Тысячеликая Америка

Образ одной страны в представлении граждан другой никогда не застывает — в ходе истории он приобретает новые качества, меняется, иногда медленно, а иногда — в периоды общественных потрясений — стремительно. Однако старые представления, вытесненные злобой дня, не исчезают бесследно. Они уходят на второй план, прячутся под спуд, однако не исчезают совсем — вал новостей или новый поворот истории их снова актуализируют. Используя метафору, можно сказать, что представления о другой стране, бывшие когда-то остроактуальными, «оседают», превращаются в ложе реки, по которой течет новая информация. Эти «донные отложения», сформированные вчерашней и позавчерашней «повесткой дня», время от времени «взбаламучивает» вдруг образовавшийся водоворот. Потом, когда шторм утихнет, они могут улечься по-другому, оставив острова и мели там, где еще вчера на этом месте их не было.

Конструируя собственную идентичность, страны во многом опираются на представления о себе других, то есть, в терминологии социального конструктивизма, — на «конституирование Другим». Определение себя оказывается также тесно связанным с собственным описанием этого другого: «в отличие от Другого, мы такие». Другой может быть обвинен в чем-то, может помимо различий быть найдено сходство, — но в любом случае определение себя через этого Другого останется. Россия и США служили друг для друга такими «конституирующими Другими» на протяжении большей части XX века, Америка выполняет для нас эту роль и в XXI^[1]. В статье проведена инвентаризация российского образа Америки в его историческом развитии.

От Фенимора Купера до Леонарда Пелтиера: «Страна индейцев»

Образ Америки в России формировался в XVIII веке как образ «страны индейцев». Само слово «американец» еще и в начале XIX означало «коренной житель Нового Света» — не случайно Федора Толстого, проведшего в юности многие месяцы среди алеутов и вернувшегося в Россию татуированным «как дикарь» (до него о таком в России и не слыхивали) в Петербурге называли «амери-канцем».

В середине XVIII столетия, с расцветом эпохи Просвещения, Америка начинает привлекать к себе все большее внимание образованных россиян. Причем Америка воспринималась как яркий пример того, против чего выступал Жан-Жак Руссо — наступления европейской цивилизации на естественные права «благородного дикаря». Так, в 1759 году А. П. Сумароков в стихотворении «О Америке» осуждал белых колонизаторов:

Коснулись Европейцы суши,
Куда их наглость привела,
Хотят очистить смертных души,
И поражают их тела^[2].

Н. М. Карамзин в «Послании к Александру Алексеевичу Плещееву» выразил сложившееся к тому времени отношение русских просветителей к Америке (тут и Колумб, и индейцы):

Смельчак, Америку открывший,
Пути ко счастью не открыл;
Индейцев в цепи заключивший
Цепями сам окован был^[3].

В 1830-е русская читающая публика воспринимала Соединенные Штаты через призму романов Джеймса Фенимора Купера. Купера читали везде — и в императорском дворце, и в провинциальных дворянских усадьбах. Супруга Николая I обратилась к только что прибывшему американскому посланнику Дж. М. Далласу с вопросом, не написал ли Купер новую книгу, поскольку «он ей очень нравится, особенно в таких работах, как “Пионер”, “Шпион” и “Последний из могикан”»^[4].

«Индейская» тема привлекала и Пушкина, высоко отозвавшегося о книге Джона Теннера, который провел детство и юность среди воинственных индейцев^[5]. Чаадаев в первом «Философическом письме» сравнивал своих соотечественников с индейцами, и сравнение выходило не в пользу первых: «Посмотрите на народы Северной Америки, истреблением которых так ревностно занимается материальное просвещение Соединенных Штатов: между ними есть люди дивного глубокомыслия. Теперь спрашиваю вас, где наши мудрецы, где наши мыслители? Когда и кто думал за нас, кто думает в настоящее время?». Невысокое мнение Чаадаева о России и русской православной церкви не могло не возмущать власть имущих. «Разъединению с западной церковью, — писал управляющий департаментом духовных дел иностранных исповеданий Филипп Вигель митрополиту Серафиму, — приписывает он совершенный недостаток наш в умственных способностях, в понятиях о чести, о добродетели; отказывает нам во всем, ставит нас ниже дикарей Америки, говорит, что мы никогда не были христианами и, в исступлении своем, наконец нападает даже на самую нашу наружность, в коей видит бесцветность и немоту»^[6].

