Заметки ученого-«мигранта» Миграционные процессы обычно рассматривают либо с «народнохозяйственной» точки зрения (в их отношении к распределению трудовых ресурсов, к проблеме занятости населения и т. д.), либо с геополитической (одна из тем — наш Дальний Восток и его зарубежные соседи), иногда — в аспекте демографического будущего России. При этом очень редко задумываются об участи самих мигрантов, о влиянии переселений на их жизнь, судьбу, личность. Попытаюсь взглянуть на некоторые стороны миграции с гуманитарной точки зрения.

Моя собственная судьба оказалась многими нитями связана с миграцией. Всю первую половину своей долгой жизни я сам очень активно перемещался по необъятной территории Союза, не раз менял места «постоянного проживания». С раннего детства меня влекли дальние страны. Поэтому, окончив школу рабочей молодежи, я поступил в Геофизическую школу Министерства нефтяной промышленности, которая готовила техников-геофизиков для всего Союза. «Распределили» меня в Казахстан, в город Гурьев (нынешний Атырау), а оттуда направили в поселок Доссор, на геофизическую базу, которая обслуживала окружающие нефтяные промыслы и разведки. Было это летом 1950 года. И вот здесь я впервые серьезно задумался о миграции, даже еще не зная этого слова. Дело в том, что большинство населения поселка составляли спецпереселенцы. Здесь были представители всех народов Крыма — не только татары, но и немцы, греки, болгары. А еще — чеченцы и корейцы. Мы, русские, жили бок о бок со спецпереселенцами в одном большом общежитии. Помню, какое тяжелое впечатление произвели на меня существовавшие там порядки. Во-первых, спецпереселенцы должны были регулярно отмечаться в спецкомендатуре. Во-вторых, без специального разрешения им запрещалось посещать даже ближайший поселок. И наконец, вступивший в брак со спецпереселенцем приравнивался к нему в правах, точнее, в бесправии: на него распространялись те же ограничения.

Нам, так называемым свободным, спецпереселенцы очень завидовали. Но страдали от этих запретов и свободные, особенно девушки, влюблявшиеся в спецпереселенцев. Полвека назад нравы были строгие, особенно у староверов (казаков), живших по реке Урал. Такого явления, как нынешний «гражданский брак», в наших гурьевских местах тогда не существовало. Но и заключить законный брак со спецпереселенцем женщины не решались. На моих глазах разыгралась не одна личная драма, связанная с правовой дискриминацией спецпереселенцев.

Летом 1952 года, отработав обязательные два года после окончания Геофизической школы, я поступил в Бакинский индустриальной институт, чрезвычайно высоко котировавшийся среди нефтяников. О Баку того времени у меня сохранились очень хорошие воспоминания. Никаких межнациональных трений я там не заметил. По моему впечатлению, русских и армян в совокупности там было да же больше, чем азербайджанцев. Мeста в общежитии мне не досталось, и жил я в армянской семье, расплачиваясь за проживание репетиторством — помогал учиться внуку хозяев.

Несмотря на высокий престиж института (в котором, к слову сказать, когдато учился «соратник великого Сталина» Лаврентий Берия, о чем гласила надпись, выложенная на стене золотыми буквами), мне захотелось продолжить обучение в Московском университете, тем более что тогда как раз должно было открыться его новое здание на Ленинских горах.

Конкурс на географический факультет в 1953 году был огромным — 17 человек на место. Возможно, поступить мне помог случай, связанный с моим личным опытом «мигранта». Основной вопрос в моем экзаменационном билете касался как раз Средней Азии. Моим рассказом экзаменаторы были просто поражены…

В студенческие годы я постоянно ездил в большие и интересные экспедиции. Экспедиционные заработки позволяли вполне сносно жить в материальном отношении, не экономить на обедах и широко пользоваться культурными возможностями столицы (я был завзятым театралом).

