Отреченное чтение в России XVII–XVIII веков / Отв. редакторы А. Л. Топорков,
А. А. Турилов. М.: Индрик, 2002. 584 с.

Непосредственное назначение опубликованного издательством «Индрик» собрания рукописных заговоров (заклинаний), сонников,
травников и древнерусских пособий по физиогномике XVII–XVIII веков заключается
в том, чтобы ввести в научный оборот группу
довольно специфических текстов. Тем не менее книга эта парадоксальным образом полезна для тех, кто занимается исследованием
состояния современной массовой культуры,
прежде всего потому, что
задает необходимую для
таких исследований точку отсчета.

Все мы свидетели того, как в начале 1990-х,
легализовавшись и заняв
определенную нишу на
рынке услуг и рынке книгоиздания, магия стала
частью повседневного
быта. Мы привыкли к соответствующим телепередачам, рекламным щитам
с фотографиями целительниц и газетным объявлениям — «Верну любимого», «Сниму порчу»
и т. д. Ссылки на «старорусские традиции» в свою
очередь стали обычными
для языка рекламы и успешно маскируют уникальность современной
культурной ситуации, причем не только для
рядового потребителя такого рода услуг, но
и для гуманитариев, не занимающихся фольклористикой профессионально.

Книга, выпущенная издательством «Индрик», напоминает о том, что еще во времена
Петра I магия была бизнесом крайне рискованным. Использование заклинаний, опубликованных в сборнике, рассматривалось
властями как отречение от христианской веры (отсюда собственно и название «отреченное чтение») и преследовалось. «Бить кнутом
нещадно, и, запятнав, послать на вечную каторгу, а гадательныя письма сжечь у него на
спине» — вот один из сравнительно мягких
приговоров начала XVIII столетия.

Почти треть публикуемых заклинаний
взята из следственных дел, основанием для
которых послужили доносы. Подкреплялись
они вескими доказательствами — тетрадками
с заговорами, которые находили у обвиняемых. Однако далеко не все тексты взяты из тетрадок. Некоторые получены, как бы сказал
Мишель Фуко, непосредственно «в процессе
установления истины», т. е. под пытками.

Конечно, воссоздаваемая в книге картина магических практик и их социально-психологическая подоплека имеет некоторые
общие черты с современностью. «Отреченное чтение» — это прежде всего тексты городские. От исконной деревенской традиции их отличает и письменная форма
(неграмотные носили листки с заговорами за
пазухой или зашивали
в шапку) и назначение.

К примеру, наряду
с образчиками лечебной
и приворотной магии
в книге опубликовано сразу
два рукописных сборника,
содержащих заговоры от
«вражеского оружия». Владельцы этих тетрадок состояли на государевой
службе — принадлежали
к военному сословию и хотели быть неуязвимыми для
пуль и холодного оружия.
Тем не менее самыми
распространенными в судебных делах XVIII века
оказываются тексты другого рода, рассказывающие
о коллизиях куда более
близких и понятных современному горожанину. Это — заговоры, предназначенные для того, чтобы снискать милость властей или уберечь себя от их гнева («Ко власти»,
«Чтобы люди были добры», «К суду», «От правежа», «Для умилостивления помещика» и проч.).
Следственные дела показывают, в каких ситуациях использовались эти тексты и к чему это
обычно приводило. Если представители городских низов и крестьяне «наговаривали» эти
тексты на соль, воск, нитки и проч., пытаясь
расположить к себе своих хозяев, последние
истолковывали эти манипуляции исключительно как порчу и сообщали куда следует.

В действительности народ был куда более
лоялен к властям, чем им казалось. Заговоры
для насылания порчи, успешного воровства
или блудодеяния в материалах следственных дел встречаются гораздо реже, чем тексты такого рода: «Никита Андреевич, взгляни на меня
аки соколье солнце, взгляни на меня ангельским
духом, облекися твое сердце матернею кровью».

Некоторые колдуны даже пытались поставить свое ремесло на службу государственным
интересам. Например, в 1718 году донской казак Емельян Щадрин предложил Петру I свои
услуги для поимки мятежного атамана Игната
Некрасова и его сторонников, обещая напустить на восставших «воду и туман». Однако, поскольку демонстрация волшебного камня для
управления погодой закончилась неудачей,
Щадрин был бит кнутом и сослан в Сибирь.

Масштабы и длительность колдовской
истерии (провинциальные дворянки продолжали писать доносы на своих крепостных
вплоть до екатерининских времен) и крайняя
жестокость наказаний показывают, что вера в
магию в высших классах была столь же крепка, как и среди простонародья.

