Отход, отхожие промыслы, отходник — понятия, устаревшие еще к первой трети XX века, вновь стали актуальными в наши дни. По завершении советского периода российской истории, где такое явление не могло существовать в принципе, в стране вновь появилось отходничество как особая форма трудовой миграции[1]. Новая форма, имея некоторые отличия, обладает важными признаками сходства с существовавшей столетие назад, что заставило исследователей вернуться к прежнему, уже забытому названию «отходничество»[2].

Отходничество — удивительный феномен нашей социальной и экономической жизни. Удивителен он прежде всего своей незаметностью. Про отходничество и отходников не ведают не только простые люди, не ведают про них ни власть, ни ученые. А между тем это массовый феномен. По самым приблизительным и скромным прикидкам из примерно 50 миллионов российских семей не менее 10—15, а может, и все 20 миллионов семей живут за счет отходничества одного или обоих взрослых членов. Иными словами, немалая доля ВВП страны обеспечивается отходниками, но не учитывается статистикой и не может быть учтена, потому что отходники как субъект рынка для экономической науки не существуют.

А для власти они не существуют и как объект социальной политики. Отходники находятся вне политики: как объект управления они не существуют не только для органов государственной власти, но и для местной власти, которая не знает про них ничего. А ведь они и есть те самые жители, ради которых муниципальная власть претворяет в жизнь одну из тех трех общеизвестных и достойных наук управления, о коих некогда писал чиновник М. Е. Салтыков[3].

Отходники не существуют и для социологической науки: мы не знаем, кто они, какую жизнь ведут, что едят, чем дышат и о чем мечтают. Не знаем, что собой представляют семьи отходников, как протекает социализация детей в них, чем они отличаются от семей соседей-неотходников.

Что же это такое — новое отходничество в России? Почему вдруг — как бы с чистого листа — оно возродилось в современной России?

Повторно, как новый массовый феномен социально-экономической жизни, отходничество возникло в середине 90-х годов XX века. В начале 1990-х годов в качестве ответа на экономический беспорядок в стране начали быстро «становиться уклады» — новые модели жизнеобеспечения населения, принужденного к самостоятельному поиску средств выживания. Помимо создания новых моделей (таких как «челноки», впрочем, вполне родственных «мешочникам» 20-х годов), «вспоминались» и реанимировались давно забытые, первыми из которых стали возврат к натуральному хозяйству и возрождение отхожих промыслов. В начале 90-х годов я специально озадачился вопросом выявления и описания разнообразных моделей жизнеобеспечения, к которым принуждено было обратиться население страны с началом «шоковой терапии» экономики. К моему тогдашнему удивлению, в новых обстоятельствах провинциальное население в массовом порядке стало обращаться не к современным моделям экономического поведения (таким как «челноки» или «постановка на безработицу» — не ради мизерного пособия, а исключительно с целью сохранения трудового стажа ради будущей пенсии), а к моделям давно исчезнувшим, забытым, «архаическим». Таковыми и оказались, с одной стороны, натуральное хозяйствование, массовое для целых сел и городов[4], с другой стороны — возрождение отхожих промыслов как модель жизнеобеспечения, дополнительная к натуральному производству[5]. Причем началось это новое отходничество не из своего исторического центра, из нечерноземных областей, а с окраин, из бывших союзных республик, в центр. Лишь спустя какое-то время это центростремительное движение захватило и ближние к нему области, когда-то бывшие главными районами отхода[6]. Может быть, поэтому в отхожие промыслы ныне вовлечено население не только областей традиционного «старого отходничества», но и почти всех постсоветских республик, а также восточных сибирских территорий России, чего ранее не бывало.

Отходничество — явление, широко распространенное в крестьянской среде имперской России XVIII, XIX и первой трети XX века, — имело характерные признаки, позволяющие классифицировать его как особую форму трудовой миграции населения. Под отходничеством понимались сезонные возвратные перемещения крестьян, преимущественно мужчин, из мест постоянного их проживания и хозяйствования в другие населенные пункты и губернии с целью поиска дополнительных заработков путем разнообразных промыслов (кустарных ремесел) или найма, предложения своих услуг на стороне. Отходничество было очень масштабным явлением. К концу XIX века от половины до трех четвертей всего мужского крестьянского населения нечерноземных центральных и северных губерний каждый сезон (обычно зимой) отправлялось на заработки в соседние и дальние районы, губернии, добираясь до самых окраин империи[7].

Отходничество как модель экономического поведения может сложиться лишь при наличии двух обязательных условий: в качестве предпосылки выступает относительное или полное закрепление человека и его семьи на земле, а в качестве движущей силы отходничества выступает невозможность прокорма на месте, заставляющая искать сторонние источники средств к существованию. Невозможно было прокормиться на плотно заселенных уже к XVIII веку бедных нечерноземных территориях в центральной и северной России. Однако население, пожизненно прикрепленное к земле государством, общиной или помещиком, не могло без веской причины покидать места своего проживания. Предположительно государство само дало первый сильный толчок населению к развитию отхожих промыслов, определенно существовавших и в XVI—XVII веках, массовым принудительным перемещением крестьян в начале XVIII века на петровские «великие стройки» (Санкт-Петербург и многие другие новые города) и на великие войны (рекрутский набор)[8]. Сельская община также с большей легкостью начинает отпускать на промыслы в города отдельных своих умельцев для денежных заработков, что позволяет ей легче платить государевы налоги. Помещики уже к началу XIX века, осознавая, что оброк выгоднее барщины, с каждым годом отпускают на промыслы все большее число крепостных, более того, способствуют их обучению ремеслам. Так постепенно развивается отходничество, захватывая центральные и северные губернии Российской империи. С середины XIX века начинается еще более бурное развитие отходничества, сначала стимулированное разрешением помещикам заклада имений, затем освобождением 1861 года[9], а к 1890-м годам — промышленным бумом[10], а также перенаселенностью. Последняя в немалой мере имела место по причине агрокультурной неразвитости, обусловленной сопротивлением новшествам со стороны крестьянской общины и незаинтересованностью самого крестьянина в повышении плодородия земли в условиях непрерывных земельных переделов[11]. К 10 — 20-м годам XX века отходничество достигло пика своего развития[12], в немалой степени стимулированное кооперативным движением в провинции, которое имело гигантские темпы и приняло в России 20-х годов выдающиеся масштабы. Но затем довольно скоро отходничество вовсе сошло на нет вследствие начала индустриализации и коллективизации. Оба эти взаимосвязанных процесса социально-экономического развития страны не предполагали никаких свободных инициативных форм трудового поведения, а ведь именно в этом и состоит суть отходничества. Каковы же его важнейшие признаки?