В первое же лето мы вдоль и поперек исколесили Алтайский край. Сильнейшие впечатления того времени связаны у меня с целинниками и с их бытом. Неожиданным оказалось то, что они при первой возможности разбегались из колхозов и совхозов, куда были направлены. Среди тех, кого мне пришлось наблюдать, были по большей части бывшие колхозно-совхозные трактористы, которым удалось перебраться ближе к городу на завод, после чего их направили на целину. Теперь они жили в вагончиках на полевых станах, спали на грязных тюфяках без постельного белья, однообразно и плохо питались и не получали зарплаты (им выдавали авансы, кормя обещаниями расплатиться позднее). В разговорах — если рядом не было женщин — они использовали в основном ненормативную лексику.

Преддипломную практику я решил пройти в Западной Сибири, которую, как говорится, полюбил с первого взгляда. За лето объездил Омскую и Новосибирскую области, Алтайский край — вплоть до Монголии. К тому времени я уже был членом общества «Знание» и в этом качестве проехал по всему Чуйскому тракту — читал лекции на его промежуточных пунктах (где шоферы отдыхали, ночевали, чинили и заправляли машины). Это была незабываемая поездка. В некоторых местах я жил по несколько дней, делая экскурсии в живописные горы вдоль тракта. В высокогорной Чуйской степи на границе Монголии я впервые увидел «рериховские» краски, так поразившие позднее зрителей картин, подаренных Н. К. Рерихом Новосибирскому художественному музею.

Интересуясь результатами распашки целины, я узнал, что вслед за влажным 1954 годом наступил год очень засушливый. После большого первого урожая были распаханы многие земли, явно непригодные для зерновых культур. С этих земель в 1955 году, по рассказам моих собеседников, не собрали и высеянных семян. А подавляющее большинство целинников к этому времени уже разъехались. Позже, работая в Институте экономики Сибирского отделения АН СССР, я проехал по многим колхозам и совхозам Новосибирской области и Алтайского края и установил, что в 1961 году из общего числа целинников, приехавших сюда в 1954–1955 годах, осталось всего восемь (!) процентов.

Вспоминается такой эпизод. Сижу я в архиве ЦК ВЛКСМ, делаю выписки из материалов, связанных с целинниками. Входит красивый молодой человек, почти мальчик, в пыжиковой шапке, которая по тем временам считалась отличи тельным признаком элиты. Поговорив о чем-то с архивариусом, он обратил внимание на меня и спросил, чем я занимаюсь. Я объяснил, что хочу установить долю целинников, оставшихся на бывшей целине. В ответ услышал: «А нас это не интересует!» Сказано это было довольно-таки агрессивным тоном. Молодой человек не счел нужным мне представиться, и после его ухода я спросил о нем у архивариуса. Оказалось, это был завотделом ЦК комсомола Пастухов, будущий первый секретарь ЦК ВЛКСМ.

Занявшись миграцией населения СССР профессионально, я хорошо осознал, что отношение нашего государства к человеку всегда было сугубо потребительским: не государство для человека, а человек для государства. Насколько я могу судить по литературе и другим источникам, в развитых странах Запада это уже не так.

Летом 1957 года, проходя преддипломную практику, я случайно обнаружил в Омском областном статуправлении миграционную статистику. К тому времени я был уже достаточно грамотен, чтобы понять, что у такого массового процесса, как миграция, должны быть пространственные закономерности. Удивило меня то, что область теряла население: уезжавших из нее было больше, чем приезжавших. Отток шел в основном на запад — на Урал и дальше, и на юг — в Казахстан и Среднюю Азию. Между тем государственная политика была в то время направлена на «преимущественное развитие восточных районов страны», о чем постоянно напоминали средства массовой информации. Да и на кафедре экономической географии Географического факультета МГУ, где я учился, постоянно об этом твердили.

Темой своей дипломной работы я выбрал миграцию населения Западной Сибири. Время было либеральное, на дворе хрущевская оттепель, мания всеобщей секретности отошла в прошлое. Одного письма с факультета оказалось достаточным, чтобы ЦСУ СССР позволило мне сделать обширные выписки из своих архивов. Обработав их, я установил, что население Западной Сибири, вопреки рекламируемой политике «преимущественного развития», разбегается во все стороны. За семь лет освоения целины лишь 1954 год, когда шла организованная отправка целинников, оказался в этом отношении исключением.