Известный американский живописец Джордж Кэтлин, писавший с натуры картины из жизни индейцев, узнал, что русские проявляют интерес к индейской теме, и даже пытался найти в России покупателей на свои произведения^[7]. Зарисовки Кэтлина привлекли внимание русских. «Библиотека для чтения» напечатала статью, посвященную опубликованным в Лондоне в 1840 году репродукциям полотен американского художника. Автор помимо творчества Кэтлина большое внимание уделил судьбе индейских племен: «спрашивается: какие права, какие законы позволяют белым захватывать чужую собственность! <…> Скоро настанет время, когда мы спросим: где теперь индейцы? И одно только эхо ответит — где?»^[8].

В 1855 году та же «Библиотека для чтения» опубликовала статью Н. Ланге, в которой он горестно отмечал: «В Северо-Американских Соединенных Штатах продолжаются жестокости против коренных жителей, и на владениях этих лежит тяжелый упрек, что прогоняемы и уничтожаемы были не только непокорные племена, но и желавшие присоединиться к англо-американцам и перенять их образование». Автор, правда, не видел возможности сохранить культуру индейцев, считая единственным благом для них ассимиляцию: «для оставления жизни индейцам, для спасения их от совершенного уничтожения, нужно прибегать к смешению их с другими племенами»^[9].

Уроки индейских войн были усвоены и русской бюрократией. Автор вышедшей в 1850 году книги «Черкесия, или Тур на Кавказ» Джордж Л. Дитсон приводит свой разговор с русским князем Кочубеем: «Князь сказал: “Эти черкесы совсем как ваши американские индейцы — такие же не поддающиеся приручению и нецивилизованные”»^[10].

Любопытно, что на заре Голливуда в американских классических вестернах положительным героем был чаще всего белый, а отрицательным — индеец или индейцы. В советских же фильмах этого жанра, и прежде всего в картинах, снятых на гэдээровской студии ДЕФА с Гойко Митичем в роли отважного, благородного индейского вождя, «миф о благородном дикаре» сочетался с мифом о национально-освободительной борьбе индейского народа. Этот миф приобрел в России особенную популярность, когда в США активист Движения американских индейцев (ДАИ) Леонард Пелтиер получил пожизненный срок за якобы совершенное им убийство двух агентов ФБР. Кстати, именно фильмы студии ДЕФА и процесс над Пелтиером послужили своего рода питательной почвой, на которой в России выросла субкультура «индеанистов» — неформалов, изучающих и воспроизводящих образ жизни американских индейцев^[11]. Когда зимой 2007 года группа индейских активистов провозгласила независимость «Республики Лакота» (ее границы проходят по пяти штатам США), эта акция, явно антиамериканская, широко и в том же антиамериканском ключе освещалась в России.

От Радищева до диссидентов: страна свободы

К образу «Америка — страна индейцев» уже в конце XVIII века добавился другой: «континент свободы». Война за независимость США поразила воображение просвещенных русских, еще не вкусивших духа свободы, который через несколько лет принесет французская революция.

В своей знаменитой оде «Вольность» о «словутой стране» Америке Радищев пишет восторженно:

...

Вождем тут воин каждый зрится,
Кончины славной ищет он.
О воин непоколебимый,
Ты есть и был непобедимый,
Твой вождь — свобода, Вашингтон!
…
Свободы зрится тут держава;
Награда ей едина слава.
Во храм бессмертья что ведет.
...
К тебе душа моя вспаленна,
К тебе, словутая страна,
Стремится, гнетом где согбенна
Лежала вольность попрана;
Ликуешь ты! а мы здесь страждем!
Того ж, того ж и мы все жаждем;
Пример твой мету обнажил.
Твоей я славе непричастен —
Позволь, коль дух мой неподвластен,
Чтоб брег твой пепл хотя мой скрыл!^[12]

...