Важнейшими признаками, определяющими как традиционное отходничество XVIII — начала XX века, так и современное рубежа XX—XXI веков и отличающими его от других форм трудовых миграций населения, являются следующие.

Во-первых, это временный, сезонный, характер отъезда (отхода) человека из места его постоянного проживания с обязательным возвратом домой. Отходник, почти всегда мужчина, уходил в промысел после окончания полевых работ, осенью или зимой, и возвращался к началу весенних работ. Семья отходника, его жена, дети, родители, оставались дома и управлялись с немалым крестьянским хозяйством, где отходник по-прежнему исполнял роль хозяина и распорядителя дел[13]. Впрочем, немало отходников (обычно из трудоизбыточных центральных губерний[14]) работали и в летний сезон, нанимаясь в грузчики, бурлаки или поденщики. Однако это были преимущественно молодые бессемейные и безземельные мужчины-бобыли, которых ни сельские работы, ни семья не держали, хотя и контролировала община, платившая за них налоги. Точно такой же сезонный характер отъезда от семьи почти всегда отходника-мужчины мы видим и сегодня.

Во-вторых, это вынужденность отхода, поскольку природные условия не позволяли на месте обеспечить крестьянскую семью продовольствием в необходимых объемах и произвести добавочный продукт на продажу, чтобы иметь деньги. Потому отходничество было наиболее распространено в нечерноземных губерниях средней полосы и севера Европейской России. В черноземных губерниях, на юге и за Уралом оно практически не встречалось, за исключением указанного выше особого, но широко распространенного к середине XIX века на Русской равнине случая, когда плотность населения превышала «емкость угодий». Даже в пределах одной губернии интенсивность отхода могла сильно различаться от уезда к уезду сообразно плодородию почв[15]. Вынужденность современного отходничества в провинции обусловлена отсутствием или низким качеством рабочих мест — по сути той же нехваткой на месте необходимых для жизни ресурсов.

Третьим отличительным признаком отходничества был его наемный и промышленный характер. Получение дополнительного заработка на стороне обеспечивалось путем промыслов — изготовления и продажи продукции разнообразных ремесел, от валяния валенок и шитья шуб до сплава леса и изготовления срубов домов, а также наймом на разнообразные работы в городах (сторожа и дворники, домашняя прислуга) или в богатых промышленных и южных сельскохозяйственных районах (бурлаки, грузчики, поденщики и проч.). Нынешние отходники — также нередко производители продукции (тех же срубов) или услуг (извоз, в том числе таксисты и дальнобойщики на собственных транспортных средствах), непосредственно предлагающие их на рынке. Но сейчас гораздо больше среди них работников наемных, часто выполняющих неквалифицированные виды работ (охранники, вахтеры, сторожа, дворники, уборщики и т. п.).

В-четвертых, наконец, важнейшим признаком отходничества являлся его инициативный и самодеятельный характер. Каждый человек, «выправив паспорт» или «получивши билет»[16], мог покинуть место проживания на срок до года и предлагать услуги на рынке сообразно своим профессиональным умениям, нанимаясь на работы или предлагая продукцию своих кустарных промыслов. Отходники нередко отправлялись на промыслы семейными артелями из нескольких человек, обычно братьев или отцов со взрослыми детьми. Артели эти были узкопрофессиональными, представлявшими одну отдельную «профессию» или вид деятельности, как, например, «каталы», валявшие валенки, шорники, шившие шубы или офени, российские самодеятельные «коммивояжеры», торгующие вразнос иконами, книгами и другой «интеллектуальной» продукцией[17].

Совокупность перечисленных признаков отходничества позволяет выделять этот вид трудовой миграции в особую форму, существенно отличающуюся от других способов перемещений на рынке труда. И именно в силу этих специфических особенностей отходничество не могло существовать в советское время. Невозможна была не только массовая самозанятость населения, но и массовые же сезонные перемещения людей по стране. Кустарный же характер промыслов уступил место индустриальному производству «товаров народного потребления», что уничтожило саму почву для отходничества. Формы трудовой миграции, возможные в советские годы, такие как, например, вахта и оргнабор («вербовка» и «вербованные»), распределение после института и свободное поселение после отсидки в лагерях и зонах («химия»), а также экзотические формы, такие как «шабашка» и «бичевание», не имели указанных выше признаков отходничества и не могли быть поставлены хоть в какую-то логическую связь с такой формой трудовой миграции.

Напротив, в годы системного кризиса, когда экономика страны слишком быстро «перестраивалась» под «новые экономические уклады», стали развиваться и новые формы трудовой миграции. Произошла реновация отходничества как одной из самых эффективных, а теперь и самой массовой модели жизнеобеспечения. Условием же такого возрождения отходничества выступила новая форма «закрепощения» населения — теперь это «квартирная крепость», отсутствие массового арендного жилья и доступной ипотеки, препятствующие семьям менять место жительства[18]. Считаю, что без этой формы «крепости» не возникло бы и современное отходничество. Что оно собой представляет? Представим абрис феномена, основываясь на результатах наших полевых исследований отходничества в 2009—2012 годах.

Наши основные полевые исследования проводились в 2011 и 2012 годах при финансовой поддержке благотворительного фонда «Хамовники». Но эпизодические исследования отходничества велись нами и в 2009—2010 годах. Таким образом, в течение четырех последних лет группа молодых исследователей под моим руководством осуществляла систематический сбор материалов, имеющих отношение к современному отходничеству. Одновременно со сбором материалов отрабатывалась и методология исследования отходничества. В силу особенностей объекта мы не могли с пользой для дела применить рутинные социологические методики, основывающиеся на формальных анкетных опросах и количественных методах описания явления. Акцент был сделан на качественных методах, на проведении наблюдений непосредственно в малых городах, где проживают отходники, и на интервью с ними, с членами их семей и соседями. Многие дополнительные материалы, как то статистические и отчетные данные местных властей, архивные источники, имели второстепенное значение. Приводимые ниже общие сведения о нынешнем российском отходничестве и об отходниках базируются именно на интервью и непосредственных наблюдениях в двух десятках малых городов европейской части России и некоторых сибирских районах[19].

Развитие современного отходничества, несмотря на непродолжительный срок — менее двадцати лет, — уже, по моему мнению, прошло два этапа. Первый характеризовал собственно возникновение и нарастание массового отхода в малых городах европейской части страны, второй этап — перемещение источников отхода на восток страны и «вглубь района», из малого города в деревни.

