Лiзла баба по лєснiце, упала з драбини: заметки о языковой ситуации на Украине

Заметки о языковой ситуации на Украине[1]

Пожалуй, из всех условий, определяющих языковую ситуацию на Украине, одно остается неизменным — это взаимодействие двух близкородственных языков — русского и украинского, — имеющих повсеместное распространение и оказывающих друг на друга непосредственное влияние. Характер этого взаимодействия в значительной степени зависит от языковой политики государства, поскольку именно она определяет статус языков. От того, насколько последовательна языковая политика, в какой мере положения официальных документов обеспечены процессуальными нормами, зависит вектор языковых процессов, протекающих в украинском обществе. В качестве примера, поясняющего ситуацию, можно привести следующий случай[2].

В декабре 1996 года Харьковский городской совет принял решение осуществлять делопроизводство на русском языке, однако вскоре это решение было опротестовано прокурором Харькова как противоречащее Конституции. Не удовлетворило это решение и Харьковское областное отделение Конгресса украинской интеллигенции, которое подало соответствующее заявление в суд. В сентябре 1999 года суд признал недействительным решение Харьковского городского совета, так как оно должно было основываться на данных социологических исследований. Вслед за этим Харьковский городской совет подал кассационную жалобу в Судебную коллегию по гражданским делам Харьковского областного суда, и Судебная коллегия удовлетворила ее, но через год Президиум Харьковского областного суда вновь рассмотрел это дело и отменил решение Судебной коллегии. Наконец, в марте 2002 года по решению Харьковского городского совета был проведен опрос, а его результаты позволили признать, что русский язык может употребляться наравне с украинским. Для восточно-украинского региона такие результаты были вполне предсказуемы, а выводы, сделанные на их основе, не содержали ничего революционного — они соответствовали закону «О языках»[3] и решению Конституционного суда[4], но при этом и положения официальных документов, и выводы, полученные на основе опроса, не имели процедурного обеспечения, которое позволило бы осуществить их на практике. Однако самым любопытным в этой истории было не противоречие между официальными документами, результатами опроса и процессуальными нормами. Поскольку вся документация, которая подается в центральные органы власти, должна быть оформлена на государственном языке, при попытке реализовать право использования русского языка в Харьковском городском совете возникла проблема аутентичного перевода принятых решений на украинский язык. Несколько раз по этому вопросу даже назначалось внутреннее служебное расследование. В итоге большинство депутатов признали необходимость вернуться к делопроизводству на украинском языке во избежание разночтений в трактовках принятых решений.

При анализе данных, полученных в ходе исследования в Харьковском и Киевском регионах в 2002—2003 годах[5], мы также столкнулись с примерами расхождения между декларируемыми языковыми предпочтениями и реальным выбором языка. Эти расхождения возникали по разным причинам, но так или иначе были связаны с языковой политикой государства, с одной стороны, и языковой компетенцией информантов — с другой. Такие различия мы определили как несовпадение «ментального» и «практического» языкового выбора.

В частности, информанты, утверждая, что им все равно, на каком языке смотреть и слушать теле- и радиопередачи, читать газеты и книги, иногда отмечали, что предпочтительней на русском или на украинском. Однако те из них, кто говорил о предпочтении украинского языка, нередко украинским языком не владели и не всегда могли назвать любимые украиноязычные передачи.

Инф. ...Ну, фiльми українськi люблю. Ну, якi українськi, такi, старi фiльми люблю. <…> Напримєр? Ну, як? «Кавказская плєннiца»… (Архив Полевого центра ЕУСПб. ЕУ-Харьков-2003-ЛФ).

Другим примером такого несовпадения могут служить мнения молодых информантов (до 25 лет) — многие из них высказывались за то, чтобы украинский был единственным государственным языком, но при этом признавали, что с друзьями говорят по-русски. Причем уровень владения украинским языком, который продемонстрировали информанты при опросе, не был высоким, о чем свидетельствовали некоторые русизмы и заминки при выборе того или иного слова (информанты из Харьковской области не владели украинским языком, а лишь русским и «суржиком»).