Тут тоже есть выразительные примеры.
В 1758 году в Тайной канцелярии началось
следствие по делу камергера Петра Васильевича Салтыкова, обвинявшегося в намерении
привлечь к себе милость императрицы Елизаветы при помощи волшебства (так Салтыков,
прежде всего, рассчитывал расплатиться
с долгами), а также в попытках уморить жену
с помощью колдовства и отравы. С этой целью Салтыков создал особую команду, в которую вербовал чародеев как петербургских, так
и приглашенных из других мест. Высокий
спрос на магические услуги, соответственно,
повышал и статус городского колдуна, независимо от того, кем он был по Табели о рангах.
Так что если «на торгу» солдат вдруг кланялся
в пояс простому рыбаку или крепостного ктото называл «имянем и отечеством», это сразу
же вызывало серьезные подозрения.

Многочисленность клиентов городских
колдунов и высокое положение некоторых из
них показывают, что само население, включая высшие классы, в отличие от властей не
рассматривало магические практики как вероотступничество. Далеко не все заговоры
черные, т. е. содержат формулы отречения
(«лягу не благославясь, встану не перекрестясь») или откровенные призывания нечистой силы. В большинстве текстов речь идет
о Богородице, Иисусе Христе, апостолах, ангелах и святых. Именно поэтому, несмотря на
то что такой заговор отличается от канонической молитвы как приказ от просьбы, большая часть российского населения не видела
между ними принципиальной разницы.

Впрочем, популярные научные теории
оказываются немногим более полезными для
уяснения жанровой природы заговора, чем позиция следственных органов. Например, восходящее к Фрезеру и Малиновскому противопоставление магии и религии. Напомним, что
в этой научной традиции под магией понимаются попытки подчинить себе сверхъестестенные силы и поставить их на службу собственным эгоистическим интересам, под
религией — достижение гармонии с социумом
и миропорядком. На первый взгляд, заговор как
жанр однозначно относится к сфере магического, но публикуемые в «Отреченном чтении…»
свадебные заговоры-обереги показывают, что
указанная дихотомия здесь не очень работает.
Дружка, произносивший эти тексты на свадьбе,
с тем чтобы защитить свадебный поезд от колдунов, разумеется, действовал в интересах всей
общины. Есть основания считать, что существовали и родильные заговоры. Таким образом,
маргинальность жанра и его «магический» характер оказываются иллюзией, поскольку определенная часть текстов явным образом относится к сфере сакрального знания.

Как высшее сакральное знание содержание заговоров рассматривалось и раньше. Но
делалось это в рамках диахронического подхода, т. е. при попытках реконструировать
восточнославянское язычество. Еще Афанасьев считал заговоры обломками языческих
молитв и заклинаний, в которых «стихийные
божества» в большинстве случаев заменены
христианскими персонажами. Причем, по
его мнению, в остальном со времен индоариев эти тексты претерпели минимум изменений именно в силу своего священного характера. Идеи эти актуальны и сейчас, но уже не
столько для науки, сколько для той части
российского общества, которая ищет национальную идею в языческом прошлом. Таким
«почвенникам» прежде всего нужна «удобоваримая» реконструкция древнего языческого пантеона. Некоторые персонажи опубликованных в «Отреченном чтении…» текстов
действительно на реконструкции провоцируют: например, «огненный муж», мечущий
с небес огненные стрелы; железный царь,
повелевающий всеми видами оружия; дети
Бабы-Яги, насылающие грыжу; ангелы
Осмотрил, Посмотрил, Пострелил и т. д.

Однако попытки реконструировать на этом
материале древнеславянские верования вряд ли
дадут результаты, способные удовлетворить наших неоязычников. На первый взгляд, опубликованные в «Отреченном чтении…» тексты характеризуются довольно устойчивым набором
персонажей. Но повторяемость имен еще не говорит о том, что они значат одно и то же. Персонажи заговоров полифункциональны и с успехом заменяют друг друга в одной и той же роли.
Например, тот же железный муж в одном тексте
защищает от оружия, а в другом выгрызает грыжу, которую в третьем выводит архангел Михаил при помощи золотого посоха. Более того, все
три текста запросто могут оказаться в одном рукописном сборнике.

Возникают и контаминированные персонажи вроде Богородицы с железной сковородой, которой она защищает имярека от
пуль, или Ильи пророка, который с человечьими костями во рту ездит по морю-окияну
и отвращает порчу.