Важнейшей особенностью первого этапа было быстрое возобновление (восстановление) отходничества в малых городах преимущественно в тех же областях, что и в имперские времена. Этот процесс в середине 1990-х был инициирован преимущественным действием двух факторов. Первый — это полное отсутствие рынка труда именно в малых городах вследствие «схлопывания» всякого производства в них, остановка и банкротство крупных и малых государственных предприятий в начале 1990-х годов. Внезапное отсутствие работы и, соответственно, средств к жизни сразу у многих семей в таких городах усугублялось неразвитостью или даже полным отсутствием подсобного хозяйства, которое, в свою очередь, позволяло сельским семьям много легче пережить развал колхозов и совхозов в те времена. В начале 1990-х я бывал в поселках, где мне рассказывали про случаи голодных смертей. В те годы до половины и более всех детей-школьников питались в основном в школе, потому что дома было нечего есть. Этот факт имел широкие масштабы именно в малых городах и поселках, поэтому даже не рассматривался как общественная катастрофа. Именно это безысходное положение городских семей, оставшихся без работы и не имеющих хозяйства, заставило людей спешно искать новые источники жизнеобеспечения, среди которых отхожий промысел с каждым годом — по мере развития рынка труда в областных и столичных городах — становился все более массовым источником.

Но если этот первый фактор явился движущей силой отхода, то второй — невозможность семье переселиться ближе к месту работы в силу общеизвестных особенностей нашей жилищной системы (несмотря на, а скорее даже благодаря весьма условной приватизации жилья) — явился как раз фактором, определившим специфику трудовой миграции в форме отходничества. Без «прикрепленности» к квартире, к дому, современное отходничество не приобрело бы нынешних масштабов[20]. Советские люди были достаточно подготовлены к смене местожительства: ведь, по оценкам специалистов, в 1990-е годы масштабы вынужденных переселений в первую половину десятилетия после развала Союза достигали 50 миллионов человек — каждая шестая семья была «поставлена на колеса». Но для большинства семей издержки переезда на новое постоянное место жительства оказались выше издержек, связанных с хоть и длительной, но временной отлучкой одного члена семьи.

Второй этап развития современного отходничества складывается с начала 2000-х годов, протекает на наших глазах и характеризуется смещением его из районных центров (малых городов и поселков) в сельскую местность. Вызвано это, по-моему, экономической стабилизацией и ростом, которые привели к тому, что в малых городах были восстановлены прежние предприятия и возникли многие новые. Помимо новых рабочих мест, вернувших бывших отходников домой, в структуре занятости населения произошли и другие интересные изменения, связанные, по словам Кордонского, с «достраиванием вертикали власти до уездного уровня», осуществленным в первые два срока президентства В. В. Путина, особенно начиная с марта 2004 года[21]. В результате в районных центрах — наших малых городах и поселках — значительно увеличилось число бюджетников, в том числе служащих регионального и федерального уровней государственной власти. Теперь доля бюджетников в составе занятого населения обычно достигает 40, а кое-где даже 60—70 % трудоспособного населения[22] — и именно в районных центрах, бывших немного ранее основными местами отхода. Эти две причины — рост местного производства и развитие бюджетной сферы — худо-бедно, но стали способствовать снижению масштабов отходничества в малых городах. Но тропа-то уже была проторена, и «свято место пусто не бывает»: рабочие места, оставленные в столицах отходниками из городов, заместились отходниками из деревень. Если раньше безработные мужчины из деревни искали заработок в районном центре, то теперь все большее их число путями, указанными им их коллегами из райцентров, уезжают в город (в область) или в Подмосковье и там добывают средства для жизни.

Несколько особняком стоит процесс сдвига отходничества на восток страны, который по времени совпадает со сдвигом отхода в сельскую местность на западе ее, но не обусловлен действием одних и тех же факторов. В имперские времена отходничество (за исключением гужевого извоза на дальние расстояния) было совершенно чуждо богатым селам и городам Сибири[23]. Население там не нуждалось в поиске дополнительных заработков, будучи немногочисленным, питаясь от плодородных земель и имея достаточные денежные средства от охоты, рыболовства, скотоводства, лесозаготовок, добычи драгоценных металлов и многих иных промыслов. Нынче же факты явного отходничества открываются в Сибири повсеместно. Насколько я могу судить, опираясь на пока эпизодические наблюдения этого явления, — структурно отходничество в Сибири отличается от европейского следующими существенными деталями. Во-первых, в нем не участвует сколь-нибудь массово население городов; в основном в отход идут жители небольших поселков и деревень. Во-вторых, отходничество здесь как бы смыкается с вахтовой формой трудовой миграции. Люди нанимаются на стройки и предприятия, прииски и рудники, откликаясь на официальные объявления. Но в отличие от вахтовых наборов делают они это самостоятельно, и бригады комплектуют также своими силами, нередко вступая во взаимодействие с работодателем на уровне артели, а не отдельного работника[24]. Именно самодеятельность, активность трудового мигранта является для нас существенным признаком, отличающим отходника от вахтовика (набранного по оргнабору). Выделить этот признак весьма затруднительно при удаленном анализе.

Естественно, что современные отходники далеко не всегда сами предлагают продукты своего труда на рынке, как это было раньше, когда значительная часть отходников являлись кустарями, выходящими на рынок со своими изделиями[25]. Сейчас такими можно считать немногих, например, плотников, изготавливающих срубы домов, бань и других деревянных построек и предлагающих свою продукцию на обильном рынке Подмосковья и областных городов. А часть кустарного ранее производства бытовых предметов, необходимых в повседневной жизни, но производимых отходниками, переместилась теперь в иной, так называемый этноформат. Изготовление валяной обуви, плетеных кресел, глиняных горшков и прочих кустарных изделий теперь предлагается в структуре туристского бизнеса. В некоторых местах скопления туристов число отходников, мимикрирующих под местных жителей, бывает немалым[26].

