Название «Отечественные записки» в памяти большинства сегодняшних читателей устойчиво ассоциируется с выходившим в 1839–1884 годах знаменитым журналом, в котором роль первой скрипки играли сначала Белинский, а потом Некрасов и Салтыков-Щедрин. Не странно ли, однако, что орган русского «западничества» (а затем — левого радикализма) имел такое неподходящее название, явно не соответствующее духу и направлению левого журнала?.. Дело разъясняется тем, что «Отечественные записки» получили свое название не совсем по доброй воле и совсем не от хорошей жизни. Когда в 1838 году молодой и предприимчивый литератор Андрей Краевский решился издавать журнал, который объединил бы самых модных и самых «прогрессивных» авторов, он был стеснен указом 1836 года, запрещающим даже подавать ходатайства об издании новых периодических изданий (за две недели до запрета император Николай Павлович на одном из таких ходатайств собственноручно начертал высочайшую резолюцию: «И без того много»). Чтобы обойти запрет, требовалось перекупить право на уже выходящий журнал, т. е., в сущности, приобрести право на выход нового журнала под уже существующим названием. Понятно, что легче всего было сговориться с владельцем издания, влачившего жалкое существование, а еще лучше — совершенно захиревшего. Таким изданием в ту пору были «Отечественные записки», выходившие под редакцией Павла Свиньина в 1820–1830 годах. Право на их формальное «продолжение» и было приобретено Краевским у Свиньина. Вот об этих — первых — «Отечественных записках» и пойдет дальше речь.

Павел Петрович Свиньин (1787–1839), чья фамилия на сегодняшний слух звучит обманчиво «демократично», принадлежал к старинному дворянскому роду. Он получил первоначальное образование в знаменитом Благородном пансионе при Московском университете (первые его литературные опыты появились в тех же пансионских изданиях, где печатались сочинения Жуковского). В 1806 году Свиньин оказывается в Петербурге и зачисляется на службу в Министерство иностранных дел. В том же году он в качестве дипломатического чиновника совершает путешествие на корабле «Рафаил» для соединения с русской средиземноморской эскадрой под командованием адмирала Сенявина (стоявшей тогда у берегов Пиренейского полуострова). Во время этого путешествия Свиньину довелось впервые посетить Англию.

В 1808 году Свиньин отправлен с донесениями из Лиссабона в Петербург; здесь он, продолжая числиться по Министерству иностранных дел, успевает пройти рисовальные классы в Академии художеств (навыки рисовальщика скоро пригодятся ему: большинство книг Свиньина будет снабжено авторскими иллюстрациями). Вскоре Свиньин был прикомандирован к русской дипломатической миссии в Северо-Американских Соединенных Штатах: в 1811–1813 годах он уже состоял секретарем русского генерального консула в Филадельфии. Американские впечатления Свиньина отразились в двух его книгах — «Взгляд на Республику Соединенных Штатов Американских областей» (1814) и «Опыт живописного путешествия по Северной Америке» (1815). В 1813 году Свиньин сопровождает в Европу генерала Моро — проживавшего в американской эмиграции прославленного французского военачальника, который был приглашен принять командование войсками антинаполеоновской коалиции. Свиньин прибывает с Моро в Германию, оказывается свидетелем гибели генерала при начале Дрезденского сражения и через некоторое время отправляется в Англию с денежным пособием от русского императора вдове убитого генерала. В эту поездку он внимательно изучает английские быт и нравы, результатом чего становятся его «Ежедневные записки о Лондоне» (1817).

Возвратившись в Россию, Свиньин в 1818 году начинает издавать ежегодный сборник «Отечественные записки», который в 1820 году превращается в ежемесячный журнал. Длительное пребывание издателя за границей наложило особый отпечаток на самый замысел «Отечественных записок», на их концепцию и содержание.