Инф. Рiдна для мене українська, хоть я i спiлкуюся на укр… ну, на українськiй мовi менше, чим на росiйськiй, але рiдна для мене завжди буде українська. Чому ми должни приймати другу державну мову росiйську, якщо ми живемо в Українi… Я так вважаю. Соб. Так, власне, а ви з батьками…

Инф. З батьками i рiдними… В родинi… я спiлкуюсь на українськiй… моє начальство на українськiй, а так поза вузом i поза домом я спiлкуюся на росiйськiй. Но я проти росiйської мови щодо другої там нацiональної чи як — державної (Архив Полевого центра ЕУСПб. ЕУ-Киев-2003-АВ).

Информанты старшего поколения, как правило, высказывались в пользу русского языка. Даже тогда, когда они считали украинский единственным языком, который может претендовать на статус государственного, некоторые фразы свидетельствовали о том, что их устраивает нынешний реальный статус языков.

Инф. Я по национальности украинка и... считаю, что националистка в хорошем смысле этого слова. Я не презираю другие национальности... не языки... не считаю, что вот это лучше или хуже <...> Я не хочу щас уже перестраиваться на украинский, но я... м-м... мне нравится, шоб вот... Украина была самостоятельной, шоб у нее был самостоятельный язык, государственный... (Архив Полевого центра ЕУСПб. ЕУ-Харьков-2003-У1).

Предпочитая русский язык, информанты старшего поколения, учившиеся, как правило, в украинских школах, обучали детей как в русских, так и в украинских, а внуков сознательно отдают в украинские школы, понимая, что украинский язык в последнее время становится все более престижным. Тем не менее, выбирая украинский как язык обучения для внуков и детей, информанты среднего и старшего возраста в большинстве случаев оказываются неспособными свободно изъясняться по-украински.

Таким образом, политические факторы обусловливают стремление информантов идти в ногу со временем (т. е. говорить по-украински), а культурно-исторические традиции и межличностные контакты определяют желание сохранить комфорт в общении (т. е. при возможности выбирать русский).

По мнению М. Рябчука[6], одновременная ориентация на взаимоисключающие ценности свидетельствует об отсутствии четкой культурно-языковой идентичности. В этой связи интересны данные, полученные в результате опросов в 1997 году в регионе «Восток» (преимущественно в Донбассе), где больше половины жителей назвали себя «украинорусами», т. е. оказались носителями двойной самоидентификации. При этом одинаковое отношение к русскому и украинскому языкам выразили всего 10,6%[7]. Данные официальных переписей, в которых вариант двойной самоидентификации не учтен, свидетельствуют об увеличении числа жителей, считающих себя украинцами. Согласно переписи 1989 года, украинцами себя назвали 72,7% населения, в 2001-м — 77,8%, а русскими, соответственно, 22,1% и 17,3%[8]. Несмотря на то что подавляющее число украинцев и русских называют родным язык своей национальности, на практике монолингвами являются лишь 20% украиноязычных и 14% русскоязычных[9]. Однако даже если допустить, что все билингвы одинаково хорошо владеют обоими языками (т. е. не только понимают, но и могут говорить), выбор языка общения чаще бывает не в пользу украинского. Так, согласно данным, полученным в результате опросов киевлян в 2000 году, 83,2% украинцев при обращении к ним на украинском отвечают по-украински и 90,6% украинцев при обращении к ним по-русски отвечают на русском. В то же время для русских характерно стабильное одноязычие — они отвечают по-русски и при обращении к ним на русском (98,2%) и при обращении к ним на украинском (95,3%)^[10]. Авторы исследования объясняют данный факт длительной политикой русификации, в результате которой русский язык стал средством приспособления к ситуации, а украинский — символом противостояния. Однако не исключено и другое объяснение. Как отмечает А. Орлов^[11], в структуре этноавтостереотипов украинцев и русских существенным является слой представлений о том, что объединяет их с людьми своей национальности. Украинцы к объединяющим факторам относят явления традиционно-бытовой культуры, общность территории, вероисповедания, национальной символики, в то время как русские считают таковыми язык, литературу и искусство, черты характера. Приведенные данные свидетельствуют — в представлениях украинцев об основах этнической общности среди объединяющих не фигурирует языковой фактор.

