, которую еще совсем недавно, в 1934–1937 годах, изображали «тюрьмой» тех же самых народов.

Очередной раунд характерной для советской науки борьбы за лидерство и административные посты завершился воцарением С. В. Киселева, определявшего политику в археологии с 1945 по 1955 год. Главной его заслугой А. А. Формозов совершенно справедливо считает организацию ежегодных археологических конференций, собиравших всех отечественных ученых. Основным вопросом в течение нескольких десятилетий считалось происхождение славян, и решался он исключительно на основе презумпции автохтонности этого населения Восточной Европы. Поэтому славянам и приписывали родство то со скифами, то с трипольцами, то с создателями полей погребений (особенно ожесточенно спорили о принадлежности к славянству так называемой Черняховской культуры). Жаль, что жаркие споры по этому поводу к истине приближали редко[4]. Лишь работы И. И. Ляпушкина и Ю. В. Кухаренко, исследовавших отдельные территории не выборочно, а целиком, открыли путь к решению проблемы. Однако одному из них отстаивание истины стоило жизни: Б. А Рыбаков, не соглашавшийся с тезисом о сравнительно поздней миграции славян с запада, так накричал на Кухаренко, что тот скончался от инфаркта[5].

Наряду с И. И. Ляпушкиным и Ю. В. Кухаренко появились и другие ученые, ратовавшие за строгую методику исследований, — их автор зачисляет в разряд «шестидесятников». Одним из таких ученых он считает А. Л. Монгайта, занимавшего активную общественную позицию. Рецензируя в «Новом мире» Твардовского работы историков, А. Л. Монгайт пересматривал оценки развития археологии советского периода, призывал специалистов к использованию достижений смежных наук — дендрохронологии, спектроскопии, картографии и других. Теоретические труды его ленинградского современника Л. С. Клейна «Археологическая типология», «Панорама теоретической археологии» вызвали длительные дискуссии в мировом научном сообществе. Этот археолог предпринял — увы, преждевременно — попытку пересмотреть норманнский вопрос. Вместе со своими учениками Г. С. Лебедевым и В. А. Булкиным он настаивал на достоверности летописных рассказов о призвании «варягов» и признавал значительную роль иноземцев в становлении древнерусской государственности. За четыре года до начала горбачевской перестройки Клейна обвинили в гомосексуализме и, лишив кандидатской степени и звания доцента, отправили в концлагерь.

Окаменение техники археологических исследований, гигантомания (программы «Свода археологических источников» в 150 томах или «Археологии СССР» в 20 томах, так и оставшиеся «долгостроем»), свободный полет патриотической фантазии в работах Б. А. Рыбакова либо актуально-политической в сочинениях А. П. Окладникова (и все это в ущерб элементарной научной точности и честности) — таковы были признаки глубокого кризиса советской археологии.

Историографический очерк «Русские археологи до и после революции» завершается разделом «Типы наших ученых и ситуации». С бесстрастием энтомолога, насаживающего на булавки разные типы бабочек, Формозов классифицирует ученых: выделяет ныне вымерший тип любопытствующих историков, продолжавших традиции широко образованных дворянских дилетантов, и квалифицирует его как «эстетствующее направление» (Н. Н. Воронин, Д. С. Лихачев, В. Н. Лазарев, В. Д. Блаватский)[6]. По мнению А. А. Формозова, исчезли и представители другого типа — разночинцы-позитивисты, возродившие после революции традиции «шестидесятников» XIX века, но уничтоженные репрессиями конца 20-х — начала 30-х годов.

Продолжают существовать узкие специалисты, к которым автор иногда прилагает определение «кастовые», но особенную силу набрали «дельцы». Дельцы — подлинные герои нашего времени. А. А. Формозов считает, и совершенно справедливо, что на первый план ныне выходят именно они, «мастера саморекламы, охотники за чинами, званиями, деньгами», занятые обслуживанием «лозунгов, брошенных с высоких трибун». Примером может служить А. П. Окладников, который в 1959 году доказывал, что древнейшая культура Приморья многим обязана китайцам (в то время «русский с китайцем» были «братья навек»), а в 1973 году, когда отношения СССР и Китая испортились, полностью отрицал влияние китайской культуры на приморские в области земледелия, строительной техники и письма (с. 97).