Время войн с Наполеоном — период стремительного подъема национального самосознания по всей Европе. Россия не была исключением. Но русский патриотизм, по обыкновению, выкраивался по зарубежным моделям. Главным образцом для большинства русских патриотов был национализм ближайших соседей — немцев: на различных вариациях русского «славенофильства» — от адмирала Шишкова до братьев Аксаковых — лежит явственный немецкий отпечаток (ощутимый даже в тех случаях, когда именно «немцы» служили предметом обличения). Это означало, в частности, почти религиозное поклонение нации как некой священной субстанции или государству как некоему подобию церкви.

В отличие от большинства своих современников (особенно современников- журналистов), Свиньин испытал мощное влияние англосаксонской культуры — в ее оригинальной, британской, версии, и в ее заокеанском, американском, изводе. Примечательно, однако, что ни политическое устройство столь непохожих на Россию стран, ни их политическая мысль почти не заинтересовали Свиньина. Наибольшее впечатление произвела на него внешняя, бытовая сторона англосаксонской жизни. С одной стороны, Свиньина восхитили уважение к традициям и историческому прошлому, соединение сильной государственности с высокоразвитым региональным сознанием и местным патриотизмом (которые, по язвительному замечанию Георгия Федотова, в быту русских сохранились «разве в насмешливых и унизительных прозвищах, даваемых друг другу»). С другой стороны, Свиньин был поражен социальным динамизмом Англии (и, особенно, Америки), желанием и умением тамошних жителей комфортно обустраивать свой повседневный быт, тем уважением, которое питается к одаренным и умелым людям...

«Отечественные записки» задумывались Свиньиным как журнал «национального» направления с отчетливым историко-этнографическим и «местным» уклоном. Но, затевая «Отечественные записки», Свиньин невольно смотрел на Россию сквозь англосаксонскую призму и поневоле видел в России некое подобие Англии. Издатель в известном смысле стилизовал Россию под рациональный и благоустроенный англосаксонский мир.

Программа «Отечественных записок» с наибольшей полнотой была изложена Свиньиным в объявлении о подписке на 1822 год — когда облик издания обрел полную определенность:

Одно отечественное, оригинальное будет в нем помещаемо и состоять из следующих предметов:

  1. журналы многих никому не известных русских путешественников по России, Бухарии, Кавказу, Киргизской степи и чужим краям;
  2. записки отличных воинов-литераторов;
  3. наблюдения издателем Москвы, Киева, Новгорода и других классических отечественных городов и мест;
  4. жизнеописания знаменитых россиян и достойных известности граждан и художников;
  5. с.-петербургские современные летописи;
  6. разбор новых любопытных произведений словесности и науки;
  7. описание сибирских рудников и заводов;
  8. отечественные открытия и исторические изыскания;
  9. смесь: переписка, русские анекдоты, летучие листки и проч..

Некоторые пункты этой программы (в основном выполненной) требуют пояснения. Изъездивший всю Европу и Северную Америку Свиньин признавался в том, что он плохо знал Россию. По возвращении домой он стремился заполнить пробелы в познании отечества с помощью ежегодных путешествий по России, иногда — в весьма отдаленные и экзотические ее уголки. Поэтому «журналы русских путешественников» в «Отечественных записках» были представлены в основном сочинениями самого Свиньина, о характере и содержании которых достаточно наглядно свидетельствуют уже самые их заголовки: «Поездка на Нижегородскую ярмарку», «Странствия в окрестностях Москвы», «Прогулка в Шлиссельбург», «Плавание по Волге», «Крещатик в Киеве», «Кавказские воды», «Празднование Байрама в черкесском ауле», «Взгляд на Одессу», «Ипатьевский монастырь», «Бахчисарайский дворец», «Обозрение путешествия издателя Отечественных записок по России в 1825 году относительно археологии» и многие другие. Эти очерки имеют частью этнографический, частью исторический, частью нравоописательный характер. Свиньин смотрит на Россию свежим взглядом полуиностранца, что придает его наблюдениям остроту и порой позволяет увидеть то, что ускользает от приглядевшегося наблюдателя...

