Алексей Кара-Мурза. Знаменитые русские о Риме М.: Издательство «Независимая газета», 2001. 472 с., с илл.

Странная книга, вызывающая весьма противоречивые чувства. Немало претензий может быть предъявлено к составителю, однако начать следует все-таки с благодарности ему за возможность провести несколько счастливых часов в Риме, запечатленном в душе персонажей и главных авторов книги — тех самых двадцати «знаменитых русских». Засим обратимся к детальному разбору. На первый взгляд, не совсем понятно, что подвигло Алексея Кара-Мурзу, человека, обремененного всякого рода регалиями (доктор философских наук, профессор, завотделом Института философии, академик самопровозглашенной Академии гуманитарных наук, член Политсовета Союза правых сил, политолог и публицист) и, вероятно, делами, пойти на то, чтобы выпустить под своим именем кучку пересказов чужих воспоминаний и нарезку из чужих собраний сочинений, т. е. выполнить работу, не требующую особого интеллектуального напряжения. Есть, впрочем, одно объяснение, способное оправдать и более неразумные поступки, — это любовь. Любовь к Риму, заставляющая объясняться ему словами Гоголя, Осоргина и Муратова. Другое возможное объяснение менее поэтично. Нарезку действительно способен изготовить любой аспирант, а вот опубликовать ее в издательстве «Независимая газета» на отличной бумаге, в хорошем оформлении, да еще и тиражом целых 3 тысячи экземпляров… Имиджевая публикация, личный пиар. На такую мысль наводит незаметная надпись на обороте титульного листа — «Издание осуществлено при участии Московского Английского клуба». Ведь Алексей Кара-Мурза представляется еще и старшиной Московского английского клуба — не правда ли, само звучание этих слов заставляет предполагать что-то утонченно культурное, элитарное? Автор-составитель, казалось бы, вполне внятно формулирует задачу — понять феномен «русского Рима». Впрочем, он тут же объявляет этот феномен непостижимым, и лишь его конкретные проявления — доступными для наблюдения. Введение не содержит никаких интересных идей, хотя в качестве таковой и предлагается несвежий тезис о том, что Россия еще не создала «всесторонней, последовательной, цельной и единой национальной культуры», а потому лучшее в отечественной культуре часто находит свое инобытие в наследии других народов.

«Добрую половину книги, — пишет составитель, — занимают биографические очерки, ибо вне “человеческого контекста” любые цитаты теряют смысл». Надо сказать, что собственно к очерку как литературному жанру эти главки не имеют отношения, ибо перед их автором явно не стояла задача художественного раскрытия личности персонажей. В том случае, когда, на его счастье, в библиотеке находилась книжка, которую можно было пересказать близко к тексту, очерк о том или ином персонаже разрастался, наполняясь множеством деталей и подробностей — иногда прекрасных, как муратовское описание ночной бури в римской Кампанье, иногда излишних, вроде маниакального подсчета дней и часов, затраченных Некрасовым на всех этапах его пути из Петербурга до Рима (что само по себе едва ли способно исчерпывающе объяснить неожиданно болезненное и даже враждебное восприятие поэтом Вечного города). В случае же отсутствия такого пособия небрежная биографическая справка оказывается скудной и совершенно неспособной выполнить продекларированную составителем функцию контекстного комментария. Впрочем, комментарий и без того иногда повисает в воздухе, лишенный собственно комментируемого текста. Так, очерк о Зинаиде Волконской содержит лишь одну краткую цитату, в которой звучит голос самой княгини (все остальное — рассказы ее друзей и современников), но и из этих трех фраз невозможно составить себе представление о том, как же относилась к Риму эта «знаменитая русская». «Волконская в Риме» — да, «Волконская о Риме» — увы, нет… Похоже, что присутствие «северной Коринны» в этом сборнике — вообще лишь случайность, дань стереотипному набору персонажей «русского Рима». Ведь она не принадлежала к числу тех, кто своим словом или кистью творил этот феномен. Скорее напротив — сросшаяся с Римом, привязанная к нему тесными религиозными узами, Волконская сама стала для русских визитеров частью Вечного города, одной из его изящных достопримечательностей наряду с собором святого Петра, Форумом, виллами в Тиволи или фонтаном Треви, близ которого она жила. Путаница дат, не всегда твердое знание исторических реалий, небрежное обращение с цитатами, которые иной раз, повторяясь на разных страницах, звучат по-разному и даже меняют автора (так высказывание Гоголя, приведенное на странице 371, выше, на странице 14, приписывается Вяземскому), а местами и заметная недоредактированность текста — все это досадные признаки торопливости составителя, особенно заметные на фоне подчеркнутой римской несуетности дизайна книги (художник Д. Черногаев). К несомненным достоинствам этого издания надо отнести иллюстрации. Рим, запечатленный преимущественно в фотографиях конца XIX столетия, тянет рассматривать так же медленно и с тем же удовольствием, с каким читаются обрамляющие тексты. Фотографии несколько разбавлены включениями старинных гравюр, по непонятной причине в подписях названных рисунками. К сожалению, мысль о том, что у «рисунков» и фотографий (изобразительных документов), так же как и у документов текстовых, бывают авторы и точные даты, осталась составителю чужда. Тексты лишь приправляются картинками как необязательным гарниром. Отсюда бросающаяся в глаза странность: при том что среди персонажей книги три художника — Кипренский, Брюллов и Иванов, — их Рим представлен только письмами и воспоминаниями, но ни одно их произведение, связанное с этим городом, не попало в иллюстративный ряд. Похоже, что старшина Английского клуба совершенно искренне не догадывается о том, что главные высказывания художника — это его картины.