На кафедре к моей работе отнеслись, мягко говоря, скептически, но заниматься не мешали. Моим официальным оппонентом на защите дипломной работы был доктор экономических наук М. Сонин, выдающийся специалист по трудовым проблемам. Фактически он не оппонировал мне, а защищал от других, неофициальных оппонентов. Он утверждал, что я сделал важное открытие, и, по его совету, я написал докладную записку в Комитет по труду. Недели через две меня пригласил заместитель председателя Комитета Г. А. Пруденский. Герман Александрович полистал при мне мою довольно-таки обширную записку, похмыкал и сказал: «Ну что же, поедем в Сибирь, займемся этим всерьез». Я с большим удовольствием принял это предложение и проработал в возглавляемом им Институте экономики и организации промышленного производства (ИЭОПП) восемь лет.

Изучал главным образом миграцию населения Сибири, но также и смежные процессы — текучесть кадров, например. Рабочая обстановка в Институте сложилась благоприятная, отношение местных партийных и советских руководителей к нам было вполне доброжелательным. Мы показали, что отток сибиряков определяется заметным отставанием Сибири от западных районов страны по уровню жизни. Обширная и разнообразная государственная статистика (при всех ее недостатках) позволяла показать это очень точно и наглядно. Нужно отметить, что мы сравнивали по уровню жизни не области в целом (понятно, что в «угольно-металлургической» Кемеровской области он выше, чем в «текстильной» Ивановской), а сопоставимые группы населения: шахтеров Кузбасса — и Донбасса, машиностроителей Новосибирска — и Горького, текстильщиков Барнаула — и Иванова и т. д. Во всех случаях получилось громадное отставание Сибири, особенно по душевому потреблению особо ценных продуктов животного происхождения: молока и продуктов его переработки, мяса, яиц. В стремительно растущей «столице Сибири» Новосибирске еще в 60-е годы сохранялись обширные районы трущоб, возникшие в годы коллективизации сельского хозяйства. Когда Новосибирск показывали высоким гостям (президенту Франции, например, или вице-президенту США), эти места тщательно маскировали рекламными щитами. Это вызвало множество анекдотов. Приведу один.

Показывают Новосибирск Никсону. Это такой-то завод, а это такой-то институт. «А это что?» — спрашивает Никсон, показывая на барак. «Э-э-э... Это какой-то свинарник». — «Теперь я вижу, что Советский Союз обогнал Америку. Наши свиньи телевизоров пока не смотрят».

Уже в 1960 году наш институт разослал в высшие руководящие инстанции СССР и России (ЦК КПСС, оба Совмина, оба Госплана, Госэкономсовет, ЦК ВЛКСМ и ВЦСПС) обширную докладную записку, посвященную главным образом оттоку населения из Сибири и его причинам. Ушла записка как камень в болото: никаких кругов.

Впервые наши предложения — о введении районных коэффициентов к заработной плате во всей Сибири, а не только на Севере, о жилищном строительстве как приоритетном направлении — были учтены лишь в 1971 году, при составлении директив ХIV съезда КПСС. Коэффициенты были введены, а вот отставание Сибири по жилью продолжало расти. В результате за 11 лет между всесоюзными переписями 1959 и 1970 годов Сибирь потеряла 924 тысячи человек: таким оказался перевес выезда над въездом. Особенно сильно этот миграционный дисбаланс сказывался в городах. Убывающее городское население замещали сельские жители. А это, в свою очередь, имело тяжелые последствия для ее сельского хозяйства.

Юг Западной Сибири — один из главных сельскохозяйственных районов страны. Его значение сильно возросло после освоения целинных и залежных земель в середине 50-х годов. Но городские магазины в то время пустовали. Рабочие и служащие главных новосибирских заводов получали, как и научные работники Академгородка, продовольственные «заказы», а по сути — пайки. Мы, во всяком случае, ничего не заказывали, а брали, «что дают».

Пятнадцать лет наблюдал я за условиями жизни и миграцией строителей БАМа. Напомню, что эту дорогу начинали строить еще до Великой Отечественной. Затем возобновили строительство в 1974-м, планируя закончить за 10 лет. Фактически же строили тридцать. Летом 1975 года я был направлен в командировку на БАМ (к этому времени я работал в Институте международного рабочего движения АН СССР).