О духе свободы и свободе слова в Америке Радищев пишет и в «Путешествии из Петербурга в Москву»^[13].

Сформировавшемуся в российском обществе образу Америки — страны свободы, суждена была долгая жизнь. На каждом историческом этапе этот образ переосмысливался. Периодически его оттесняли на задний план, уверенность сменялась сомнениями, но в другие исторические отрезки революционеры и реформаторы лепили с этого образа образ своей России.

Известно, что в своих конституционных проектах декабристы опирались на опыт США. По словам С. Г. Волконского, «всегдашним разговором членов было, что американская конституция есть лучший образец для России».

Автор одного из двух главных конституционных проектов декабристов Н. М. Муравьев последовательно адаптировал его к конституции США. Всей полнотой законодательной власти должно было обладать Народное вече, состоящее, подобно Конгрессу США, из Верховной Думы и Палаты представителей. Территория России разделялась на 13 держав и две области (Московскую и Донскую). Первые делегировали в Верховную Думу трех граждан, Московская область — двух и Донская — одного. Хотя по Муравьеву во главе исполнительной власти должен стоять император, его прерогативы как «верховного чиновника российского правительства» во многом отвечали правам и обязанностям президента США. Да и сам текст присяги «при вступлении в правление» императора почти дословно повторял присягу американского президента.

По словам П. И. Пестеля, в проекте Муравьева декабристам не нравилось прежде всего то, что в нем «предполагался федеральный образ правления, как в Соединенных Областях Америки. Это походило на древнюю удельную систему и потому пагубным казалось» (другим недостатком декабристы считали введение имущественного ценза, ограничивающего круг лиц, имеющих право занять общественную должность)^[14].

Иными словами, интерес декабристов к Америке был огромен, не случайно современный исследователь А. М. Эткинд события 14 декабря 1825 года назвал «восстанием американистов»^[15].

Взять от американской демократии все лучшее мечтали и борцы с самодержавием, пришедшие на смену декабристам. В 1860—1870-е годы из России в Соединенные Штаты уезжали народники. Одни — чтобы построить на этой земле свою коммуну, другие — научиться у американцев строить демократию.

На протяжении всего XIX и большей части XX века Соединенные Штаты представлялись русским (да и большинству европейцев) страной свободы. Правда ощущался некоторый зазор между пониманием свободы и демократии, — но об этом задумывались лишь в моменты общественных потрясений. Из-за удаленности и относительной изолированности Америки образ ее россияне насыщали смыслами, желаемыми ими самими, — лишь немногие русские путешествовали за океан и могли сравнить идеал с реальностью. Америка оставалась символом свободы для поколений российских реформаторов и для значительной части советских диссидентов.

Однако об актуализации американской модели мы поговорим ниже, пока же продолжим инвентаризацию имеющихся образов США.

От парохода до айфона: «рассадник промышленности»

Начиная с 1830-х к образу Америки добавляется новое содержание: теперь это страна, делающая гигантские шаги на пути технического прогресса. Россия начинает активно импортировать из Соединенных Штатов новые технологии. Как ни удивительно, именно русские инженеры, мечтавшие избавить Россию от технической зависимости, то есть от всевластия тогдашней «мастерской мира» — Британии (к тому же главного соперника Российской империи на политической арене), стали первооткрывателями «технической» Америки. Именно из Петербурга пришли в США первые крупные заказы на пароходы и паровозы, в Россию ехали американские изобретатели и инженеры. Они строили железную дорогу между Петербургом и Москвой, проводили первые в России телеграфные линии. По американским образцам русские начали строить речные пароходы^[16].