За очерками о русских римлянах следует подборка их собственных высказываний, сгруппированных по темам — туристическим и философским. Многое, конечно, осталось за бортом этой подборки, многие имена и темы не прозвучали, однако и без того эта часть книги — на редкость приятное и душеполезное чтение.

Завершается книга небольшой заметкой «Об авторе», никак не подписанной и (sic!) ничем не отделенной от основного ее текста. Безвестный автор этой заметки (хочется думать, что это все-таки не сам Алексей Кара-Мурза) под занавес добавляет еще одну биографическую справку к ряду рассказов о «знаменитых русских», писавших о Риме. Любопытно, какие именно биографические данные он считает нужным представить в этом контексте: научные регалии, служебные должности, тусовочный статус (для тех, кто не знает — Московский Английский клуб — и в самом деле элитарный клуб, организованный как ЗАО; членство в нем платное, за несколько тысяч долларов в год его член имеет возможность ощущать себя человеком не просто замечательным, но даже замечательным во всех отношениях), направление профессиональных интересов. Изумление вызывает последняя фраза, завершающая не только рассказ об авторе, но и книгу в целом: «Неоднократно бывал в научных командировках в Италии». Тут уж остается только руками развести.

Необходимый штрих к описанию своеобразия этой книги кроется в 10-м номере бесплатного VIP-журнала «Точка отсчета», близкого к Английскому клубу и таким высококультурным и почтенным организациям, как Национальный фонд «Общественное признание» (премия, которой члены Английского клуба награждают нужных людей и друг друга), Независимая ассоциация «Гражданское общество» (организация, с помощью которой VIPперсоны удовлетворяют тягу к гражданской добродетели без вреда для бизнеса и карьеры) и ЗАО «Универсальная система услуг [VIP-услуг, естественно — Н.С.] “Экзекьютив Сервис”». Процитирую, ибо лучше не напишешь: «По материалам книг А.А. Кара-Мурзы Московский английский клуб планирует большое летнее путешествие членов Клуба по городам Италии. Ждут выхода книги и ряд российских и итальянских турфирм, заинтересованных в организации специальных «Русских маршрутов» VIP-класса по Италии». Вот так…

Но вернемся к русскому Риму. Итак, разгадан ли феномен Вечного города, парадоксальной отчизны русской души, или, если его нельзя разгадать, то очерчен ли? Думается, что составитель напрасно a priori отказался от всяких попыток обобщения. Материал, собранный под обложкой книги, дает для этого богатейшие возможности. Выскажу лишь одно наблюдение. Для русских, чьи представления о времени, о жизни, смерти и бессмертии сформированы северной природой с ее чередованием сезонов глубокого обморочного покоя и краткого расцвета, образом вечности Рима стали в первую очередь растительные образы. Это заметно по той трепетной нежности, с которой каждый из авторов этой книги перечисляет дубы и лавры, маки и глицинии, любуется плющом и кашкой, алоэ и пальмами и, конечно же, виноградом. В каком городе еще так помнятся растения, превратившиеся, по сути, в знаки, столь же значимые, как Ватикан или Колизей? Для наших соотечественников вечность Рима — это вечность флоры; розы, как ни в чем не бывало распускающиеся в декабре, февральские фиалки, вечнозеленые мхи и пинии, неведомые растения с резными листочками, как в сказке заплетающие прозрачной сетью шершавый мрамор фонтанов, — вся та жизнь, которая дышит среди древних камней вот уже многие тысячелетия, ни на день не прекращая своего тихого кругообращения. Римская флора — дитя римского климата, вызывающего наивное удивление, неожиданное, казалось бы, для столь образованных людей. Смена времен года в Риме, на взгляд русского, представляет собой не более чем смену оттенков единого общего райского состояния, в котором время остановилось еще давным-давно. В этой недвижной заводи кристаллизуется, отстаиваясь из суетности настоящего, вечная красота. Отсюда грусть, пронизывающая образ Рима. Он подобен античному Элизиуму, туманным полям асфоделей, где жизнь и смерть не отрицают друг друга, но взаимно глядятся друг в друга как в зеркало. Недаром Рим — родина русской души, разделяющей такие настроения. Стихия бесконечного пространства сродни стихии бесконечного времени. Осязаемое присутствие того и другого настраивает русскую душу на философский лад, заставляя живо ощущать собственную бессмертную сущность. Не в этом ли — в ощущении живой растительной, а не мертвой каменной вечности — разгадка собирательного русского «чувства Рима»?

Рим этой книги, безусловно, лишь часть многогранного образа Вечного города, запечатленного в русской культуре. Это Рим, увиденный глазами людей романтической и постромантической культуры. Образ этот существовал лишь немногим больше ста лет — от первых десятилетий девятнадцатого века до первых десятилетий двадцатого. Знаменитые русские, посещавшие город до этого и после, смотрели на него другими глазами. Весь этот мир укладывается между понятиями «тогда еще было» (тишина, запустение, простор, патриархальные стада прямо в городской черте — словом, весь аромат традиционной культуры) и «тогда еще не было» (пошлость, фашизм, стандартные дома-гиганты — словом, все, что стирает с физиономии Рима только ему присущий отпечаток вневременного величия).

Этого Рима больше нет. Прямо об этом нигде не говорится, но совершенно очевидно, что завораживающий поэтический мир ушел безвозвратно, изменен настолько сильно, что кажется, будто бы с ним ушла сама природа, и нет больше ни синих римских небес, ни вкуснейшей воды, бегущей по древним акведукам с окрестных гор, ни благорастворенного воздуха, ни солнца, ни роз, ни глициний, ни черных кипарисов… Впрочем, нет и Муссолини, и это утешает.