С нравоописательно-этнографическими очерками в «Отечественных записках» соседствуют многочисленные исторические материалы, посвященные по преимуществу местным археологическим, архитектурным и культурным достопамятностям. Наряду с самим издателем, соответствующие сочинения давали и сторонние авторы — как признанные, так и начинающие. Выдающийся археограф митрополит Евгений (Болховитинов) печатает здесь статьи «О следах древнего греческого города Херсонеса», «Летопись древнего словено-русского княжеского города Изборска»; тому же Изборску посвящает свой этюд Е. Ф. Канкрин — историк-любитель и знаменитый министр финансов николаевского правительства («Монограммы, или род гербовых знаков на стенах Изборского замка»). Лучший фольклорист своего времени И. М. Снегирев дает Свиньину очерк «Украинский философ Г. С. Сковорода» (это одна из первых попыток познакомить образованную публику с фигурой «украинского Платона»). Молодой М. П. Погодин (впоследствии известный историк и профессор Московского университета) печатает в «Отечественных записках» статью «Нечто о роде великой княгини Ольги», а молодой Николай Полевой (вскоре издатель «Московского телеграфа», самого модного русского журнала второй половины 1820–1830-х годов) — статью «О медных капищах и медных конях, упоминаемых в летописи Нестора». Параллельно с исследованиями в журнале печатается много исторических документов — вроде переписки Суворова или записок графа Сегюра о путешествии Екатерины II по России.

«Записки отличных воинов-литераторов» выделены в программе в особый пункт также не случайно: за годы своих заграничных путешествий Свиньин имел возможность убедиться в том, что обострению интереса к России за границей способствовали ее военные успехи и ее лидирующая роль в антинаполеоновской коалиции (Свиньин сам в свое время способствовал привлечению внимания европейского общества к русским героям, причем довольно неординарным способом: в Англии был распространен выполненный Свиньиным портрет — более чем идеализированный — дочери генерала Платова, с надписью: «Дочь гетмана Платова, леди с приданым в 50 000 крон, предлагается в жены в награду тому, кто доставит Бонапарта живым или мертвым»). Острый интерес к событиям Наполеоновских войн сохраняется на протяжении всего времени издания «Отечественных записок»: здесь появляются, в частности, отрывки из дневников прославленного «поэта-партизана» Дениса Давыдова и сочинения участника и историка войны 1812 года А. И. Михайловского-Данилевского («Разбор российских сочинений, касающихся до истории 1812 года», «Черты из жизни князя Кутузова-Смоленского» и др.).

Возвращаясь от исторических материалов к материалам современным, мы должны обратить внимание на свиньинские «петербургские современные летописи». Трудно не заметить, что заурядные городские события обычно описываются Свиньиным в приподнято-оптимистической, порою — почти в восторженной тональности. Под пером Свиньина половинчатые меры властей по благоустройству Петербурга, придающие российской столице видимость цивилизованности, превращаются в какой-то неслыханный триумф прогресса. Сооружение в 1820 году петербургских тротуаров (до этого пешеходы были вынуждены перемещаться по мостовым, постоянно рискуя быть сбитыми городскими извозчиками-лихачами и частными экипажами) воспевается Свиньиным как акция, коренным образом меняющая стиль жизни всех городских обитателей и идущая на пользу их благосостоянию:

Бедные люди, не могущие иметь экипажей, совершают свои переходы по надобностям несравненно скорее и легче по гладким тротуарам, чем наперед того по острым камням мостовой. Люди избыточные не имеют теперь надобности ехать на набережную за версту и более для прогулки; всякая улица представляет им ныне все приятности и удобства оной. Многие посредственного состояния чиновники распродали свои экипажи или убавили лошадей, ибо не находят надобности столь часто ездить.