Сферы употребления

Несогласованность законодательных актов и процессуальных норм, «двойная» самоидентификация — эту непростую картину еще более усложняют функциональные особенности русского и украинского языков. Так, О. Гринев указывал на то, что функционирование украинского ограничивается официальной и домашней сферами^[12]; Т. Кузнецова и А. Березовенко отмечали, что субстандартная лексика — жаргоны, сленг, арго — заимствуется украинским языком из русского^[13]; Ю. Шевелев, ссылаясь на отсутствие сленга в украинском языке, высказал обеспокоенность по поводу выживаемости украинского языка вообще^[14]; О. Тараненко утверждал, что билингвизм на Украине в целом можно рассматривать как диглоссию^[15]. Теперь, когда опубликовано несколько словарей украинской субстандартной лексики, вопрос о функциональной полноценности украинского языка стал по-настоящему дискуссионным. Наиболее цитируемым в последнее время является «Краткий словарь жаргонной лексики украинского языка», составленный Л. Ставицкой^[16]. Однако анализ лексики, представленной в этом словаре, не проясняет ситуацию, а скорее запутывает ее.

Во вступительной статье Ставицкая указывает, что в словаре довольно много заимствований из русского языка, но в то же время отмечает, что заимствования типичны для «жаргонной межкультурной коммуникации»[17]. Этот аргумент, несомненно, справедлив в отношении жаргона определенных профессиональных групп, в частности жаргона компьютерщиков. Большая часть лексических единиц в этом случае заимствована из английского языка, поскольку к тому времени, как на Украине начался процесс компьютеризации, в этой области уже существовал устойчивый набор терминов. Они-то и были впоследствии усвоены украинскими специалистами. Однако в случае с жаргонами под заимствованиями подразумеваются не только заимствования из других языков, но также из других подсистем того же языка, к которому относится жаргон. Таким образом, жаргоны социальных групп состоят преимущественно из единиц родного языка, как, например, молодежный или блатной жаргон в русском языке. Что касается словаря украинской субстандартной лексики, составленного Ставицкой, то процентное соотношение русизмов и собственно украинских слов в нем явно не в пользу последних. В этой связи возникает сомнение, что носители такой субстандартной лексики являются украиноязычными.

Бросается в глаза и то, что в словаре практически нет ссылок на полевые материалы, а те, что есть, касаются в основном Львовской области. В отношении молодежного сленга — такого, который распространен действительно среди украиноязычных, можно сказать, что он характеризуется региональными ограничениями. К сожалению, составителем словаря этот нюанс далеко не всегда отмечается. Например, слово кобгта (от польского kobieta — женщина) вряд ли удастся услышать в восточноукраинских районах, даже в украиноязычной молодежной среде. Как в словаре, так и в вышедшей позже книге того же автора[18] большинство примеров заимствованы из публицистики или художественной литературы. Однако примеры жаргона в художественных произведениях никак не могут служить основанием для утверждения об устойчивом функционировании жаргона в речи той или иной социальной группы. Нередко такие примеры являются окказиональной игрой слов и фактически характеризуют индивидуальное словоупотребление. Поэтому утверждение автора о существовании украинской субстандартной лексики выглядит некоторой натяжкой, а ее словарь не может служить доказательством достаточного коммуникативного потенциала и функциональной полноценности украинского языка^[19]. Впрочем, и сама Ставицкая отчасти признает это: по ее мнению, издание словаря помогает украинскому обществу заговорить на родном языке увереннее^[20]. В монографии, вышедшей на два года позже словаря и посвященной субстандартной украинской лексике, Ставицкая, ссылаясь на то, что украинское и российское общество существуют в «одном силовом поле жаргонообразования», признает естественным факт наличия общего «фонда сленга» для украинского и русского языков^[21]. Таким образом, можно констатировать, что собственно украинской субстандартной лексики не существует, большая часть ее заимствована из русского языка, а в западноукраинских районах — возможно, частично из польского.