Содержание деятельности отходника изменилось по сравнению с имперскими временами: отходник стал больше наемным работником, чем индивидуальным предпринимателем (кустарем). Основные виды занятий современных отходников весьма немногочисленны. Опрос более полутысячи человек позволил нам зафиксировать не более полутора десятков видов деятельности, тогда как столетие назад в каждом крупном селе можно было насчитать до полусотни самых разных видов отхожих профессий. Сейчас же это преимущественно строительство, транспорт (есть и те, кто занимается дальним извозом на собственных грузовиках, но многие нанимаются таксистами или водителями в организации), услуги (различные виды коммунальных услуг, сопряженные со строительством), торговля (как лоточная на городских рынках, так и в супермаркетах). Особенно популярен охранный бизнес: многочисленная армия охранников в офисах и на предприятиях крупных городов состоит почти исключительно из отходников. Наем на крупные предприятия для производства самых разных видов работ осуществляется организованными группами, бригадами, составленными из знакомых и родственников (артельный принцип). Как правило, такие бригады выполняют вспомогательные, черные виды работ.

Факт, заслуживающий особого внимания, — высокая степень консервативности видов отхожих промыслов в традиционных отходнических территориях. Современные отходники «вспомнили» не только дедовы промыслы, они воспроизвели и основные профессии, бывшие характерными для этих мест сто лет назад. Так, отходники Кологрива, Чухломы и Солигалича в Костромской области основным видом отхожего промысла выбрали строительство деревянных домов (изготовление и перевоз срубов), а жители Касимова, Темникова, Ардатова, Алатыря в большинстве своем нанимаются охранниками и идут в торговлю.

Направления отхода нынче немного иные, чем столетие назад, но если учесть фактор изменений административно-территориального деления страны, то придется признать, что и по направлениям отхода консервативность велика. Если раньше Заволжье «тянуло» преимущественно в Питер, то сейчас — в Москву. В обоих случаях — в столицу. То же и с областными городами: при смене областного центра соответственно меняется и направление отхода из районных городов. Если раньше мордовские отходники ехали в Нижний, Пензу и Москву, то нынче — в Саранск и Москву.

География отходничества расширилась, но не радикально. И в XIX веке ехали из Каргополя и Великого Устюга в Кронштадт и Тифлис наниматься в прислуги и дворники. И сейчас едут из Темникова в Якутию добывать алмазы, из Торопца и Кашина в Краснодар убирать свеклу. Поскольку скорости перемещения за столетие выросли на порядок, то и сами перемещения отходников стали более частыми. Теперь при расстояниях от 100 до 600—700 км ездят и на неделю-две, а не как раньше — на полгода-год. Но в структурном отношении география отходничества осталась, вероятно, прежней[27]. Как и ранее, до 50 % всех отходников далеко не забираются, а ищут приработок в окрестностях 200—300 км от дома. На расстояния до 500—800 км (это соответствует перемещению на поезде или автомашине в течение примерно полусуток) уезжают не менее 75 % всех отходников. На более дальние расстояния, когда время на дорогу начинает составлять существенную долю рабочего времени (более 10 %), уезжают уже около четверти отходников. Люди весьма детально и точно просчитывают экономические составляющие своей трудной деятельности — и не только временные затраты, но и долю заработка, приносимую в хозяйство.

Сколько же денег приносит отходник домой? Против распространенных представлений, отходник в среднем не довозит «большие тыщи» до дому. Заработок на стороне сильно зависит от квалификации и вида деятельности. Строители-плотники за сезон зарабатывают до полумиллиона, исходя из ежемесячной зарплаты в 50 и даже 100 тысяч рублей[28]. Но в пересчете на месяц у них будет выходить 30—50 тысяч. Работающие в промышленности, на транспорте и в строительстве зарабатывают поменьше — от 30 до 70 тысяч, но работают почти круглый год. Менее квалифицированные отходники зарабатывают до 20—25 тысяч, а охранники — до 15 тысяч (но надо иметь в виду, что и работают они две недели в месяц). За год получается 300—500 тысяч рублей у квалифицированного отходника и 150—200 тысяч — у неквалифицированного. Этот заработок в среднем выше, чем если бы человек работал в своем городе, где средний заработок не превышает 100—150 тысяч рублей в год. В большинстве малых городов и деревень заработок бюджетника составляет сейчас от 5 до 10—12 тысяч рублей, то есть в год около 100 тысяч, однако найти работу даже на 10 тысяч на месте практически невозможно — все места заняты.

Так что отходником быть выгодно. Правда, высококвалифицированным отходником, и то в сравнении со своими соседями-бюджетниками или безработными. Потому что если вычесть расходы, которые принужден отходник нести во время работы, то в итоге получится не столь уж большая сумма. По нашим данным, несмотря на обычно крайне плохие условия жизни отходника на месте его работы, несмотря на его стремление максимально сэкономить заработанное и привезти больше денег домой, при среднем заработке в 35—40 тысяч рублей он вынужден потратить около 15 тысяч рублей в месяц на свое проживание в городе. Обычно жилье стоит около 5 тысяч (в областных городах и столицах тратят на жилье почти одинаково, но в столице снимают жилье на 5—10 человек и спят нередко посменно). Примерно столько же тратит отходник на скверное питание «продуктами быстрого приготовления». Транспорт и прочие расходы (крайне редкие развлечения) забирают у него еще 5 тысяч. Так что домой отходник привозит не 50—70 тысяч, как говорит, а обычно не более 20—25 тысяч ежемесячно. Отходники-охранники при невысоком окладе в 15 тысяч имеют бесплатный ночлег и живут в радиусе до 500 км от столиц, так что и им удается привезти домой до 10 тысяч в месяц.

Что же дома у отходника? Здесь у него семья, хозяйство и соседи. Очень важный факт: никто из отходников не собирается переезжать в город или в столицу, чтобы жить поближе к работе. Все они хотят жить там, где живут сейчас. Да и работать они хотят здесь же. Но не удовлетворяются тем, что имеют или могли бы иметь, поскольку потребности этих людей выше наличного предложения. Этой особенностью — более высокими материальными запросами — и отличаются, между прочим, отходники от своих соседей, которые в отход идти не желают. Между прочим, этим же качеством отличались от своих соседей отходники и столетие назад[29].