Подлинные знатоки своего дела — кастовые специалисты в классификации Формозова — страдают «некоторой ущербностью, отрывом от традиций гражданственности, общественности, издавна свойственных русской науке. Нет у этих людей глубоких связей с жизнью народа, страны, эпохи» (с. 100). Зацикленность на мелких вопросах — группе кремней, амфорных ножек, бронзовых пряжек — характерная черта этих ученых (как говорят медики, «специалистов по левой ноздре»). «Страшно далеки они от народа». Может быть, именно поэтому теперь, когда российской фундаментальной науке вновь грозит уничтожение, так слабы голоса в ее защиту.

Откровенный разговор о типах ученых автор завершает размышлениями о возможных жизненных путях исследователей. Рассматривая различные позиции (уход в другую, более нейтральную сферу по принципу «отойди от зла и сотворишь благо»; работа «в стол», как десятилетиями писал С. Б. Веселовский; поддержка официальной линии и участие в погромах инакомыслящих), Формозов лично для себя выбирает компромиссный вариант: путь рядового труженика, вынужденного порой идти на уступки властям.

А. А. Формозов четко различает людей, которые не по своей воле оказались «впутаны» в злое дело, и тех, кто делал это сознательно, преследуя корыстные цели. Но в целом он старается не отступать от избранной им холодноватой, отстраненной манеры изложения. Образы рядовых тружеников, которым автор действительно симпатизирует, написаны так же сдержанно, как и портреты лиц, вызывающих его активную антипатию. Несколько странно, что этот ровный тон не изменял ему и при повествовании о поистине эпохальных открытиях — в частности, о берестяных грамотах[7]. Вероятно, это произошло отчасти в силу научной специализации автора: проблемы славянской и раннеславянской археологии его интересуют крайне мало. Иногда (особенно в очерке о «пряниках») дает о себе знать и раздражение усталого от жизни человека. Но все это мелочи. Главное достоинство книги А. А. Формозова в том, что она дает четкий итог развития археологии и, шире, исторической науки советского времени, откровенно и честно ставит вопрос о выборе ученым своей дороги в науке, а обществом — дальнейшего пути развития. А. А. Формозов достойно представил свое поколение, возродив гуманистическую традицию отечественной науки. Особо необходимо отметить, что книга написана хорошим правильным и чистым от новояза русским языком. Книга животрепещуще актуальна, это — суровое и порой безжалостное предостережение не только ученым, но и всему обществу, в котором ныне доминирует «поколение эгоистов».

---

[1] При написании рецензии автор использовал некоторые библиографические указания П. Г. Гайдукова, А. М. Обломского и В. Л. Янина, которым приносит свою искреннюю благодарность.

[2] Правда, специалистам будет недоставать именного указателя. К сожалению, издательство «Языки славянской культуры», примеру которого следует и ассоциированный с ним «Знак», не часто балует своих читателей такой «роскошью», как указатели. Даже фундаментальный труд В. Л. Янина «Новгородские посадники» снабжен лишь алфавитным указателем посадников.

[3] Вспоминается случайно услышанный года три назад обрывок чужого разговора в Москве у Политехнического музея. Вполне современная девушка заявила: «Чечня от Владимира Святого — русская земля». А почему не раньше?

[4] Так, об этнической принадлежности населения Черняховской культуры споры идут до сих пор, хотя в позднейших работах доказывается, что эта готская держава Германариха помимо самих готов включала позднескифский и сарматский компонент и даже население римских провинций (Обломский А. М. Днепровское лесостепное левобережье в позднее римское и гуннское время. М., 2002; Магомедов Б. В. Черняховская культура. Lublin, 2003).

[5] Этот метод расправы с неугодными утвердился не только в археологии. В 2000 году таким же образом и с тем же результатом расправился с Ю. С. Борисовым директор Института российской истории А. Н. Сахаров.

[6] Думается, что строгая методика анализа, практиковавшаяся Ворониным и Лазаревым, выводит их за рамки «направления», конструируемого автором.

[7] Хорошкевич А. Л. Открытие берестяных грамот в историографическом контексте начала 50-х годов ХХ столетия // Берестяные грамоты. 50 лет открытия и изучения / Отв. ред. В. Л. Янин. М., 2003. С. 24–38.