Феномен «суржика»

В качестве украинского жаргона или социального диалекта некоторые исследователи рассматривают такое явление, как «суржик»^[22]. В. Труб^[23] полагает, что «суржик», при отсутствии просторечного варианта украинского языка, выполняет функцию разговорной речи. Оба мнения оспаривает Л. Масенко, которая полагает, что «суржик» не является социолектом или жаргоном, поскольку функция жаргона — противопоставить себя другим, в то время как «суржик» выполняет другую функцию: говорящие на «суржике» сельские жители пытаются приспособиться к русскоязычной городской среде, а не противопоставить себя городским^[24]. Кроме этого, отмечает Масенко, отличие между социолектом и «суржиком» как видами устной речи заключается в том, что социолект возникает в рамках одного языка, а «суржик» — смешанный язык. С определением «суржика» как просторечия Масенко соглашается лишь отчасти, поскольку, по ее мнению, перенесение на украинские языковые реалии лексикографических положений русистики проблематично. Автор объясняет это тем, что категория просторечия относится к городским формам бытовой речи, но именно эти формы в украинском языке функционируют неполноценно, поскольку в городах вытеснены русским языком. Поэтому, если ориентироваться на русскую лексикографическую традицию, «суржик» в функциональном плане правомерно соотносить только с нелитературным типом русского просторечия. Масенко ближе точка зрения, согласно которой «суржик» определяется как промежуточное звено, которое выполняет роль переходного этапа в процессе вытеснения украинского языка русским. Это промежуточное звено Масенко называет субъязыком. Т. Кузнецова, опираясь на результаты своих полевых исследований, выделяет ряд функций, которые выполняет «суржик». В частности, она отмечает, что 12% опрошенных ею билингвов используют «суржик» с целью придать высказыванию определенную экспрессивную окраску, создать неофициальную атмосферу разговора, сократить разрыв между социальными статусами разговаривающих^[25].

Разобраться, что же такое «суржик», и в самом деле нелегко. Проблему в значительной мере усложняет политическая подоплека языковой рефлексии, характерная для последних полутора десятков лет. Литература, посвященная вопросам русско-украинского языкового взаимодействия, носит скорее публицистический, чем научный характер. В большинстве работ авторы не столько анализируют «суржик», сколько выражают отношение к нему. Свидетельством этого являются такие определения «суржика», как проявление национальной шизофрении, свидетельство духовно-интеллектуальной ущербности, высшая степень духовного плебейства и т. п. Авторы подобных характеристик рассматривают носителя «суржика» как человека, лишенного национальной идентичности, не украинца и не россиянина, а в ситуации двуязычия, где существует противоборство языков, усматривают борьбу за доминирование определенного типа ментальности, определенной идеологии, точнее — русской. Такие характеристики фигурируют даже в ряде научных исследований, где представлены попытки лингвистического анализа «суржика». «Суржик» называют неполноязычием, языковой болезнью, обезображенной формой языка, языковой аномалией, искалеченным языком сельских жителей и т. п.

Лингвистический анализ «суржика» чаще всего ограничивается общими замечаниями о том, что «суржик» — это хаотическое заполнение разрушенных звеньев структуры украинского языка элементами поверхностно усвоенного русского^[26]; что особенностью его является русская лексика при частично украинских синтаксисе, фонетике и морфологии^[27]. Нередко «суржик» воспринимается как искаженный вариант украинского языка и поэтому привлекает внимание лишь с точки зрения отклонения от норм украинского языка под влиянием русского. Характеристику «суржика», зафиксированного в художественной литературе, дал М. Флаер^[28]. Он прежде всего уделяет внимание фонетике и морфологии с целью выявления закономерностей в образовании «суржиковых» форм. Автор делает вывод о наибольшей открытости для обрусения лексики и синтаксиса, в меньшей степени — фонологии и морфологии. В результате этого анализа Флаер приходит к выводу о том, что «суржик» имеет украинскую основу с примесью украинизированного русского языка.

