Власть как коммуникация

Никлас Луман относится к числу живых классиков современной социологической мысли, хотя до сих пор его работы мало известны русскоязычному читателю. Перевод «Власти» (1975, 1988), вышедший в недавно заявившем о себе издательстве «Праксис», представляет несомненный интерес и тематически, и с точки зрения переводческой практики. Правда, работа системного во всех отношениях автора, перегруженная терминологией, которая к тому же по большей части просто калькируется в переводе, едва ли имеет шанс стать интеллектуальным бестселлером. Ситуацию неясности текста до определенной степени стремится разрешить статья А.Антоновского, помещенная в конце книги и призванная раскрыть смысл ряда основных категорий, используемых в теории социальных систем Лумана. Здесь мы остановимся на некоторых содержательных моментах, которые могут быть отнесены к современному состоянию власти.

Луман продолжает подход к рассмотрению власти, предложенный Толкоттом Парсонсом и заключающийся в интерпретации власти как средства коммуникации. Власть понимается как «символически генерализированное коммуникативное средство» (с.25). Как и любое другое коммуникативное средство, она регулирует процесс межличностного взаимодействия путем редукции «комплексности» (неограниченного числа возможностей) к ограниченному числу возможных действий, которые ограничивают и исчерпывают пространство выбора у партнера по коммуникации. Основным следствием такого понимания власти является отказ от того, чтобы рассматривать власть как некое качество или способность, присущую кому-то из партнеров властных отношений. Власть возникает и функционирует во многом сходно с другими системами коммуникации, такими, как наука или экономика. Она неизбежно возникает в ходе любых коммуникативных интеракций и представляет собой «жизненно-мировую универсалию существования», так как «там, где люди коммуницируют друг с другом, всегда существует вероятность того, что они будут ориентироваться на возможность причинения взаимного вреда и тем самым оказывать друг на друга влияние» (с. 139). Впрочем, «естественные» основания власти, известные нам по взаимодействиям в области «жизненного мира», имеют лишь косвенное отношение к ее состоянию в эволюционировавших общественных системах, требующих для своего функционирования дифференцированных и обобщенных («генерализированных») символических средств. Например, насилие является условием возникновения власти как пограничная «альтернатива избежания», однако в собственном смысле оно никогда не является властью. Более того, для развитых общественных систем применение насилия является свидетельством недостаточности власти. Показателем силы власти является, напротив, отказ от принуждения (насилия), так как принуждение означает уничтожение конститутивного признака власти, а именно наличия выбора из ограниченного ряда возможных действий. Для сильной власти, характерной для современных демократических обществ, показательно, напротив, широкое число степеней свободы и ее способность «добиваться признания своих решений при наличии привлекательных альтернатив действия или бездействия» (с. 18). Способность власти к постоянной селекции и ограничению возможных действий как раз и служит для Лумана критерием оценки власти: «высокий рационализм сильной власти заключается не в преследовании форсируемых и тем не менее всегда остающихся проблематичными хороших целей, но в том, что все большее число возможностей подвергается все большему числу ограничений» (с. 125).

Особенность коммуникативного кода власти состоит в том, что среди всех действий, возможных для подчиненного, всегда присутствует одна, которую этот последний предположительно должен избегать, поскольку она влечет за собой репрессивные последствия. Эта так называемая «альтернатива избежания» (так в переводе, хотя, возможно, более понятным было бы выражение «избегаемая альтернатива»). Наличие избегаемой альтернативы является необходимым условием кода власти, однако реализация именно этой возможности имеет для власти разрушительные последствия (с. 40). Поэтому власть вынуждена постоянно продуцировать средства, вуалирующие и оправдывающие откладывание реализации избегаемых альтернатив. Это выражается, в частности, в отказе от явного и определенного формулирования позиции власти, так как ее наличие одновременно означает возможность эксплицитного отрицания власти через выбор избегаемой альтернативы. Гегелевский анализ генезиса сознания Господина и Раба обнаруживается у Лумана в указании на связанный с насилием «асимметричный порядок предпочтений», который требуется для образования власти: «для сильных насилие менее неприятно, чем для слабых» (с. 103). Сильная власть, задерживая реализацию и смягчая характер избегаемых альтернатив, не позволяет, таким образом, подчиненному оказаться в изначальной ситуации распределения ролей Господина и Раба. Если метафорически продолжить эту мысль, то можно вспомнить лапидарную формулировку А. Галича: «Я выбираю свободу Норильска и Воркуты». Выбирая избегаемую альтернативу, Раб может освободиться (по крайней мере на уровне субъективного самосознания), тогда как в ситуации неопределенной и «мягкой» позиции власти он никогда не способен оказаться в пункте выбора свободы.

Фундаментальным условием власти как таковой является неопределенность относительно результатов селекции, возникающая в ходе коммуникации «Эго» с власть имущим другим («Альтером»), и поэтому усиление власти выражается в нарастании неопределенности установлений, регулирующих применение власти (с. 44). Можно, видимо, сказать, что эволюция власти связана, с одной стороны, с возрастанием ясности формальных критериев селекции возможных действий при одновременной структурной диффузии власти и неясности относительно конечных инстанций принятия решений. С этим процессом связан ряд проблем современных общественных систем, в частности различие формальной и неформальной власти, ослабление власти, переход властных функций к подчиненным, возможность функционирования власти в промежутках между выборами и т. п.