Правда, между делом выясняется, что расходы по устройству тротуаров городские власти возложили на домовладельцев, а те немедленно переложили их на плечи своих жильцов — но Свиньин и это двойное жульничество описывает в идиллических тонах: «Хотя хозяева домов разложили сию повинность на жильцов, но и сии последние с удовольствием ее несут и платят прибавку на свои квартиры». Здесь даже автор очерка об «Отечественных записках» (опубликованного в 1915 году), вообще весьма расположенный к Свиньину, не удержался от саркастического комментария:

Вот, стало быть, когда у петроградских хозяев появились аппетиты, растущие с тех пор неумеренно и беспрерывно!

Но настоящим фирменным блюдом «Отечественных записок» были рассказы о добродетельных и трудолюбивых русских людях, по преимуществу провинциалах (то, что в программе журнала было обозначено как «жизнеописания знаменитых россиян и достойных известности граждан и художников»). Свиньину важно было убедить читателей (себя он в этом давно убедил), что Россия не только не уступает западным странам в любви к прогрессу и просвещению, но и превосходит их нравственно — своим, так сказать, «человеческим материалом».

«Отечественные записки» из номера в номер печатают очерки, прославляющие российских филантропов — вроде пермского врача Федора Христофоровича Граля, по утрам принимавшего больных бесплатно (весь оставшийся день он должен был разъезжать по городским больницам). Тон здесь задавал сам издатель, однако свиньинские очерки вызвали множество читательских откликов: корреспонденты-доброхоты с разных концов России спешили поделиться своими материалами об известных им подвигах бескорыстия и любви к человечеству. Иные из таких материалов производят сильное впечатление. Таков рассказ о добродетельном гробовщике Моисее Изотове. Получив заказ на дешевый гроб для похорон бедного чиновника, Изотов соорудил гроб, обитый бархатом с галунами, а на изумленные восклицания заказчика с достоинством ответил: «Допущу ли я, чтобы Петр Иванович положен был не в бархатном гробе?..» Но мало того: за свою экстраординарную работу добродетельный гробовщик не взял ни копейки сверх оговоренной цены: бархат с галунами пошел за цену дешевого левантина! Письмо провинциального корреспондента заканчивалась трогательным обращением к издателю: «Павел Петрович! Вы любите людей добрых: познакомьтесь с Моисеем Изотовым!» Свиньин с удовольствием напечатал эту корреспонденцию, не заметив, видимо, некоторой двусмысленности в предложении покороче познакомиться с гробовщиком-бессребреником...

Если верить «Отечественным запискам», то редкостные добродетели обычно соединяются у русских людей с редкостными способностями во всех областях человеческой жизнедеятельности. Доказательством этому служат многочисленные повествования о провинциальных самородках-самоучках, не обладающих специальным образованием, но «своим умом» дошедших до вершин науки, искусства и техники. Именно эти панегирические истории придали «Отечественным запискам» совершенно особый колорит и, вместе с тем, создали им довольно специфическую репутацию.

Первый из очерков о самородках, посвященный костромскому оптику-механику Красильникову, дает достаточно ясное представление о тоне и пафосе других подобных текстов:

Изобретение, удивившее Париж, превознесенное прошлого 1819 года во всех иностранных газетах и признанное чудом оптики и механики, одним словом, хронометр, выдуманный г. Пешо и показываемый им в просвещенной столице [имеется в виду Париж. — О. П.] за деньги, — уже давно смиренно обращается на белокаменной стене уютного домика купца Красильникова в Костроме, столице глубоких снегов, дремучих лесов и, вероятно, по мнению чтителей Парижа, невежества и варварства! И безызвестный наш изобретатель Красильников не только не берет пошлины с любопытства соотечественников, но удивляется еще, что изобретение его находят любопытным! Вот черта, которая беспристрастному наблюдателю показывает весьма счастливое различие духа двух наций.