Тот факт, что «суржику» как некоему «языковому коду» присущи специфические черты, которые обнаруживаются на всех его языковых уровнях, признает и Т. Кознарский[29]. Он, как и Флаер, анализирует литературные тексты. Кознарский утверждает, что «суржик» «работает» на всех уровнях языка: фонетическом (точные и неточные транслитерации литературных и просторечных форм русских слов іносказатєльно, достояніє; украинизмы здоровля; гибриды пойняв, тим болі), морфологическом (лечущі, предназначаїмі), синтаксическом. В качестве примера можно привести фрагмент из интервью с одним из информантов (Архив Полевого центра ЕУСПб. ЕУ-киев-2003-NI):

Инф. Саме iнтєрєсно, шо… шо ми, українци, розумiєм всi язики… А от росiянинi… Я щитаю, кожний має свiй вибiр, хто як хоче, так i говоре… Куди хоче, туди i вiддає свою дитину. Допустiм, єслi люди розмовляють на руськiй, на руському язику, да? — а їхнi дiти знають українську мову, для дитини це буде катастрофа. Тому що їй дуже важко вчити український. Я щитаю... що должни бить i рускiє школи, i украiнскiє…

(Ср.: Укр. Найцiкавiше, що… що ми, українцi, розумiємо всi мови. А от росiяни нi… Я вважаю, кожен має свiй вибiр, хто як хоче, так i розмовляє… Куди хоче, туди i вiддає свою дитину. Припустимо, якщо люди розмовляють росiйською, росiйською мовою, так? — а їх дiти знають українську мову, для дитини це буде катастрофа. Тому що їй дуже важко вчити українську. Я вважаю... що мають бути i росiйськi школи, i українськi…

Рус. Самое интересное, что... что мы, украинцы, понимаем все языки... А вот русские нет... Я считаю, у каждого свой выбор, кто как хочет, так и говорит... Куда хочет, туда и отдает своего ребенка. Допустим, если люди разговаривают на русском, на русском языке, да? — а их дети знают украинский язык, то для ребенка это будет катастрофа. Потому что ему очень трудно учить украинский. Я считаю... что должны быть и русские школы, и украинские.)

Другой аспект изучения «суржика» связан с его происхождением. Процесс формирования «суржика» определяют как гиперинтерференцию[30], суперинтерференцию (неосознанное билингвами смешение в речи различных языковых систем), своего рода полуязык без определенной языковой доминанты[31]. В. Манакин употребляет и другой термин — параинтерференция, — определяя ее как начальную стадию интерференции на лексическом уровне — неосознанное билингвами тяготение к выбору в своей речи на родном языке лексических элементов другого языка, которые являются нормативными, но не специфическими для родного языка. Этому, по мнению исследователя, способствует сосуществование в украинском языке слов-дублетов: ворота — брама, чемодан — валiза, пластинка — платiвка, родина — сiм’я, парус — вiтрило и др.

Существует и более узкое определение «суржика» как языкового образования, возникающего в процессе «пиджинизации»[32]. По мнению Л. Масенко, сопоставить «суржик» с пиджином позволяет то обстоятельство, что «суржик», как и пиджин, имеет словарную основу языка-колонизатора при сохранении фонетики родного языка, а изменяется при этом морфология украинского языка и упрощается синтаксис. В то же время существует ряд причин, в силу которых «суржик» не может быть определен как пиджин. «Суржик» не является таким упрощенным, как пиджин, он достаточно вариативен; он может быть первым «языком» для его носителей; причина возникновения «суржика» не связана с непониманием русского или украинского (такое непонимание исключено ввиду генетического родства этих языков).

Е. В. Головко сопоставляет «суржик» с переключением кодов[33]. Однако автор считает невозможным применить к «суржику» термин «переключение кодов», не уточнив дефиниции последнего. Исследователь указывает, что в случае такого сопоставления нужно говорить о «немотивированном переключении кодов», которое отличается немаркированностью перехода с одного кода на другой, что является характерным для «суржика» и не типичным для «стандартного» переключения кодов.

В целом анализ различных мнений свидетельствует о том, что под «суржиком» нередко понимаются явления, возникновение которых обусловлено всем разнообразием механизмов взаимодействия близкородственных языков. Такие «разные суржики» описала Л. Биланюк, которая выделила 1) «урбанизированный сельский», 2) «сельский диалектный», 3) «советизированный украинский», 4) «городской билингвальный» и 5) «постсоветский» варианты «суржика»[34].