Сфера сакрального в народной культуре
оказывается куда менее устойчивой, чем казалось ее первым исследователям. Письменные
тексты варьируют не менее сильно, чем устные. А это значит, что «традиционная» славянская мифология, в которой имя каждого
персонажа однозначно соответствует некой
функции, возможна лишь на страницах подделок вроде «Велесовой книги».

Именно поэтому более правильным публикаторы считают другой подход к изучению заговоров — рассматривать их как сакральное знание определенной эпохи, т. е. как источник по
народному христианству XVII–XVIII столетий.

Что можно сказать о судьбах магической
традиции в наше время?

Безусловно, в стране, конституция которой признает свободу слова и вероисповедания, феномен «отреченного чтения» невозможен. За ритуальные заговоры теперь никого
не судят, поэтому нет необходимости тайком
переписывать заклинания. Практические руководства по колдовству, содержащие заговоры, можно найти в любом книжном магазине.
Магия давно превратилась в рыночный продукт, причем старинными русскими рецептами здесь не пренебрегают, так же как и любой
другой рекламной стратегией.

Оба фактора (смягчение идеологического климата и поворот лицом к рынку) оказали
самое непосредственное влияние и на эволюцию заговоров, и на характер их бытования.

Теперь наше общество празднует православное и католическое Рождество, восточный Новый год, Рамазан, день Святого Патрика, Ивана Купалу и Halloween. В книжных
магазинах появились специальные отделы,
посвященные магии, где современные сборники заговоров мирно соседствуют с пособиями по шаманизму и вудуизму, кармической
медицине и рунической магии. Включением
заговоров в свои пособия не брезгуют и такие
специалисты из «смежных областей», как «белый маг» Юрий Лонго, ссылающийся при
этом на «единство магического знания». Примечательно, что современные российские
колдуны стараются не ссориться не только
друг с другом, но и с титульными конфессиями народов России, т. е. позиционируют себя
как «белых магов» и целителей и «черных» заговоров, соответственно, не печатают.

Разумеется, производство магических текстов на рынок и их печатное тиражирование
имеет свою специфику. Аутентичные записи
устных текстов для этого не подходят из-за того, что традиционный фольклор не существует
вне своих диалектных разновидностей, т. е. по
причине языкового барьера. Книжный текст
в две страницы, который неграмотный горожанин XVII столетия зашивал в шапку, в свою очередь оказывается слишком длинным для заучивания наизусть. Однако и архаичность жанра
и темнота языка вовсе не оказываются для современных колдунов — а точнее говоря, их менеджеров и спичрайтеров — непреодолимым
препятствием. Составители пособий сокращают заговоры, упрощают язык, а также меняют
назначение текстов. Так появляются заговоры
на случай «если замучили проверками на работе» (в действительности старинный заговор
«от волостной власти»), для того чтобы «снять
порчу с машины» (оберег на телегу), «от ломки»
или даже «от шизофрении» (старинные заговоры от пьянства и головной боли). Эти переделки нечто большее, чем просто манипуляции
старыми текстами. На наших глазах массовая
культура поглощает культуру народную, отчуждает и унифицирует ее ценности и превращает
их в товар.

Спрос на него в наше время немалый. Социальные катаклизмы последних лет изрядно
дезориентировали бывших советских граждан.
В новых условиях большая часть привычных
рациональных стратегий оказалась неэффективной, а поэтому магические временами тоже
идут в ход. Школьное образование, которое
в свое время нанесло страшный удар по фольклорной традиции, переживает сейчас далеко
не лучшие времена. В результате в малых городах и сельской местности возрождается вера
в колдовство. Рассказы о порче уже можно
услышать не только от глубоких старцев, но
и от людей относительно молодых. Взаимные
подозрения в колдовстве часто сопровождают
конфликт между местными и приезжими, свекровью и невесткой, тещей и зятем, начальником и подчиненным.

Так что, несмотря на все предисловия
и комментарии, большая часть нынешних россиян готова понимать опубликованные в «Отреченном чтении…» тексты именно буквально.
Посредники, которые переработают материалы научного издания в практическое руководство, обязательно найдутся. Ведь «заговоры от
оружия» в подобной литературе пока отсутствуют, а это — лакуна весьма существенная. Так
что мы можем не сомневаться в том, что «Отреченное чтение…» ни при каких условиях не останется событием внутридисциплинарным.
Если не заметят гуманитарии, то обязательно
прочтут современные колдуны.