Я пробыл на будущей магистрали месяц, много увидел и услышал. Обрадовала меня зарубежная техника, хорошо приспособленная, в отличие от нашей, к суровым природным условиям трассы. Даже Япония и Германия, не имеющие собственных «северов», поставили нам технику в «северном исполнении», не говоря уж о США и Канаде. Огорчало обычное для нас пренебрежительное отношение к людям.

Большинство бамовцев были очень молоды, до приезда на стройку не имели собственных семей. Следствием были многочисленные браки и первые в семье дети. А ясли и детские сады в нужном количестве предусмотрены не были. «Кто же мог предвидеть, — демагогически восклицал на Научном совете АН СССР по БАМу, членом которого я был, начальник строительства Мохортов, — что наши замечательные женщины устроят на БАМе демографический взрыв?!»

Это сущий вздор. Для того чтобы это предвидеть, и демографом быть не нужно. Вполне достаточно простого здравого смысла. Кстати, такой же «взрыв» наблюдался раньше и в Братске, и в «нефтяных» городах Западной Сибири. Старые ошибки никто не учитывал, поэтому они постоянно повторялись.

Далее, для строителей БАМа были поставлены малопригодные в местных климатических условиях дома. Процитирую точную стихотворную картинку, сочиненную местным поэтом (журнал «Дальний Восток»):

Стоят времянки щитовые,
Зовутся щеле-продувные,
Где все удобства во дворе
И минус сорок в январе.
А в нашей трехкроватной спаленке
Мы не снимаем на ночь валенки,
И, как мороза манифест,
Над головой висят сосульки.
И коль хотите — так смакуйте
Романтику таежных мест.

Но и таких домов сильно не хватало. Во многих поселках строителей основным видом жилища были так называемые балки' . Балoк — это хибара, сколоченная из подручных материалов, в которой едва мог распрямиться рослый человек, с печкой (иной раз и с водяным отоплением), нарами, столом и несколькими стульями. «Классический» балок стоит на полозьях, чтобы его можно было перетаскивать трактором. В особенно холодных местностях (например, в городе Нерюнгри в Южной Якутии, на Малом БАМе, на пути от Тынды к Якутску) поселок из балков приобретал «сотовую» форму. Балки строились впритык друг к другому, так что у большинства снаружи оставалась лишь одна стенка, а у угловых — две. Отдельно стоящий балок почти невозможно натопить. Надо сказать, что само слово «балок» не допускалось в наших СМИ — вычеркивалось еще до всякого ЛИТО.

На строительстве БАМа заключенные не работали. Западную половину БАМа (до Тынды) строили вольнонаемные, восточную (до Комсомольска) — железнодорожные войска. Я спросил о причинах отсутствия зэков у начальника в Главном управлении МВД на БАМе (в г. Тынде). Он ответил: заключенные не могут жить так, как живут бамовцы. Им необходимо создать определенные условия: тепло, бани и т. д. Да и милиционеры наши без конца болеют. За несколько лет здешней жизни здоровье потеряешь безвозвратно.

Как-то спецпоезд нашего Совета остановился у временного поселка будущей станции. Пошли поговорить с бамовцами. Попросили напиться. Похвалили воду — какая она вкусная и мягкая. В ответ услышали: да что вы, с такой водичкой с зубами через год прощайся. Оказывается, в ней нет фтора, сохраняющего зубную эмаль. На большей части трассы нет в местных водах и растениях также и йода. Это очень вредно для щитовидной железы и для здоровья вообще. В каждый приезд на БАМ я заходил в рабочие столовые и магазины и всюду спрашивал: нет ли у вас морской капусты? И всегда получал отрицательный ответ. А ведь эта капуста — естественный концентрат йода, и в местных условиях она человеку не только полезна, но просто необходима.

Пошел в Главбамснаб. Поинтересовался причиной столь странного капустного голода. Мне стали объяснять, что морская капуста — это самый что ни на есть дефицитнейший дефицит и что они с громадным трудом — через Москву! — достали ящик этих консервов, да и то специально для старого и больного начальника строительства Moxopтова.

Далее мой путь из Тынды лежит во Владивосток. Это было время острой нехватки продовольствия. Так вот, все магазинные полки, дабы вовсе не пустовали, были заставлены этой несчастной морской капустой. Да и в московском «Океане» по соседству с моим домом она никогда не переводилась.