Именно механизмы взаимодействия близкородственных языков безотносительно к «суржику» описывает П. Майскен. Общность морфологической системы языков, наличие общих морфологических категорий, одинаковые порядок слов и маркирование предикатно-аргументных отношений — именно эти факторы, как отмечает Майскен[35], определяют типологическую близость языков, от которой зависит возможность или невозможность их смешения. В свою очередь степень типологической близости, согласно Майскену, обусловливает тип смешения кодов. Исследователь выделяет три таких типа: инсерцию, альтернацию и конгруэнтную лексикализацию. Если первые два типа смешения предполагают наличие различающихся грамматических структур двух контактирующих языков, то последний характеризуется общностью этой структуры, которая будет заполняться единицами двух языков более или менее случайно[36]. Данный тип смешения кодов, как указывает Майскен, особенно характерен для ситуации взаимодействия близкородственных языков. Для этого типа языкового взаимодействия характерна единая грамматическая структура, которая заполняется словами из обоих контактирующих языков. Это наблюдается в тех случаях, когда имеет место значительная конвергенция между двумя языками, или тогда, когда мы имеем дело с близкородственными языками, в частности в случае смешения стандартный язык / диалект. Наличие большого количества межъязыковых омофонов, которые служат как бы мостиками, облегчает плавный переход от одного кода к другому, в связи с чем не всегда удается точно определить место переключения. Этому способствует и большая степень структурной эквивалентности между языками, благодаря чему практически все ограничения на переключение кодов исчезают. Более того, и варьирование стиля оказывается возможным рассмотреть с этой точки зрения. Майскен показывает, что одна и та же ситуация может быть описана и как варьирование стиля, и как смешение кодов.

Предложенная Майскеном теория вполне может быть применена для определения лингвистической природы явлений, возникающих на стыке близкородственных языков. Существенным моментом является то, что такой подход позволяет отказаться от поиска единиц одного языка, подверженных трансформации под влиянием другого, и исследовать механизмы и специфику их формирования, а также процесс порождения речи, во время которого говорящий произвольно избирает элемент того или иного языка. Однако «суржик» как категория, которая изначально не была научной, не может встроиться в эту, как, впрочем, и в любую другую научную теорию, как не может «народная классификация» быть встроенной в научную.

Сейчас трудно сказать, когда впервые понятие «суржик» было использовано в лингвистическом значении. Возникнув, по-видимому, как обозначение смеси второсортных зерен пшеницы, ржи, ячменя и овса, а также муки из такого зерна, понятие «суржик» уже в начале прошлого века получило и другое значение — «человек смешанной расы»^[37]. По-видимому, именно такое значение позволило применить понятие «суржик» к обозначению языкового явления, возникшего вследствие взаимодействия близкородственных русского и украинского языков. В таком значении «суржик», несмотря на явную метафоричность, стал лингвистической категорией, которая, с одной стороны, очевидна и, казалось бы, не требует специальной дефиниции, так как обозначает результат взаимодействия русского и украинского языков вообще, с другой — не поддается уточнению и определению.

Можно предположить, что изначально в таком значении оно стало применяться как категория базового уровня, на котором научная и «народная» категоризации совпадают, т. е. в значении, близком к пониманию «контактного языка». Именно поэтому попытки сопоставить «суржик» с явлениями иного порядка — найти ему соответствие среди типов контактных языков или вариантов национального языка, — т. е. попытки вывести его из разряда базовых категорий, оказываются безуспешными.

Анализируя языковую ситуацию на Украине, можно констатировать, что на протяжении последних полутора десятков лет она обладает устойчивым набором характеристик. Противоречивая и непоследовательная языковая политика государства, которая сочетается с невнятными процессуальными нормами и отсутствием процедурного обеспечения принятых решений, с одной стороны, дает украиноязычным легитимные возможности отстаивать свои культурно-языковые права, с другой — позволяет русскоязычным чувствовать себя вполне комфортно, выбирая русский язык в различных коммуникативных ситуациях. В условиях противоречивой языковой политики неразвитость украинского языка в функциональном плане вызывает противоречивое языковое поведение жителей и способствует сохранению и воспроизводству смешанных языковых форм и поддержанию двойной самоидентификации.