А. Г. Ротчев, восемь лет прослуживший в Российско-Американской Компании и хорошо изучивший Новый Свет, писал, что это «огромный рассадник промышленности, который мы привыкли называть Соединенными Штатами»^[17]. Во второй половине XIX века определение «американский», стоящее перед любым товаром, стало синонимом «качественный», в техническом отношении совершенный. В газетах рекламировались «американский керосин» и «американские гвозди», а продукция «Товарищества российско-американской резиновой мануфактуры» (будущий «Красный треугольник») пользовалась успехом не в последней степени потому, что в названии присутствовало «американской», при том что американских управленцев и инженеров там не было в помине. Росту популярности Америки способствовало и принятие на вооружение русской армией винтовки системы американского генерала Х. Бердана (народ называл ее «берданкой»), усовершенствованной русским инженером Горловым, а также револьвера системы Кольта и позднее Смита и Вессона. У многих русских инженеров и руководителей отраслей в биографии появляются «американские» страницы, как, например, у министров путей сообщения П. П. Мельникова и М. И. Хилкова.

О том, что Соединенные Штаты — источник самых передовых инноваций, можно было прочесть даже в школьных учебниках. Так, в одном из них автор А. Н. Евсеева отдельный раздел посвятила американцам — главным героям технического прогресса. В частности Т. Эдисона она назвала «самым замечательным из всех когда-либо живших изобретателей»^[18].

Такое представление русских об Америке актуализировалось всякий раз, когда Россия делала очередную попытку совершить технологический прорыв. На поддержание такого образа будет работать и распространение в СССР автомобилей Форда, и активное участие американских инженеров и мастеров в советской индустриализации конца 1920-х — начала 1930-х, и поступление американской техники по ленд-лизу в годы Второй мировой. В годы «оттепели» и «разрядки» в СССР переводились американские учебники по научной организации труда, бестселлером стала книга Н. Н. Смелякова «Деловая Америка»^[19]. С наступлением эры компьютеров и айфонов в сознании россиян вновь укрепилась вера в технологическое лидерство США.

От «дяди Тома» до президента Обамы: страна угнетенных негров

Начиная с 50-х годов XIX века Америка в глазах русских стала, несмотря на их увлечение ее техникой, все в большей степени выглядеть страной рабов. По причине схожести американской и российской «повесток дня» (и там и там шли горячие споры вокруг отмены, соответственно, рабства и крепостного права) общества все с большим вниманием присматривались друг к другу. Российские профессора, лишенные в условиях цензуры возможности обсуждать с аудиторией проблему крепостного права, читали лекции о негритянском рабстве, обличительные статьи на эту тему печатались в журналах. Первый перевод «Хижины дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу увидел свет на русском языке, причем и после отмены рабства в США книга продолжала пользоваться в России, а потом и в СССР огромным успехом.

Само сравнение русского рабства с американским оставалось актуальным вплоть до Первой мировой. В 1913 году Ленин к 50-летнему юбилею освобождения рабов в США опубликовал небольшую статью «Русские и негры», в которой сокрушался по поводу того, что «Освобождение американских рабов произошло путем менее “реформаторским”, чем освобождение рабов русских. Поэтому теперь, полвека спустя, на русских осталось гораздо больше следов рабства, чем на неграх»^[20].

После Гражданской войны образ Америки трансформировался у россиян в образ угнетателя. В Советском Союзе живо интересовались борьбой негров за гражданские права. В 1930 году много шуму наделал судебный процесс в Сталинграде над двумя белыми рабочими из США (Сталинградский тракторный был построен в значительной степени силами американских специалистов), избившими своего коллегу — афроамериканца Роберта Робинсона. Процесс широко освещался в советской и американской прессе, а Робинсон в глазах советских граждан выглядел настоящим страдальцем. Он остался в СССР, но Россию так и не полюбил и через 44 года вернулся в США^[21].

Выражение «а у вас негров линчуют» одни относили к разряду анекдотов, другие — к разряду справедливой критики в адрес США. От этого ярлыка Америка в глазах русских не избавилась до сих пор. Об этом хорошо написал Дмитрий Быков: «В любом своем прорыве и провале, в бесчисленных страстях родной земли за то, что ваших негров линчевали, мы снова уважать себя могли»^[22].