Далее выясняется, что неутомимый Красильников между делом успел изобрести не только хронометр, но и электрические машины, электрофоры, микроскопы, камеры-обскуры, гидрометры, компасы, астролябии и тому подобные полезные вещи, и за право любоваться ими тоже не брал никаких «пошлин» с соотечественников. Трудно, правда, не задаться вопросом: неужели при такой интенсивности инженерной мысли у купца Красильникова оставался досуг для торговых операций?.. А если принять во внимание трогательное бескорыстие механика-самоучки (не в пример алчным французам!), задаешься и вторым вопросом: как этот альтруизм вообще можно было совместить с торговой деятельностью, предполагающей, что ни говори, основным своим результатом извлечение прибыли?..

Первый очерк о самородном гении из глубинки немедленно прорвал плотину: «Отечественные записки» заполнились бесчисленными сочинениями о взращенных российской землей быстрых разумом Невтонах — мясниках-астрономах, купцах-механиках, однодворцах-химиках, дворовых-архитекторах, дворникахинженерах, статьями о «русском Борнсе» — поэте-крестьянине Слепушкине, сообщениями о доморощенных Рафаэлях, Моцартах и Уаттах, и даже историями о собственных Платонах, вроде купца Ершова. Последний, будучи воспитан на псалтыре, часовнике и лубочных сказках, на двадцатом году жизни стал «замечать ошибки в умозрениях Бюффоновых». Освоив арифметику вплоть до тройного правила, он написал «Историю о происхождении Вселенной», а затем «Мысли о происхождении и образовании миров» и ряд других сочинений в подобном же космологическом роде. Правда, под влиянием усиленных философских занятий Ершов «сделался задумчив, бросил наследственные по купечеству промыслы» (ну, вот!) и лишился рассудка...

В своем патриотическом энтузиазме Свиньин нередко не замечал комизма, до которого он доходил в прославлении отечественных гениев. Не замечал он и того, что впадает порой в смешные преувеличения. Разысканные и прославленные им выдающиеся изобретатели оказывались, как правило, творцами никому не нужных поделок и создателями фантастических проектов (вроде вечного двигателя), «русские Борнсы» — малоодаренными и неумелыми версификаторами. Недоброжелатели злорадствовали: они только и делали, что ловили Свиньина на передержках и прямой подтасовке фактов. Постепенно у Свиньина начала складываться не очень благовидная репутация лжеца.

Репутация окончательно закрепилась, после того как в 1824 году популярный стихотворец (и издатель конкурирующего с «Отечественными записками» журнала «Благонамеренный») А. Е. Измайлов написал басню «Лгун», в герое которой современники без труда узнали Павла Петровича Свиньина:

Павлушка — медный лоб (приличное прозванье!)
Имел ко лжи большое дарованье.
Мне кажется, еще он с колыбели лгал!
Когда же с барином в Париже побывал
И через Лондон с ним в Россию возвратился,
Вот тут-то лгать пустился!
Однажды... ах! его лукавый побери!..
Однажды этот лгун бездушный
Рассказывал, что в Тюльери
Спускали шар воздушный.
«Представьте, — говорил, — как этот шар велик!
Клянуся честию, такого не бывало!
С Адмиралтейство!.. что? нет, мало!
А делал кто его? — Мужик,
Наш русский маркитант, коломенский мясник,
Софрон Егорович Кулик,
Жена его Матрена
И Таня, маленькая дочь.
Случилось это летом в ночь,
В день именин Наполеона <...>
На лодочку при шаре посадили
Пять тысяч человек стрелков
И музыку со всех полков.
Все лучшие тут виртуозы были.
Приехал Бонапарт, и заиграли марш.
Наполеон махнул рукою —
И вот Софрон Егорыч наш,
В кафтане бархатном, с предлинной бородою,
Как хватит топором —
Канат вмиг пополам; раздался ружей гром <...>
Шар выше, выше все — и за звездами скрылся...
А знаете ль, где очутился?
На берегу морском, в Кале!
Да опускаяся к земле,
За сосну как-то зацепился
И на суку повис,
Но по веревкам все спустились тотчас вниз...»