Наличие избегаемой альтернативы является главным признаком коммуникативного кода власти. С развитием и усложнением общественных систем, функционирование которых связано с таким числом решений, которые уже не поддаются обзору и непосредственному контролю, происходит «второе кодирование» власти, состоящее в привлечении другого коммуникативного кода, оперирующего оппозицией «правового — неправового». Вместе с тем власть приобретает формально-универсальный характер бинарной оппозиции, притязающей на то, чтобы «конституировать тотальность возможного через противоположность» (с. 70), аналогично тому, как наука охватывает тотальность познания оппозицией «истинное— ложное». Привлечение правового кода обеспечивает функционирование современного государственно-политического механизма демократических обществ. Так, в частности, правомерная деятельность сама по себе позволяет привлекать на свою сторону ресурсы власти, не опираясь на свое «ближайшее окружение», которое фактически невозможно контролировать в высокодифференцированных обществах (с. 78). Для функционирования современной политической власти и метакоммуникации по ее поводу характерно наличие и другой вторичной кодировки, пришедшей на смену моральному и истинностному коду, а именно возможность исчерпывающе определять любую политическую тему как «прогрессивную» или «консервативную». Использование этой оппозиции позволяет замкнуть горизонт оценок политического действия как замкнутую тотальность, оценивая его либо тем, либо иным образом, а также всегда делает возможным нахождение контрпозиции для любой поддающейся политизации позиции.

Власть в сложных общественных системах обобщается и формализуется не только в своих средствах, но и по характеру связи с индивидом. По мере дифференциации и усиления всякого коммуникативного средства происходит его обезличивание. В сфере власти это выражается в том, что происходит дифференциация должности и лица и формируется связь между властью и должностью, а не между властью и личностью (с. 61). Характерной особенностью современных обществ является также сравнительное обособление различных коммуникативных средств и наложение ограничений на их прямое конвертирование— собственности или истины во власть и наоборот (с. 156 и далее). Эти ограничения вытекают не из невозможности конвертирования денег во властное влияние, но из ограничений на концентрацию власти в руках собственников в сложных системах (в качестве примера здесь можно было бы указать на разделение функций акционеров и менеджеров предприятий).

Особенность основных коммуникативных кодов, таких, как деньги, истина или власть, по определению исключает «революцию», т.е. равномерное распределение медийного кода (с. 140). В качестве возможного исключения Луман указывает только код морали (христианская любовь к падшим), под который стилизованы большинство революций, поскольку «моральную революцию можно себе по крайней мере как-то представить» (с. 200).

В целом образ власти, предлагаемый Луманом, представляется огромной обсчитывающей саму себя матрицей, элементы который слагаются из все более генерализированных символов ее селективной деятельности. Неслучайно через всю работу рефреном повторяется мысль о возможности достижения в структуре властных отношений, так сказать, комплиментарного автоматизма, когда для власть имущего уже излишне отдавать приказания подчиненному — этому последнему «может быть передана даже инициатива составления приказа» (с. 59). В конечном итоге «функция власти состоит как раз именно в том, что власть устанавливает возможные сцепления событий абсолютно независимо от воли подчиненного этой власти человека, совершающего те или иные действия, желает он этого или нет» (с. 23). Нельзя не привести при этом формулировку переводчика работы, прокомментировавшего теории социальных систем следующим образом: «Люди у Лумана больше не являются частью общества, а принадлежат к его внешнему миру. Общество же состоит из коммуникаций — событий, сменяющих друг друга во времени» (с. 225).

Замечательно при этом, что развернутое Луманом систематическое построение концепции власти основывается по сути дела на двух классических теориях позитивистской философии: эволюция и одновременная дифференциация систем (Спенсер) и «экономия мышления» второго позитивизма (именно к ней может быть возведена теория генерализации средств коммуникации). В связи с этой последней у Лумана можно отметить также достаточно оригинальный взгляд на ряд тем философии XX столетия. В частности, в противоположность Гуссерлю, связывавшему «кризис западноевропейского человечества» с забвением «живого» смысла и подменой его генерализированными средствами калькуляции, автор «Власти» позитивно оценивает редукцию смыслового многообразия, вводя «социологическое» понятие техники. Эта последняя позволяет, на его взгляд, разгрузить «смыслообразующие процессы переживания и действия от восприятия, формулирования и коммуникативной экспликации всех вытекающих смысловых отношений» (с. 111). Можно, значит, сказать, что «Детали “АМО”» Родченко, взятые для оформления обложки книги, хотя и не имеют прямого отношения к методологии Лумана (шестеренки все-таки символизируют каузальные методики анализа, от которых автор явным образом дистанцируется), но тем не менее в какой-то мере передают обнаруживающийся у него пафос калькуляционной техники функционирования власти.