Победа Барака Обамы на президентских выборах повергла в ступор некоторых российских комментаторов, утверждавших, что шансы у Обамы равны нулю (при том что согласно опросам общественного мнения шансы его были весьма велики)^[23]. Способность страны меняться всегда недооценивается, ведь устоявшийся ее образ мешает другим трезво оценить его эволюцию.

«Желтый дьявол» и «загробный мир»

В прежние времена многие русские, побывавшие в Америке, к франклиновскому девизу «Время — деньги» относились с предубеждением, осуждали американцев за прагматичность и за якобы присущую им жажду наживы. В результате образ США, каким его представляли россияне, приобрел все эти качества, но со временем стал в зависимости от контекста отвечать положительным или отрицательным коннотациям.

В XX веке образ Нью-Йорка, города, где обитают лишь бездушные, служащие одному Мамоне существа, вошел в «копилку» российских представлений об Америке. «Люди в домах города Желтого Дьявола, — писал Алексей Максимович о Нью-Йорке, — спокойно переносят все, что убивает человека»^[24].

Поскольку в представлении многих Америка и Россия в географическом и культурном отношении — два полюса, для россиян, особенно из лагеря консерваторов, «Новый Свет» звучал почти так же, как «Тот Свет». В 1830-е годы одесситы вполне серьезно воспринимали гулявший по городу слух, что тогдашний американский консул Ралли, на самом деле «консул Того света». У Достоевского в романе «Преступление и наказание» Свидригайлов представляет себе Америку загробным миром. Собравшись наложить на себя руки, он бросает случайному свидетелю: «Место хорошее; коли тебя станут спрашивать, так и отвечай, что поехал, дескать, в Америку». У Булгакова Воланд, повелитель сил Тьмы, Того Света, вполне мог сойти за американца («в заграничных, в цвет костюма, туфлях»). Не случайно, по мнению многих, американский посол в СССР Уильям Буллит был прототипом этого персонажа. Уже в брежневские времена, когда тоненький ручеек эмиграции стал просачиваться за железный занавес, уезжавшие представляли себе Америку не только лучшим, но и потусторонним миром, поскольку возврата оттуда в Россию не было. От тех же, кто не помышлял о другой, кроме как в СССР, земной жизни, можно было услышать, например, такое: «Хорошие люди после смерти попадут в США, а плохие — в Сомали»^[25].

Союзник в войне

В отличие от европейских государств Америка практически во всех войнах неизменно оказывалась в одной компании с Россией. Сначала могучая европейская держава — Российская империя подставила свое плечо (пусть формально и не заключив договор) боровшимся за независимость североамериканским колониям Британии. В частности, увидевшая свет в 1780 году «Декларация о вооруженном нейтралитете» Екатерины II способствовала укреплению безо-пасности торгового мореплавания, что для колоний было жизненно важно. В 1863 году Россия поддержала воюющий с Югом Север, отправив с визитом к берегам США русский флот. В свою очередь американцы во время Крымской войны 1853—1856 годов «болели» за Россию, известно, что американские хирурги работали в военных госпиталях осажденного Севастополя^[26]. В апреле 1917 года США вступили в Первую мировую на стороне Антанты, то есть на стороне России. Правда, Америка участвовала в организованной той же Антантой интервенции, введя свои войска в ряд северных и восточных областей раздираемой Гражданской войной страны. Но США и в этот момент скорее не выступали против России, а выполняли свои обязательства перед другими державами Антанты, стремившейся поддержать союзные им российские силы.

По-настоящему союзником России США сделались в годы Второй мировой войны. Ленд-лиз и второй фронт помогли советскому народу выстоять, обрести уверенность в победе над Германией. Встреча на Эльбе оставалась символом советско-американского боевого братства, пусть в период холодной войны и несколько поблекшим. В очередной раз братские чувства возникли у этих народов после 11 сентября 2001 года, когда Россия и США выступили «союзниками в войне с международным терроризмом».

