Присутствие Деррида.

Деррида сформировал умы целого поколения и держал его в постоянном напряжении, наверное, до последнего дня; здесь ему не было равных, кроме, быть может, Фуко. Но Деррида дал своим последователям нечто иное, чем Фуко: несмотря на то что он также был политическим мыслителем, он помогал им направить свои творческие импульсы в русло особой деятельности, которая не предполагает ни обязательного создания какой-то теории, ни даже выработки своего языка, порождающего новое ви.дение мира. Конечно, в предложенной Деррида форме деятельности присутствует и это, но главная ее цель — в ней самой: погрузиться в чтение текстов на микроскопическом уровне и выявить в них черты, неподвластные времени. Как и негативная диалектика Адорно, деконструкция Деррида прежде всего — практика. Многие знали о болезни, с которой Жак Деррида героически сражался в одиночку. Поэтому его смерть не стала полной неожиданностью. И все же она потрясает, она так внезапна и стремительна, что безжалостно выталкивает нас из привычного покоя повседневности. Конечно, мыслитель будет жить в своих текстах — ведь всю свою умственную энергию он вложил в непрерывное чтение классических произведений, восславив превосходство письменного наследия над сиюминутным присутствием устного слова. Но мы знаем, что отныне нам будет недоставать именно голоса Деррида, присутствия Деррида. Читателю Жака Деррида предстает автор, который, читая тексты, движется против течения, заставляя их выдать свой разрушительный смысл. Под его неумолимым взором любой контекст распадается на части; казавшаяся твердой почва становится зыбкой, у цельного, казалось бы на первый взгляд, человека обнаруживается двойное дно. Общепринятые иерархии, структуры и оппозиции раскрывают перед нами смысл, прямо противоположный тому, к которому мы привыкли. Мир, который мы считали своим домом, становится непригодным для жилья. Мы не принадлежим этому миру: мы в нем чужие среди чужих. И в конце — ясное, уже не зашифрованное религиозное послание. Редко когда тексты с такой отчетливостью раскрывают перед анонимным читателем облик своих создателей. Однако в реальной жизни Деррида принадлежал к числу авторов, которые при личной встрече застают читателя врасплох. Он был не тот, кого ожидали увидеть. Это был человек необычайно любезный, изящный, безусловно, переменчивый и ранимый, но умеющий быть непринужденным; проникаясь к кому-то симпатией, он доверчиво раскрывался перед ним; он был человек дружелюбный, умевший дружить. Я испытал именно эту радость общения, когда он подарил меня своим доверием во время последней нашей встречи, шесть лет назад, здесь, в Ивенстоуне, в окрестностях Чикаго, откуда я шлю ему последнюю дань уважения. Деррида ни разу не встречался с Адорно. Но когда он получал премию имени Адорно от города Франкфурта, он произнес в Паульскирхе речь, как нельзя более близкую самому духу Адорно — и по ходу мысли, и даже в тончайших нюансах сновидческих тем, иду щих от романтизма. Безусловно, их идеи объединяет один общий элемент — иудейские корни. Адорно всегда отталкивался от Шолема, Деррида учился у Левинаса. В этом отношении творчество Деррида может многое прояснить не только во Франции, но и в Германии; он и в самом деле усвоил тематику позднего Хайдеггера, но по крайней мере не впал при этом в неоязычество и не отрекся от своих моисеевых корней.

Юрген Хабермас, философ
«Либерасьон», среда 13 октября 2004 года