Зачем им более высокие запросы, чем у соседей? Отходник хочет тратить дополнительные доходы по совершенно определенным статьям расходов семьи. Он желает обеспечивать благосостояние семьи на достойном уровне. Почти у всех отходников основные статьи расходов одинаковы. Их четыре. Это ремонт или строительство дома (в том числе строительство нового для взрослых детей)[30]. В среднем на ремонт-строительство тратится в год от 50 до 150 тысяч рублей. Во вторую очередь — автомобиль (теперь нередко и два), а также трактор, культиватор, грузовик, снегоход и даже квадроцикл. Обычные траты на технику — 50—100 тысяч в год. Транспорт необходим отходнику для работы — многие из них сейчас предпочитают передвигаться бригадой на автомобиле (расходы на поезд стали существенно выше, чем раньше). Транспорт является средством дополнительного заработка в межсезонье (подработка извозом людей и пиломатериалов, дров и навоза; трактор в малом городе и в селе — это как лошадь в прежние годы — вспахать огород, разгрести снег и проч. — это все виды весьма востребованных работ). Конечно, городскому жителю снегоход и квадроцикл кажутся развлечением (это так для него самого), но в провинции этот транспорт помогает людям и в сборе дикоросов (грибов и ягод), и в добыче дичины (используются в охотничьем промысле). В третью очередь заработанные деньги откладываются на накопления на будущие или текущие затраты семьи, на профессиональное обучение детей и их проживание в городе. Поскольку в большинстве своем дети учатся в областном городе, затраты на обучение составляют также 70—100 тысяч (около 30—60 тысяч составляет оплата обучения и до 40—50 тысяч уходит на оплату достаточно дешевого жилья, остальное добавляют сами работающие студенты). Наконец, это развлечение — отпускные траты — многие отходники ежегодно возят жену и детей на заграничные курорты, затрачивая на такое дело в среднем до 80—100 тысяч.

Вот на эти четыре основные статьи необходимых и престижных расходов и тратят все заработанное отходники. Структура расходов, таким образом, в семьях отходников может сильно отличаться от таковой в семьях бюджетников или пенсионеров. Поскольку по этому признаку отходники выделяются среди своих соседей, это способствует развитию зависти и недоброжелательного отношения к ним. Так и было в 1990-е годы (хотя челноки в большей степени вызывали зависть и недовольство), но в 2000-е доля отходников среди населения сильно выросла, и теперь они скорее стали законодателями мод, на них равняются и стараются не отстать завидующие соседи. В целом же отношения с соседями у отходников обычные, добрые; соседи давно поняли, насколько труд отходника тяжел, зависть переложена жалостью. Да и престижного потребления отходника соседям не видно: рассказы о том, где были и на каких пляжах загорали — это не роскошные автомобили и богатая мебель, воочию завидовать нечему.

А вот реальный общественный статус отходника не составляет предмета зависти соседей. Отходник в местном обществе часто не располагает многими ресурсами, к которым допущен бюджетник, особенно бюджетник на государственной службе. В малом городе человек, получающий жалованье на порядок меньшее, чем заработок отходника, располагает существенно большими возможностями доступа к разнообразным нематериальным ресурсам, к власти, к локальным дефицитам, к информации, наконец. Семья отходника пока еще не ощущает дискриминации в сфере общего образования, но уже есть признаки этого, проявляющиеся в доступности услуг здравоохранения, особенно когда речь идет о сложных операциях и редких лекарствах, распределяемых как дефицит. Резче проявляются различия в доступе к «собесовской кормушке»: отходнику труднее получить разнообразные льготы, практически очень трудно оформить инвалидность (очень полезная льгота, о которой мечтают многие; потому, в частности, у нас в стране так много «инвалидов»). Семьи отходников сталкиваются с большими, чем соседи, трудностями, например, в такой специфической области экономики домохозяйства, как жизнеобеспечение семьи за счет приемных детей: шанс организовать семейный детский дом ниже. Иными словами, в социальном государстве эти люди, по всем признакам ничем не отличимые от остальных, все же оказываются дальше от «кормушки».

Причина этого мне видится в «удаленности от государства» людей с таким образом жизни[31]. Ни местная муниципальная власть, ни тем более государственная, не «видят» этих людей ни в качестве трудовых ресурсов, ни в качестве объекта для попечения, достойного общественных льгот. Значительная часть отходников не регистрируют свою деятельность, оказывают услуги, минуя государство. Плоды их труда государство не вкушает. Их перемещения по городам и регионам не могут быть прослежены. Они неконтролируемы, не «прописаны», не «укрепощены». Между тем, если исходить из нашего предположения, что едва ли не 40 % всех российских семей участвуют в отхожих промыслах[32], то объем «невидимой» для государства (и потому «теневой») производящей деятельности такой массы людей представляется огромным. Но так ли нужен государству этот «огромный невидимка»? Он, почти исключенный из социальных государственных программ, находящийся вне государственного контроля экономики, исключен ведь и из политической деятельности. Хотя отходники и участвуют в «электоральном процессе» (правда, многие утверждают, что на выборы они не ходят), они по большому счету неинтересны власти как неважные политические субъекты. Много важнее для власти — а особенно для муниципальной — те, кто желает «получать зарплату» и иметь регулярные и стабильные пенсионные перечисления. От них, бюджетников и пенсионеров, зависит благополучие и спокойствие местных чиновников, и на них он и обращает преимущественное внимание. Отходник слишком в стороне от местной власти. Он, вероятно, может быть полезен ей лишь тем, что находится в составе постоянного населения на муниципальной территории и на его душу разверстывается доля дотаций и субсидий, получаемых местной администрацией для обустройства вверенной территории. Вот этим «душевым паем», как учетная демографическая единица, только и полезен отходник. Он, правда, говорят, привозит много денег и тем самым вроде бы стимулирует экономику района, повышая покупательную способность населения. Это обычно единственный аргумент в пользу отходника. Но так ли уж важно это для местной администрации? Тем более что основная трата привезенных отходником денег происходит не в районе, не в своем городе, а опять же в крупных городах — и строительные материалы, и машины он покупает не в своем городе, детей он тоже здесь не учит, и жена в отпуске тратит деньги не здесь.

Вот и имеем мы парадокс «невидимости» огромного, хотя и существующего рядом с нами феномена современного отходничества. Но существование отходничества как факта социальной жизни страны заставляет обсуждать не только экономические, но и социальные, и политические последствия, могущие или уже проистекающие из него. В чем могут выражаться эти последствия? По сути наблюдаемая сейчас повсеместно ситуация сегрегационного взаимодействия органов местной власти с разными группами местного населения приводит к нарушению системы взаимосвязей между институтом муниципальной власти и местным обществом. Местная власть ориентируется не на активную часть общества, а на «рентные» группы населения, бюджетников и пенсионеров, которые, с одной стороны, целиком зависят от распределяемых государством ресурсов, но с другой — активно участвуют в электоральном процессе. Группы же активного населения — прежде всего и преимущественно активное самодеятельное население, предприниматели и отходники, — выпадают из поля зрения органов местного самоуправления. Такой глубокий институциональный дефицит детерминирует перекос всей системы управления на местном уровне, оно перестает быть эффективным. Нарушение взаимодействия власти с наиболее активной и самостоятельной частью местного общества закрывает возможности вывода местного публичного управления на тот более высокий уровень, который характеризуется, по общему мнению, таким важнейшим признаком, как включенность в систему институтов гражданского общества. Участие же «рентного» населения никогда не обеспечит развития гражданского общества. Более того, рентополучатели заинтересованы исключительно в распределительных, раздаточных отношениях, а не в отношениях партнерства, безусловно необходимых для выстраивания гражданских инстатутов. Итак, не замечая и старательно избегая тех, кто только и может выступить союзником власти в создании новой политической реальности с развитыми элементами гражданского общества, власть разрушает фундамент общественной стабильности. Первые результаты этого разрушения мы видим в разных формах отчуждения и пренебрежения властью со стороны активной части нашего общества, все явственнее демонстрируемые.