«Мировой жандарм» и вероятный противник

При всем том после 1945 года Соединенные Штаты в глазах россиян приобретают целый набор отрицательных черт. Этому способствовала холодная война. Советская пропаганда работала на полную мощность, вытравляя из сознания граждан какой бы то ни было образ Америки, кроме «образа врага»^[27]. США называли «мировым жандармом», «поджигателем войны», «капиталистическим спрутом», обвиняли их в преследовании негров и индейцев, чуть ли не в фашизме.

И все же трудно было свести к одному только знаку «минус» образ этой страны, давней союзницы России. Поэтому в нашем представлении он оставался как бы расщепленным на «плохой» и «хороший». Первый россияне связывали с военными, промышленниками и политической элитой, второй — с трудолюбивым и талантливым американским народом. Иными словами, «вероятный противник» оставался в глазах россиян противником весьма притягательным.

С конца 1990-х «плохой» образ стал отступать на второй план, однако в последние годы российская пропаганда мало-помалу вернулась к «наработкам» холодной войны.

Анти-Европа

Еще одна важная для россиян составляющая образа Америки — свойственное многим мыслителям противопоставление обеих этих стран Европе. А. И. Герцен писал в 1858 году: «Если Россия освободится от петербургской традиции, у ней есть один союзник — Северо-Американские Штаты... Оттого, что Россия с Америкой встречаются по ту сторону. Оттого, что между ними целый океан соленой воды, но нет целого мира застарелых предрассудков, остановившихся понятий, завистливого местничества остановившейся цивилизации»^[28].

В XX веке такое противопоставление приняло конкретную форму. Большевики решили «обойти Европу на повороте» с помощью американских специалистов и американских технологий. Они считали, что СССР вовсе не обязательно, да и не надо повторять путь, пройденный европейцами, а надо в максимально короткие сроки воспроизвести у себя передовую американскую модель.

Движение маятника

Конечно же, образ США в представлении россиян столь многогранен, что многие его стороны здесь остались за кадром. Мы не затронули американской культуры и ее влияния на культуру русскую. А ведь Америка — это родина джаза и блюза, это Голливуд и Диснейленд, Хемингуэй и Фолкнер. Отметим только не известно на чем основанное, но с позапрошлого века сидящее в головах многих россиян убеждение, что американская культура вторична.

Можно упомянуть и о том, что Америка — страна, не раз оказывавшая России продовольственную помощь. Сегодня об этом в России предпочитают не вспоминать, но США помогали ее голодающим в 1890-е, 1920-е, слали продовольствие в 1940-е (об американской кукурузе, яичном порошке и тушенке дети той войны вспоминают до сих пор) и в разгар кризиса конца 1980-х — начала 1990-х.

Различные образы Америки сосуществуют, составляя базовое «знание» русских об Америке. Однако, как показал в свое время известный культуролог Цветан Тодоров, во взгляде на Другого есть помимо знания еще по меньшей мере две «оси координат»: оценка и готовность к действию. Эти оси не зависят друг от друга, и ориентируясь на них, можно оценить динамику смены представлений о другой стране. На протяжении почти двух столетий у русских на первый план выходила то одна, то другая составляющая образа США. Причем мне представляется, что каждая неизменно отвечала задаче, в тот момент вставшей перед российским обществом.

Отношение россиян к США с их взлетами и падениями — от принятия и готовности следовать американским образцам до охлаждения, а то и отторжения, — четко коррелируют с циклами реформ и революций в России, сменяющихся контр-реформами, реакцией и застоем. Каждый период реформ — это обязательно привлечение американского опыта. Каждый период застоя — максимально полный отказ от американского опыта. Завершим нашу статью кратким экскурсом в двухсотлетнюю историю наших отношений.