Тут один из слушателей ловит «Павлушку» на противоречии — что называется, «хватает за руку»:

«Как шар-то был велик?»
«— Свидетелей тебе представлю, если хочешь:
В объеме будет... с полверсты».
«— Ну как же прицепил его на сосну ты?
За олухов, что ль, нас считаешь?
Прямой ты медный лоб! Ни крошки нет стыда!»
«— Э! полно, миленькой, неужели не знаешь,
Что надобно прикрасить иногда».

Но еще более лапидарно и остроумно посмеялся над Свиньиным другой русский литератор — Александр Пушкин. В 1830 году, пародически используя форму моралистических рассказов для детей (нравоучительные истории про скверных мальчиков), Пушкин начал создавать портретную галерею деятелей тогдашней журналистики под названием «Детская книжка». Успел он написать только три очерка. Один из них был посвящен Павлу Свиньину. Назывался он «Маленький лжец»:

Павлуша был опрятный, добрый, прилежный мальчик, но имел большой порок. Он не мог сказать трех слов, чтобы не солгать. Папенька его в его именины подарил ему деревянную лошадку. Павлуша уверял, что эта лошадка принадлежала Карлу XII и была та самая, на которой он ускакал из Полтавского сражения. Павлуша уверял, что в доме его родителей находится поваренок-астроном, форейтор-историк и что птичник Прошка сочиняет стихи лучше Ломоносова. Сначала все товарищи ему верили, но скоро догадались, и никто не хотел ему верить даже тогда, когда случалось ему сказать и правду.

Но Свиньину не суждено было прочесть этот ядовитый памфлет: пушкинский текст остался в рукописи и был опубликован лишь много десятилетий спустя после смерти автора и его персонажа. А как раз в 1830 году, когда был написан «Маленький лжец», Свиньин прекратил издание «Отечественных записок» (как предполагают, из-за недостатка подписчиков) и удалился на покой в свою деревню в Костромской губернии. Литературной деятельности (как и привычки к путешествиям по российской глубинке) он, впрочем, не оставил: плодом его странствий и наблюдений явилась первая часть книги «Картины России и быт различных ее народов», с портретом автора и 40 гравюрами (1839). Вторая часть света не увидела: в 1839 году Свиньин скончался.

В том же 1839 году начали выходить обновленные «Отечественные записки», право на издание которых перекупил у Свиньина Андрей Краевский. Этому журналу будет суждена долгая история, громкая слава и почетное место в истории русской литературы, журналистики и общественной мысли. Но ничего общего (кроме названия) у обновленных «Отечественных записок» с журналом, выпускавшимся некогда Павлом Свиньиным, уже не будет.

Биограф Свиньина в начале ХХ века задавался вопросом: «что именно в личности П. П. Свиньина, издателя „Отечественных записок“, археолога и этнографа, вызывало насмешки над ним в литературных кругах»? На первый взгляд ответ напрашивается: склонность ко лжи в патриотических писаниях. Но когда именно патриотическая ложь вызывает насмешки, а когда — нет?