Если же говорить о возможных социальных последствиях деления местного общества на активную и пассивную части, то здесь видятся следующие риски. Российское местное (провинциальное) общество в высокой степени солидарно, имеет значительный потенциал самоорганизации. Большая доля активных самодеятельных людей в нем сама по себе является важным условием стабильности и солидарности. Однако если в такой среде начинает действовать фактор, расщепляющий общество и способствующий возникновению противостояния между группами населения, перспективы общественного развития неблагоприятны. Всего хуже, что таким фактором сейчас выступает институт власти. Разрушающее действие его направлено не только на общественную солидарность, он подавляет и развитие института местного самоуправления. Возникает, таким образом, ситуация, когда отходничество как новый социальный феномен, сформировавшийся для решения задач непосредственного жизнеобеспечения, в условиях вполне рутинных действий социального государства, по природе своей ориентированного на поддержку пассивной части общества, может стать питательной средой для нарастания социальной напряженности и взрастить ростки новых отношений, раскалывающих традиционную стабильность провинциального общества.

Благодарности

Наши эмпирические исследования современного отходничества финансировались из трех источников. Основные средства были выделены Благотворительным фондом «Хамовники», частично в 2010—2011 годах, а специальный грант на изучение отходничества был получен в 2011—2012 годах (грант № 2011—001 «Отходники в малых городах»). В 2011 году была оказана финансовая поддержка Российским гуманитарным научным фондом на проведение экспедиций по этой теме (грант № 11-03-18022е). В 2012 году исследования взаимодействия активного населения (в том числе отходников) с муниципальной властью поддержаны грантом Научного фонда НИУ ВШЭ (грант № 11-01-0063 «Станет ли экономически активное население союзником муниципальной власти? Анализ нарушений в системе взаимосвязей институтов местного общества и власти»).

Значительную работу по сбору полевого материала в 2009—2012 годах осуществила под моим руководством группа молодых исследователей — Я. Д. Заусаева, Н. Н. Жидкевич и А. А. Позаненко. Помимо этих основных исследователей в работе по сбору материалов эпизодически принимали участие еще 14 человек, аспиранты и студенты факультета государственного и муниципального управления НИУ ВШЭ. Я с большим удовольствием выражаю благодарность всем участникам исследования.


[1] Виды или формы трудовой миграции устанавливаются исследователями довольно произвольно, как правило, феноменологически, когда «схватываются» один-два характерных отличительных признака, по которым и выделяется соответствующий вид трудовой миграции. Нередко используются термины, сложившиеся в публичной среде. Таковы, например, «гастарбайтеры», «челноки», «шабашники», «вербованные», «вахтовики», «бичи» и, наконец, «отходники». Устанавливаемые самими социологами термины корявее, беднее по содержанию («маятниковые мигранты», например). Интересные замечания относительно формирования в СССР и современной России некоторых видов экономической активности, связанных с трудовой миграцией, приведены в статье: Шварцбурд Ц. В. Малый бизнес в российской олигополистической экономике // Journal of Institutional Studies (Журнал институциональных исследований), 2011. Т. 3. № 2. С. 59—97. Достаточно концептуальные описания трансграничной миграции и отходничества как отдельного вида трудовой миграции приведены, например, в работе: Дятлов В. И. Трансграничные мигранты в современной России: динамика формирования стереотипов // Полития, 2010, № 3—4 (58—59). С. 121 — 149.

[2] Любопытно, что в тех областях страны, где отходничество было распространено в имперские времена, современные отходники тем же словом стали называть и самих себя. Более того, в Костромской области мы обнаружили, что эти люди не только знают исходное значение термина «отходничество» — в отличие от большинства социологов и экономистов, — но и помнят, что отходниками были их деды и прадеды.

[3] Он считал, что из трех достойных наук управления вторая — «наука о необходимости очищать улицы от навоза» — и есть наука муниципального управления (см., напр.: Салтыков-Щедрин М. Е. История одного города. Оправдательные документы. 1. Мысли о градоначальническом единомыслии, а также о градоначальническом единовластии и о прочем // М. Е. Салтьтков-Щедрин. Собр. соч. в 20-ти томах. Т. 8. М.: Худ. лит-ра, 1969).

[4] Посевы картофеля в пригородах возрождались столь быстро, что возникла конкуренция за земельные участки и началось массовое воровство картошки с полей, вызвавшие самоорганизацию в формах добровольных дежурных дружин на картофельных полях.

[5] См., к примеру: Плюснин Ю. М. Модели жизнеобеспечения поморского населения Русского Севера в современных условиях // Вестник РГНФ. М., 1997. № 3. С. 180—192.

[6] По важнейшим признакам отходничество как российская внутренняя трудовая миграция неотличима от сезонной трудовой миграции на «постсоветском пространстве» в Россию из таких новейших государств, как Украина, Молдавия, Узбекистан, Киргизия, Таджикистан, Туркменистан. Да и по природе своей эти ныне трансграничные, а по сути внутристрановые трудовые миграции родственны.

[7] Согласно Большой советской энциклопедии отходничество — это «временный уход крестьян в России с мест постоянного жительства в деревнях на заработки в районы развитой промышленности и сельского хозяйства... При отходничестве крестьянин становился на время наемным рабочим... Наибольшего развития получило в Центральном промышленном районе, приуральских и северных губерниях ввиду неблагоприятных условий для сельского хозяйства в этих районах и наличия возможностей для внеземледельческих заработков. Из деревень Московской, Ярославской, Костромской, Владимирской губерний в 50-х гг. XVIII в. уходило 15—20 % мужского населения. В 1-й половине XIX в. насчитывалось свыше 1 млн крестьян-отходников» [БСЭ, http://bse.sci-lib.com/article085855.html]. Однако такие оценки даже для начала XIX века занижены. К концу XIX века и до 20-х годов XX века доля крестьянского мужского населения, отправлявшегося в отхожие промыслы, местами достигала 80—90 % (см., напр.: Владимирский Н. Н. Отход крестьянства Костромской губернии на заработки. Кострома: Издание Костромского губстатотдела, 1927. 204 с.).