Bсе это, естественно, вызывало текучесть кадров. В одном из бамовских поселков мне попался на глаза развешанный повсюду приказ начальника Главбамстроя, содержащий строгий запрет подписывать увольнение работников до истечения срока договора (три года). Потом увидел тот же приказ в другом поселке, в третьем... Он относился ко всей западной половине трассы, сооружаемой вольнонаемным персоналом. Оказывается, приказ был вызван тем, что многие стали увольняться досрочно — как только получали документ на право получения автомашины. Поясню.

Чтобы привлечь и удержать рабочую силу на строительстве магистрали, использовался, среди прочих, такой способ: часть заработка работника зачислялась на особый счет для покупки машины. Когда набиралась достаточная сумма, ее владельцу выдавался документ, по которому тот мог получить вожделенную «тачку» в любом месте, где были автомагазины. Прием оказался чрезвычайно эффективным. Но у многих необходимая для покупки машины сумма скапливалась много раньше окончания срока договора. Эти люди спешили сразу же уволиться… На место квалифицированных строителей, привыкших к тяжелому местному климату и другим особенностям трассы, приходили новички. Замена была явно неравноценной.

Вспоминаю свой разговор с начальником Главного штаба ЦК ВЛКСМ на БАМе Валентином Сущевичем. (Напомню, что стройка имела статус «всесоюзной комсомольской» и комсомолу принадлежала на ней важная роль.) После его рассказа о разного рода комсомольских инициативах затрагиваем тему быта. «Ну, если мы будем заниматься еще и бытом, мы не сделаем главного. А главное — это дорога!!!» Таковы точные слова большого комсомольского начальника, тогда же мною записанные. Логика этого заявления мне, признаюсь, недоступна.

Средства массовой информации сильно приукрашивали ситуацию на БАМе. И под давлением сверху, и по собственной инициативе. Приведу лишь один эпизод, связанный со мною лично.

Ленинградские киношники пригласили меня в качестве научного консультанта документального фильма «Поселок на БАМе». В то время отснятый материал регулярно представлялся для просмотра худсовету киностудии, которая и рекомендовала создателям фильма, в каком направлении продолжать работу над ним.

И вот закончен очередной такой просмотр. Первый же выступающий выражает недоумение. «Судя по названию фильма, — говорит он, — я ожидал увидеть именно поселок — улицы, дома, в которых живут строители, а вижу какие-то сараюшки непонятного назначения». Я как консультант пояснил, что эти «сараюшки» называются балками, и в них живет значительная часть строителей БАМа, поскольку типового сборно-щитового жилья не хватает. Члены Совета ни о чем подобном не имели представления. Впечатление было очень сильным.

Фильм был благополучно доснят. В дни ХХVI Съезда КПСС (1981 год) его показали в Министерстве культуры. Зрители были в восторге. Но буквально на следующий день произошла полная «перемена декораций». Какой-то высокий чи новник в присутствии тех, кто только вчера фильму аплодировал, говорил, что на широкий экран эту картину пускать нельзя (кто же после него поедет строить БАМ!), что показать ее надо только в Госплане, чтобы подобных безобразий не повторялось.

Дело кончилось тем, что вместо поселка строителей в фильме был показан город Северобайкальск, та его часть, что была построена ленинградцами для будущих эксплуатационников — красивые пятиэтажные антисейсмичные дома…

Строительство БАМа, этой поистине великой магистрали, теперь завершено. Поезда пошли по самому длинному не только в Сибири, но и во всей стране Северо-Муйскому тоннелю (более 15 километров), сооруженному в очень тяжелых горно-геологических условиях, в самой сейсмичной части бывшего Союза. Хотя в настоящее время дорога убыточна и грузопоток, идущий по ней, невелик, есть все основания надеяться, что в предвидимом будущем она станет очень нужной и важной для страны транспортной артерией.

За долгие годы сооружения БАМа через стройку прошли сотни тысяч людей. Думаю, что судьбы многих из них могли бы сложиться гораздо лучше при ином отношении к человеку, чем то, которое существовало и до сих пор существует в нашей стране.