Патриотическая идеология очень часто сопряжена с искажениями и измышлениями фактов. Например, в 1812 году, в пору войны с Наполеоном, под редакцией Н. И. Греча начал выходить журнал «Сын Отечества», получивший очень широкую популярность. Там печаталось множество материалов (или, как тогда выражались, «анекдотов»), посвященных доблестям русского народа. Среди прочего в «Сыне Отечества» были опубликованы очерки о «русском Сцеволе» (о крестьянине, отрубившем руку, чтобы не служить в войске Наполеона), о старостихе Василисе, с отрядом крестьян пленившей французов и на веревке приведшей их в расположение русских; о казаке, который нагайкой победил троих артиллеристов и отнял у них пушку; о мародерах, принявших слово «коза» за «казак» и от одного этого слова бросившихся в паническое бегство, и т. д. и т. п. Многие из этих сюжетов перешли в изобразительное искусство, а затем и в учебники истории. Лишь совсем недавно было опубликовано бесценное свидетельство мемуариста (Михаила Дмитриева), разъясняющее, что все эти подвиги патриотизма были придуманы в редационном кружке «Сына Отечества»: « [А. И.] Тургенев, Воейков, Греч и другие собирались вместе после выхода неприятеля из Москвы и начали выдумывать эти анекдоты, случившиеся будто в Московской и Смоленской губерниях на обратном пути неприятеля». Почему же эта наглая ложь (которую, видимо, нетрудно было опровергнуть) не вызвала в свое время никаких разоблачений и никак не повлияла на репутацию издателей? Ответ дает замечание того же мемуариста: «Все это было ко времени и производило сильное действие». Иначе говоря, эти фантазии, подтягивавшие русских мужиков и казаков к уровню римских героев, вполне соответствовали умонастроению русского общества, были «ко времени» в экстремальной ситуации войны.

Беда Свиньина заключалась в том, что избранные им формы патриотического энтузиазма оказались «не ко времени». Перед победившей в войне Россией стояли задачи общенациональных внутренних преобразований и улучшений. Задачи эти высшими и местными властями или не выполнялись вовсе, или выполнялись очень плохо. Это вызывало недовольство у многих, не только у записных радикалов и «либералистов». И вот в этой ситуации «Отечественные записки» оказывались заняты почти исключительно восхвалением охваченных единым порывом к прогрессу даровитых россиян и благодетельных русских властей. В этом контексте даже небольшие преувеличения или передержки должны были — по контрасту с ситуацией войны — с неизбежностью казаться невыносимой фальшью.

И в самом деле: читая, например, свиньинские дифирамбы новым тротуарам, трудно не вспомнить лесковский «Загон» с описанием (отоносящимся к куда более позднему времени) замечательного русского города Пензы, где «улицы содержали в состоянии болот, а тротуары для пешеходов устроили так, что по ним никто не отваживался ходить. Тротуары эти были дощатые, а под досками были рвы с водою. Гвозди, которыми приколачивали доски, выскакивали, и доски спускали прохожего в клоаку, где он и находил смерть».

Пример из Лескова приходит на память, конечно, не случайно. В свиньинских «Отечественных записках» есть нечто определенно лесковское, начиная с общего этнографического колорита и с особого внимания к провинциальной жизни. При чтении свиньинских очерков о русских самородках и героях добродетели трудно не вспомнить лесковские рассказы о праведниках и искусных умельцах из народа: на страницах «Отечественных записок» словно являются родичи Однодума, несмертельного Голована и, конечно, тульского косого левши, подковавшего аглицкую блоху. Но принципиальная разница писательского взгляда в том, что герои Лескова бросают более яркий свет на окружающий их мир зла и грязи, мир незаинтересованных в делах России министров, дерущихся губернаторов, ворующих администраторов, одержимых жаждой власти церковных иерархов, грабящих купцов, коррумпированных чиновников, забитых мужиков и мещан... Лесковские праведники напоминают не о достоинстве, а о неблагополучии русской жизни.

У Свиньина ничего подобного нет. И в этом практически полном отсутствии проблемного контекста (а вовсе не в мелких передержках и «преувеличениях от увлечения») и заключена основная историческая «ложь» «Отечественных записок». Ее-то, в сущности, и не могли простить Свиньину читатели, заинтересованные не столько в восхвалении, сколько в улучшении окружающего русского быта. И в этом, может быть, главный исторический урок, который можно сейчас извлечь из опыта первых «Отечественных записок».