[8] Мнение о том, что толчок именно массовому отходничеству в России был дан реформами Петра Великого, «сдвинувшими» население страны в столицы и на рубежи, было общепринятым среди исследователей в XIX — начале XX в. (см.: Готье Ю. Замосковский край в XVII веке. М., 1903; Владимирский Н. Н. Указ. соч. С. 51—74; Казаринов Л. Отхожие промыслы Чухломского уезда. Чухлома, 1926. С. 1—4; Кулишер И. М. История русского народного хозяйства. М., 2005; Собянин В. А. Ростовский уезд (Краткий краеведческий очерк). Ростов-Ярославский, 1926. С. 28—30; Соловьев А. Н. Питерщики-галичане (Этнографический очерк). Галич, 1928).

[9] Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX в.). В 2-х томах. СПб., 2003.

[10] Давыдов М. А. «Голодный экспорт» в истории Российской империи. http://ww.polit.ru/ article/2012/06/26/hunger

[11] См. подробнее об этом факторе, влиявшем на развитие отходничества: Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX в.). Том 1. Глава VII. Главные социальные организации крестьянства, городского сословия и дворянства: генезис личности и индивидуализма. СПб., 2003. С. 429—486, а также: «Столыпинская аграрная реформа: замысел и реализация». Лекция Михаила Давыдова 8 февраля 2010 г. в клубе Bilingua.  http://www.polit.ru/article/2007/02/08/davydov

[12] Например, по данным Владимирского, до 70—90 % крестьянских хозяйств в некоторых уездах Костромской губернии в 1923—1924 гг. отправлялись на промыслы (Владимирский Н. Н. Указ. соч. С. 76—121).

[13] Чухломские женщины, по описаниям Казаринова, за неимением в городе мужиков, вместо них ведут все хозяйские дела и в кабаки ходят (Л. Казаринов. Указ. соч. С. 15—17).

[14] Об избытке крестьянского населения к концу XIX века в центральных губерниях России, например, Смоленской, Тверской, Нижегородской, Самарской, Вятской, свидетельствует плотность сельского населения, достигавшая 50—70 человек на квадратный километр; такая плотность не позволяла обеспечить их продовольствием с располагаемых сельхозугодий при тогдашней урожайности зерновых культур и площади покосов, не позволявшей увеличить поголовье скота (см. об этом: «Столыпинская аграрная реформа: замысел и реализация». Лекция Михаила Давыдова 8 февраля 2010 в клубе Bilingua. http://www.polit.ru/article/2007/02/08/davydov).

[15] Например, по данным, приводимым Владимирским для Костромской губернии, различия между уездами могли быть пятикратными (см.: Владимирский Н. Н. Указ. соч. С. 78, 81—89, 97).

[16] По данным Байбурина (Байбурин А. К. К предыстории советского паспорта (1917—1932) // Неприкосновенный запас, 2009. № 2 (64)), в 1913 году в России было выдано 13 миллионов только заграничных паспортов; внутренние же паспорта и «билеты», судя по данным отдельных губерний (см. напр.: Промысловые и кустарные районы Костромской губернии. Издание Кустарного Отделения Костромской Губернской Земской Управы. 1912 г. Кострома: Губернская типография, 1913), ежегодно получало едва ли не на полпорядка-порядок большее число людей.

[17] Сошлюсь здесь на интереснейшую рукопись Николая Соколова из дер. Ледина Кологривского уезда (ныне Мантуровский район Костромской области), озаглавленную «Воспоминания Волокоскина» и хранящуюся у директора местного краеведческого музея С. Н. Топорова, который любезно передал мне копию ее; автор описывает работу и быт отходников в конце XIX века; как он еще мальчиком отправлялся зимой вместе с отцом и братом в отход по дальним деревням шить шубы. См. также, напр.: Барыков С. Ученичество в малярном промысле Воскресенской волости Галичского уезда // Труды Костромского научного общества по изучению местного края. Кострома, 1914. Вып. 1. С. 117—126.

[18] См., к примеру: Плюснин Ю. М. Альтернативы жилищной стратегии России. Взгляд из Сибири // Перспективы Сибири, Томск, 2004. Вып. 1. С. 56—70.

[19] Всего в 2011—2012 гг. проведено 15 экспедиций и обследовано население 15 городов, бывших ранее известными центрами отходничества, а также районов. Костромская область: Кологрив и Кологривский район, Макарьев, Чухлома и Солигалич. Вологодская область: Никольск и Никольский район. Тверская область: Торопец. Республика Мордовия: Темников, Ардатов, Саранск. Республика Чувашия: Алатырь. Пермский край: Чердынь и Чердынский район. Рязанская область: Касимов. Ивановская область: Кинешма. Ленинградская область: Подпорожье. Архангельская область: Каргополь. Кроме того, частично полевой материал (интервью с отходниками и экспертные интервью) собраны в областных городах: Костроме, Сызрани, Саранске, Перми, Ижевске. В Сибири получены материалы по отходникам в Алданском и Анабарском районах (улусах) Республики Якутия и на Камчатке в Быстринском районе. За время полевых исследований проведено 293 записанных интервью (имеется более сотни незаписанных интервью, информация по которым содержится в дневниках исследователей) с 540 респондентами, среди которых были как сами отходники, так и местные эксперты, и простые жители. Продолжительность интервью составляла от нескольких минут (10—15) до 1—2 часов (в среднем 30—60 мин.). Часть респондентов (около 140 чел.) сами не являлись отходниками, но располагали сведениями об этой активности в отношении своих родственников и соседей или, являясь представителями местной администрации, располагали сведениями об экономической активности населения. Все такие респонденты предоставили информацию об отходничестве разной степени полноты. Всего за этот период в базе данных Лаборатории муниципального управления НИУ ВШЭ собрано около 1000 файлов (включая более 100 аудиоинтервью, текстовые интервью с отходниками, отчеты исследователей, различные документы, собранные в органах статистики и муниципального управления на местах) в 13 папках, сформированных по проведенным экспедициям.