Итак, первой такой эпохой, в которую Соединенные Штаты представляются Другим со знаком «плюс», страной, на которую стоит ориентироваться, была эпоха Николая I. Император дал ход амбициозной программе реформирования российской экономики. Николаевское правительство заказывало в Нью-Йорке современные пароходы, строило, опираясь на американский опыт, железные дороги, реорганизовывало армию. При Александре II, отменившем крепостное право, открывшем дорогу земству и другим либеральным институтам, российская элита с еще большим вниманием присматривалась к Америке, ориентировалась на нее.

Сменивший на троне отца Александр III встал на путь контрреформ. И император, и консерваторы, на которых он опирался, считали, что Соединенные Штаты для вольнодумцев — своего рода эталон, а значит, от Америки надо держаться подальше. Последний император Николай II придерживался того же направления. Соответственно в официальной печати все американское скорее осуждалось. Так, в порядке вещей было назвать тамошнюю избирательную систему с ее регулярной сменой президента «источником смут»^[29]. Революционеры же в своей пропаганде высоко отзывались об Америке (в ранних марксистских кружках в ход шли не столько трудные для понимания работы Маркса, сколько понятные и увлекательные сочинения американского фантаста Э. Беллами^[30]). Многие же недовольные (в основном евреи и немцы) эмигрировали именно в США.

Когда Гражданская война закончилась и власть большевиков утвердилась, на первый план вышли вопросы экономики. В 1920-е годы Россия восхищалась всем американским. Л. Д. Троцкий в 1927 году писал: «Советская система, подкованная американской техникой, это и будет социализм»^[31]. Новая власть, оплачивая поездки в США таких «инженеров человеческих душ», как Владимир Маяковский, Борис Пильняк, Сергей Эйзенштейн, надеялась, что те сумеют из советских рабочих и служащих сделать трудоголиков американского образца. В годы индустриализации в России трудились тысячи американских рабочих и инженеров, передававших свои знания и умения советским людям.

После победы во Второй мировой отношения СССР с недавним союзником США стали быстро портиться. Как уже отмечалось, эти отношения всегда напрямую связаны российскими реформами. Сталина же интересовала не реформа, а подготовка к новой мировой войне, в которой коммунизм возьмет верх над капитализмом. И главным своим врагом и врагом СССР вождь считал Америку.

Когда же Н. С. Хрущев несколько ослабил режим и попытался провести ряд реформ, страна отчасти повернулась к Соединенным Штатам лицом. Цель была объявлена грандиозная: «Догнать и перегнать Америку». После поездки в США в 1959 году советский руководитель стал вводить повсеместное культивирование кукурузы, строить магазины самообслуживания (по модели американского супермаркета), подземные переходы, дал старт массовому жилищному строительству и производству автомобилей для личного пользования.

Реформы затормозились после смещения Хрущева и окончательно выдохлись к середине 1970-х. Все это сочеталось с охлаждением в отношениях с США. Брежневская «стагнация» не случайно совпала по времени со «вторым изданием» холодной войны.

В правление М. С. Горбачева и первой половине президентства Б. Н. Ельцина в стране шли реформы. Россия входила в демократию и рынок, и все понимали, что главные здесь эксперты — американцы. И они приняли активное участие в разработке правительственных программ 1990-х. К концу этого десятилетия отнюдь не по вине Запада реформы сошли на нет, что не помешало значительной части населения вновь изменить свое отношение к США — плюс все больше менялся на минус. Президент Путин, которого заботила в первую очередь стабильность, по-видимому, считает, что демократия с нею плохо сочетается, поэтому антиамериканская риторика была и остается одним из главных его инструментов. Слабые попытки Д. А. Медведева, в путинское окно занимавшего президентский пост, вернуть Россию на путь реформ, привели к некоторому сближению двух стран, но ненадолго.

Конечно, при очередной смене российской повестки дня многогранный образ США высветится у россиян какой-то другой стороной. Антиамериканизм будет похоронен и российско-американское сотрудничество вновь станет фактором российских реформ. Надо только не забывать, что и тому периоду новой дружбы, в свой черед, придет на смену новый антиамериканизм.