[20] В качестве параллели укажу на две важнейшие причины трансграничной трудовой миграции: многие работники из новых среднеазиатских государств, с Украины и Молдавии остаются гастарбайтерами в наших столицах не только потому, что семья и хозяйство у них остались дома, но и потому, что невозможно натурализоваться или просто поселиться в городе, где они нашли работу и куда некоторые из них, особенно молодежь без семей, хотели бы переехать на постоянное жительство. См. также: http://www.hse.ru/news/1163611/60562231.html

[21] Кордонский С. Г. Россия: поместная федерация. М.: Европа, 2010.

[22] Для того чтобы удостовериться в этом, достаточно просмотреть официальные сайты администраций любого региона; на них обычно указана доля бюджетников как один из показателей занятости населения.

[23] См., к примеру, об образе жизни городского населения Сибири в XIX веке: Гончаров Ю. М. Очерки истории городского быта дореволюционной Сибири (середина XIX — начало XX в.). Новосибирск: Наука, 2004. В то же время существует и иная точка зрения: некоторые исследователи считают, что быстрое освоение Сибири было обеспечено именно благодаря традиции отходничества (см., напр.: Ремнев А. В., Суворова Н. Г. Управляемая колонизация и стихийные миграционные процессы на азиатских окраинах Российской империи // Полития, 2010. № 3—4 (58—59). С. 150—191).

[24] Например, по моим наблюдениям, в Алданском районе на юге Восточной Сибири для подготовки строительства будущей трассы газопровода на вырубку леса зимой нанимаются местные эвены (Эвенский Беллетский национальный наслег Республики Якутии). Поскольку они нетребовательны к бытовым условиям и живут в палатках прямо на лесосеке, с такими бригадами из окрестных поселков работодатели скорее предпочитают заключать договор, чем с бригадами из Молдавии или Украины. Хотя, по словам отходников, их нещадно обманывают, все же заработки их несравненно выше доходов односельчан. Заработанные деньги они тратят на обустройство дома, приобретение автомашин, снегоходов и тракторов, обучение детей и вывоз семьи «на юга». Эта новая модель жизнеобеспечения весьма доходна, но такой способ жизни, к моему удивлению, вызывает резкое нарекание со стороны местной «национальной интеллигенции», с точки зрения которой единственно правильный образ жизни эвенов — кочевое оленеводство с проживанием в чумах.

[25] Объем кустарных промыслов, продукты которых использовались в отходе, составлял значительную долю. Например, по данным Костромской губернской земской управы, в 1906—1914 гг. крестьянских хозяйств с промыслами в губернии было 67 %, а если вести расчет не по всем наличным хозяйствам, а по наличным дворам (где могло быть несколько хозяйств; в среднем на одном подворье располагалось 1,33 домохозяйства), то промыслы были в 88 % всех крестьянских дворов (Статистический ежегодник Костромской губернии за 1908 год. Часть 1. Сельское хозяйство и кустарные промыслы зимой и весной 1908 года. Кострома, 1908. С. 21—38; Промысловые и кустарные районы Костромской губернии. Издание Кустарного отделения Костромской губернской земской управы. Кострома, 1913. С. 24—25). Доходы от промыслов составляли до половины бюджета подавляющего большинства крестьянских хозяйств (например, в Кологривском уезде Костромской губернии от 52 % в 1908 до 33 % в 1923—24 гг. (см.: Статистический ежегодник Кологривского уезда за 1926 год. Сельское хозяйство и крестьянские промыслы. Кологрив, 1927). А, к примеру, в известном своими отходниками Чухломском уезде почти весь бюджет домохозяйства составлялся из доходов от промыслов (см.: Казаринов Л. Отхожие промыслы Чухломского уезда. Чухлома, 1926. С. 13—15.). В целом, по оценкам проф. Д. И. Деларова, условно-чистый доход крестьянского хозяйства в нечерноземных районах Европейской России более чем на четверть формируется за счет промыслов. Хотя профессор и признает, что точно определить это никак невозможно, имея в виду, что эти доходы в бюджете крестьянской семьи не на виду, в отличие от посевов и скотины, кроме того, крестьяне не склонны их афишировать (Деларов Д. И. Северная область и ее место в народном хозяйстве СССР // Север, Вологда, 1928. № 7—8. С. 135—160).

[26] Как это, к примеру, имеет место в Горном Алтае, в поселениях на озере Ая, в Чемале, Тюнгуре, Уймоне и прочих сравнительно новых туристических районах, где именно отходники, а не местные жители, составляют весь контингент торговцев, предлагающих туристам алтайские сувениры, «собственноручно» изготовленные в соседнем Китае.

[27] Сошлюсь на мои подсчеты по географии отходничества в восточных районах Вологодской губернии в середине — конце XIX века: «...Вот, к примеру, расклад направлений и расстояний отхода в одном из районов типичной "отходнической" губернии. В пределах 150—200 километров менее 30 процентов (это все занятые извозом), от 200 до 500 километров — 42 процента, а далее свыше 500 километров — 22 процента, причем шли не только в Москву и Санкт-Петербург, но и в Архангельск, и в Тифлис». Скалон В. А. Неучтенные потоки // Эксперт, № 10 (744), 2011. http://expert.ru/expert/2011/10/neuchtennyie-potoki/

[28] 100 тысяч рублей соответствуют примерно 3 тысячам долларов США. При нынешней средней зарплате бюджетника в провинции в 200—300 долларов в месяц десятикратно более высокий размер оплаты труда отходника оказывается мощным стимулом, несмотря ни на какие негативные обстоятельства. К тому же люди любят похвастаться и несколько завышают размер заработка, когда делятся с друзьями-приятелями своими успехами.

[29] См.: Л. Казаринов. Отхожие промыслы Чухломского уезда. — Чухлома, 1926. — С. 12—15.

[30] Забавное наблюдение было сделано нами во время поездок: усадьбы многих отходников имеют характерное отличие от усадеб соседей в том, что на дворе у них имеется множество разнообразных построек, и сам дом облеплен пристройками, стены и крыши которых изготовлены из разных материалов. Естественно возникло предположение, что всякий ремонт и новое строительство начинается, когда появляются деньги, а они у отходника нерегулярны, и потому так различны по материалу и конструкциям многочисленные пристройки, сооруженные в разное время.

[31] Плюснин Ю. М. Жизнь вдали от государства // ЭКО, Новосибирск, 1999. № 12.

[32] Скалон В. А. Неучтенные потоки // Эксперт, 14—20 марта 2011. № 10 (744). С. 44—46. http://expert.ru/expert/2011/10/neuchtennyie-potoki/